Взгляды на теорию эволюции в православной церкви. Дарвин и религия

Дитер Хаттруп: Учение Дарвина и христианство

31 января в Центральном доме журналиста доктор богословия, в рамках лектория Патриаршего центра содействия духовному развитию детей и молодежи, доктор физико-математических наук, профессор Фрибургского Университета (Швейцария), профессор Падерборнского Университета (Германия) священник Дитер Хаттруп выступил с лекцией на тему «Учение Дарвина и христианство».

Сам профессор формулировал тему своей лекции более провокативно – а именно «Дарвин как отец Церкви»: «Я убежден, что благодаря пониманию Дарвина в 21 веке мы можем лучше понять Бога-Творца и человека – Его творение. И именно поэтому я говорю о Дарвине как об отце Церкви», - уточнил он.

Дитер Хаттруп изучал математику, физику и католическое богословие в Мюнстере, Регенсбурге и Бонне. В 1978 г. получил степень доктора по математике за диссертацию «Боннские математические тексты». После своего рукоположения в 1980 г. в течение 7 лет осуществлял пастырскую деятельность. В 1988 г. защитил диссертацию по богословию на тему «Движение времени. Естественнонаучные категории и христологическое посредничество бытия и истории». В 1990 г. стал доцентом в области католического богословия. С 1991 г. он является ординарным профессором догматического богословия и истории догматов богословского факультета Падеборна.

Профессор Хаттруп впервые читал лекцию в России, о чем особо отметил в своем выступлении: «В юности я никогда не думал о том, что когда-нибудь в жизни буду выступать в Москве – в этом некогда главном бастионе официального атеизма, и буду говорить о том, что я называю концом атеизма. Я был убежден, что коммунизм, большевизм, натурализм непобедим. Именно поэтому я изучал сначала естественные науки – математику и физику – для того, чтобы проверить, может ли вера в естественные науки упразднить, победить веру в Бога. Мой ответ, основанный на опыте – нет. Но исторически это очень долгий путь – путь, проделанный в течение трех-четырех веков. Если бы я родился 150 лет назад, как раз в эпоху Дарвина, тогда бы меня постигла участь самого Дарвина в 19 веке, поэтому я его так люблю».

Предлагаем нашим читателям конспективное изложение лекции профессора Хаттрупа.

Истоки проблемы

Еще в юности я познакомился со словами Огюста Конта, по сути дела, ставшими основанием марксизма, в которых он говорит, что первый возраст человечества – религиозный, второй возраст человечества – философский, третья стадия в развитии человечества – наука. И естественно, тогда первые два возраста исчезают. Еще тогда, в юности, эти слова заставили меня задуматься. И именно этим объясняется мой долгий-долгий путь через естественные науки, Дарвина и Эйнштейна - к Москве.

Посмотрим и на цитату Ричарда Докинза – англичанина: «Хотя атеизм можно было логически обосновать и до Дарвина, именно Дарвин дал возможность быть интеллектуально завершенным атеистом» (1941 год).

Эта, по сути дела, современная нам цитата выражает способ мышления, озвученный 150 лет назад Огюстом Контом. Именно поэтому можно сказать, что актуальность того, о чем мы говорим – не утрачена.

В чем заключается проблема соотношения науки и учения о творении? Большинство людей убеждены, что проблема Дарвина – это проблема соотношения его учения и первой страницы Библии. И это совершенно неправильно. Потому что то, как Библия говорит о создании видов, это не библейское учение как оно есть, а так, как оно было понимаемо с позиции Аристотеля: «Всему возникающему присуща определенная природа, как этому растению или животному. Причиной тому форма, когда новому существу предшествует иное, ему соответствующее. Так и человек порождает человека». Дарвин борется не с Библией, а с философией аристотелизма.

На первой странице Библии мы уже встречаемся с законом развития: свет и тьма – первый день, второй – небо и земля, третий – воды, четвертый – звезды, пятый - птицы и рыбы. На самом деле, это - последовательность эволюционного представления о природе. Единственное, что касается звезд –немножко неправильно, но нельзя требовать совершенства.

Проблема по-новому раскрывается, если мы обратимся к двум авторам. Первому – американцу Уильсону: «Если род человеческий происходит путем дарвиновского естественного отбора, то генетический случай и окружающая необходимость, а не Бог, создали виды», «Не думается, что богословие выживет в качестве самостоятельной научной дисциплины». Он говорит, что как Бог, так и богословие должны быть упразднены.

На научном языке такое мировоззрение называется монистическим, для него существует только одна реальность – реальность природы, постигаемой естественными науками, и никакой другой реальности не существует. Конечно, эту проблему можно решить по-разному – я мог бы процитировать Бенедикта XVI или философа Роберта Шпемана: «Наличие двойного кодирования очевидно, и закрывать на этот дуализм глаза предполагает наличие заранее выработанной догматизированной установки, в чем, в частности, признается когнитивный теоретик Даниэль Деннет», – такое мышление я назвал бы дуалистическим. Я лично считаю, что такое решение недостаточно. Ни монизм, ни дуализм не точны. Нужно что-то новое.

Проблема свободы и детерминизм

Я люблю и почитаю не только Дарвина, но и философа Канта. У него была та же самая проблема, что и у меня. Это проблема свободы. Если есть явление вещи в себе – то свобода не подлежит спасению. Итак, свобода – это главная проблема в соотношении теологии и естественных наук.

Проблема в том, что Кант тоже жил в механистическую эпоху – он не мог не верить в то, что ньютоновская механическая физика совершенна, подлинна и не допускает никаких послаблений, поэтому он делал вывод, что свобода невозможна.

Мой учитель говорил – если бы Кант был знаком с квантовой физикой, он бы никогда не сформулировал свою трансцендентальную философию – философию явлений и вещей в себе. Основанием этой философии является различение между явлением и вещью в себе.

Механистическая эпоха начинается в 16 веке и продолжается до начала 20 века. Это время, когда люди остаются верующими, но когда наука постепенно похищает содержание веры и втягивает в себя истину. И Коперник, и Кеплер, и Галилей были глубоко благочестивым людьми. Они не сознавали, какими будут последствия их научных открытий, ибо механика – это желание охватить все единым взглядом. И на протяжении трех веков это стремление увенчивалось успехом. Именно поэтому я глубоко понимаю атеизм, хотя очевидно, что он ложен.

Я хочу показать вам пример той силы убедительности, которой обладала механика, которая одновременно уничтожает или даже убивает свободу.

Коперник представляет для себя звезды, движение планет, смотрит вниз, затем Кеплер находит, открывает законы движения планет: первая закономерность говорит, что планеты двигаются вокруг солнца не по кругу, а эллиптически. Третий закон говорит, сколько необходимо планете, чтобы двигаться вокруг солнца в зависимости от отдаленности. Исходя из продолжительности земного астрономического года можно просчитать, сколько длиться год на Венере или на Марсе, при этом совершенно отсутствует необходимость смотреть на Венеру или Марс. Этот успех поверг в восторг физиков того времени.

Знаменитый Галилей просто взял камень в руку и бросил вниз. И в 17 веке он открыл закон падения. И этот закон позволяет вычислить, где будет находиться падающий камень в следующую секунду. Его взгляд направлен уже не на пространство, но и на время – именно поэтому законы Кеплера, Галилея и Ньютона позволяют вычислять многие явления на тысячи и десятки тысяч лет, но не миллионы.

Начиная с Аристотеля, земля и небо были полностью отделены друг от друга: были четыре стихии и квинтэссенция – пятый элемент на небе, считалось, что у них нет ничего общего. И вот Ньютон говорит о единстве земной и небесной механики. И так начинается атеизм. Почему? Возникает детерминизм – кажется, что уже сегодня определено то, случится завтра, определено то, что я буду завтра делать. И тогда я перестаю быть человеком, я практически некое существо, которое можно сравнить с машиной. Я хочу привести оду цитату из книги де Ламетри «Человек как машина»: «В том случае, если человек является машиной, то нет ни Господа, ни людей».

Итак, с де Ламетри возникает антропология, которая развивается по направлению к Марксу. Но именно из-за механики Маркс утверждал, что она не является наукой. Очень важно проанализировать – действительно ли это правда. Так вот, это не правда. Но это мы можем увидеть только в 20 столетии.

Механика или личность

Энштейн 5 августа 1927 года пишет: «Я не могу представить себе никакого личного Бога, Который непосредственно влиял бы на действия отдельных творений, или же непосредственно судил бы свои творения». Здесь вы видите веру Эйнштейна в механику. Но он знает, что его вера имеет шаткую основу, и поэтому следует следующая фраза в его цитате: «Я не способен на это, несмотря на то, что механистическая причинность до определенной степени поставлена под сомнение современной наукой». Именно поэтому я люблю Эйнштейна, который в моих глазах – фигура трагическая. Он задал вопрос, который задаю я: либо мир механический, либо в мире есть личности – люди как личности и Господь как личность. И я задаю тот же вопрос, что и Эйнштейн. Но ответы мы даем разные.

Вы видите, что сам известный Эйнштейн до некоторой степени является реакционером! Он хочет сохранить в себе веру в механистическую картину мира Галилея, Кеплера и Ньютона. Однако он не идеолог – идеологи путают желаемое и действительное – он этого не делает, поскольку знает, что механическая причинность поставлена под вопрос. Именно поэтому он сказал следующее: «О квантовых проблемах я размышлял в сто раз больше, нежели о всеобщей теории относительности». Дело в том, что теория относительности подтверждает его веру в механику, а квантовая теория эту веру разрушает. Теория относительности – это венец классической механики. Квантовая теория – новая физика. И именно она дает возможность медленными шагами вновь вернуться к пониманию свободы – свободы Господа и свободы человека.

Я сейчас не смогу провести перед вашими глазами всю дискуссию, которая велась в 20 столетии. Однако квинтэссенция этой дискуссии является фраза Пола Девиса: «Тем временем, мыслительный эксперимент Эйнштейна превратился в целый ряд действительных экспериментов, данные которых подтвердили, что Бор был однозначно прав, а Эйнштейн, к сожалению, нет».

Но вы сами видите по этим словам, что сам Эйнштейн видел, что механистическое понимание мира находиться в опасности из-за квантовой теории.

Устаревший Дарвин XIX столетия и новый Дарвин.

Дарвин написал известную книгу «Происхождение видов» в 1858 году. Завершающая фраза этой книги, вывод из книги такой: «Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь с ее различными проявлениями Творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм».

Законы тяготения открыл англичанин Ньютон. Дарвин верил в следующие представления – один англичанин открыл законы неживой природы, а он, Дарвин, открыл закон живой природы. То есть два англичанина – и все объяснили. Это мечта!

Вы могли бы сказать – это же прекрасная цитата для использования ее в богословии, здесь все начинается с хвалы Творцу! Но, к сожалению, цитата взята из второго издания, в первом издании этой фразы нет. Супруга повлияла на Дарвина и потребовала, чтобы он вписал ее.

Проблема же состоит в том, что здесь выстраиваются две параллели – с одной стороны теория эволюции, с другой стороны – физическая механика. И механистическая идея некоего начала, которое определяет последующее развитие – то есть, если я знаю, где сегодня находятся земля и солнце, я могу рассчитать, где они будут через сто лет - эти параллели он здесь проводит и применяет к нашей жизни.

То есть, если существует детерминизм в неживой природе, он существует и в живой, и тогда моя жизнь предопределена. И я перестаю быть человеком. Все это он хранил как бы в подсознании. И мысль его зафиксирована в другой книге: «Все в природе есть результат фиксированных законов». Но в 19 веке он не мог мыслить иначе. Поэтому огромным событием для 20 века стало то, что физика перестала верить в фиксированные законы.

Свобода и необходимость

В физике в течение длительного времени действовала так называемая механистическая необходимость. Но в 20 столетии из-за квантовой теории ситуация изменилась. Что есть антоним необходимости? Случайность. Необходимость это когда одна и та же причина вызывает одно и то же следствие.

Если же у нас действует принцип случайности, у нас имеется одна и та же причина, но вызвать она может разные следствия. И эта физическая пара – случайность, с одной стороны, необходимость, с другой стороны – переносится непосредственно на биологию – на мутацию и селекцию. Не многие понимают, что с концом механики начинается эра Богопознания. Так странным образом распоряжается история.

Секвстическое мышление

Можно в принципе случайности и в принципе необходимости опосредованно усмотреть свободу Творца. Итак, из этого я делаю выводы, что свобода Бога и человека находится вне непосредственного обозрения. Однако они проявляют себя в игре теней, случайностей и необходимостей. Для того, чтобы придти к этому выводу мне пришлось потратить 20-30 лет, и мое мнение разделяют лишь 200-300 человек, может быть потому, что это довольно сложно понять.

Итак, случайность и необходимость – это физические понятия. А свобода понятие антропологическое, связанное с человеком. Но я, мое тело, укоренено в природе. И поэтому моя философия и мое богословие – это не монизм, это ничего общего не имеет ни с Контом, ни с де Ламетри, но это и не дуализм. Я называю это новым искусственным термином от латинского слова «полтора» - sesqis. Это взгляд между монизмом и дуализмом. Я беру результаты естественных наук – физики и биологии, однако эти результаты имеют для меня другое значение.

Все люди противопоставляют закономерность свободе – а это близоруко и неправильно. Для того, чтобы иметь свободу действовать, мне необходимо знать и применять законы природы. Я беру часы, подбрасываю их и ловлю – при этом, я использую законы Галилея. Или кровь, которая течет по моим сосудам. Здесь тоже должны соблюдаться законы природы, причём очень четко, потому что иначе у меня не будет свободы подбрасывать часы вверх. Для нашей свободы крайне необходимо, чтобы множество законов природы действовали надежно.

Другая сторона – эти законы не должна быть всеобъемлющими, потому что иначе у меня бы не было свободного желания, например, подбросить часы кверху – у меня вообще тогда бы не было желаний, все мои действия бы диктовались бы необходимостью.

Конечно, не существует доказательства свободы, не существует доказательства свободного Творца. Раньше из принципов механики делали вывод о несуществовании Бога, поскольку все диктовалось законами механики. Из взаимодействия случайности и необходимости в природе нельзя автоматически сделать вывод о свободе – и это хорошо. Потому что если бы я мог привести неопровержимые доказательства, что существует свобода и существует Бог, то Бог бы превратился в объект доказательства и перестал быть Богом. Вера должна включать в себя некую толику риска. Я должен использовать свою собственную свободу, чтобы распознать свободу Творца, даже если естественные науки так щедро дают нам для этого почву. Вера - это риск, я должен отдать свою жизнь, чтобы ее понять.

Итак, почему я говорю, что Дарвин – отец церкви? Дарвин – дает новую жизнь в вере, если мы освободим его от оков механического миропредставления XIX века, от этих фиксированных законов. На самом деле, я не знаю, почему так мало людей, которым это очевидно.

Христос как первый теоретик эволюции

После выступления профессора Хаттрупа из зала стали задавать вопросы. Условно их можно было разделить на две категории – богословские и научные, хотя сама тема лекции и ответы профессора практически стерли границу между ними. Естественно, вопрос о дарвинизме и вере поставил и вопрос о соотношении истории грехопадения и смерти с научным мировоззрением. Приведем для наших читателей выдержки из ответов на разные вопросы, касающиеся этой темы:

Образ Божий в человеке, подобие между Богом и человеком – это свобода, раскрывающаяся в любви. Мои любимые слова Иисуса Христа: «Тот, кто хочет сохранить свою жизнь – погубит ее, тот кто отдаст свою жизнь – приобретет ее». Для меня в этих словах раскрывается то, что Господь Иисус Христос – первый теоретик эволюции. «Кто хочет сохранить свою жизнь?» – это же и есть борьба за существование, борьба за жизнь, это и есть дарвинизм. Но никто не выживет. И большинство забывает о том, что здесь нельзя остаться победителем.

Для меня эта первая часть слов Христовых является выражением сути того, что является первородным грехом – тот, кто хватается за свою жизнь, живет только своим интересом – это и есть первородный грех. Такую борьбу нам не выиграть. А вот вторая часть слов Христовых – кто отдаст жизнь свою, тот приобретет ее, - мы понимаем как вхождение в веру любви. И все мы знаем, что начало веры любви – это крещение. А крещение – это умирание со Христом. Те, кто соединились со Христом – вошли в смерть Его и восстают с ним, и живут как новый человек. И это очень легко понять, но очень трудно осуществить. В этом я вижу призвание христианина.

Что сделали Адам и Ева? Увидели плод на дереве, у них родилась зависть – сознание того, что Бог обладает большим и может больше, чем они. И это и есть грех, первый грех! Здесь нет нужды во многих интерпретациях. Зависть для меня источник всех грехов, для меня это фактически первородный грех.

Я очень долго и много думал – является ли смерть естественной или является следствием греха. Я годами об этом размышлял. И нашел для себя ответ - Адам и Ева должны были умереть, но это была бы иная смерть, потому что и в смерти есть нечто прекрасное – она делает беззаботным, более нет зависти. Беззаботность – красивая сторона смерти. Они должны были умереть, потому что рай – это еще не небо, в раю можно согрешить, на небе – нет. Я всегда это говорю своим студентам: из рая могут изгнать, с неба – нет. Эта смерть была естественной, но это не смерть как зло, а смерть как путь к совершенству. И к этой смерти примешивается злая, смертоносная, ядовитая смерть.

Христос, победив смерть, не упразднил красивую сторону смерти. Потерявший жизнь свою приобретет ее, и сохранивший ее погубит - здесь для меня становится очевидным, какова роль Христа в вере. Человек не может реализовать вторую половину слов Христовых, если сила Божия не проникнет всего его. То есть сила Божия должна наполнить человека – иначе нельзя отказаться от эгоизма. Разум человека может указывать ему на то, что он может делать, но сил человека для этого не достаточно.

Как говорит Григорий Нисский, человек до определенной степени является творцом самого себя: своими добрыми делами он делает себя хорошим человеком, своими плохими делами – плохим. Господь выстроил нас не статичными, Он дал нам возможность принимать участие в собственном становлении, собственном творении. Не может быть ошибкой то, что мы использовали естественные науки, чтобы изучить природу. Господь дает человеку как своему образу возможность участвовать в обустройстве земли, в акте Творения. Я причисляю себя к строгим дарвинистами и столь же однозначно я верую в творение мира Господом, не вопреки тому, что я дарвинист, а именно потому, что я дарвинист.

Дарвин на короткую перспективу конечно прав, но если взять долгую перспективу… Именно поэтому мы с такой любовью относимся к страданиям в Церкви – они делают нас меньше, и мы получаем шанс на продолжение жизни. Да, сильнейший сначала выживает, но на более длительную перспективу – большие шансы имеет слабый, который заявил, что он готов не бороться за победу.

Падение веры и время Творения

Однако самые ожесточенные вопросы и возражения вызвали вопросы о сотворении мира. «Православный миссионер Александр Люлька», как он себя представил, даже выступил с резким резюме о падении веры в католической церкви, обвинив профессора Хаттрупа в извращении Писания и веры в Бога из-за того, что, по мнению профессора, Творение занимало на семь календарных дней, а около 14 млрд. лет. На это лектор возразил:

Я не могу доказать, что мир старше 6 тысяч лет. Не исключено, что Господь создал мир и не исключено, что это произошло 7 тыс. лет назад, но он выглядит так, как будто комета упала недалеко от Мексики 60 млн. лет назад и так, как будто после этого вымерли динозавры. Очень похоже на это выглядит. Но не исключено, что это было иначе. Господь всемогущ, и он мог бы поступить и таким образом. Но я здесь задаюсь вопросом – зачем Ему это могло бы понадобиться: вы знаете, Господь, который хочет ввести меня в заблуждение – это странный образ Господа.

Опасно не обращать внимания на знания, которые дают нам естественные науки – именно это дает почву для атеизма. Все основные пункты веры подтверждаются естественными науками в 20 и 21 столетии. И существование свободы, и то, что более сильный выживает в более краткосрочной перспективе. Господь дал мне голову. И сказал мне – думай! И не пугайся того, что ты увидишь на этом пути. Однако будь осторожен – и смотри на все. Естественные науки – это также дар Господа человечеству. И мне это кажется тем более ценным даром – если я могу и с тех пор как я могу – увязать это с учение об эволюции и с учением о Творении. Но для того, чтобы это понять мне потребовалось изучить физику и математику. Может быть, неплохо верить в Библию буквально, но, мне кажется, большим бы достижением было объединить эти две картины мира и не противопоставлять их.

Текст Анна ГАЛЬПЕРИНА

Жизнь - это исторический феномен. Все объясняется историей, все развивается. А в метафизике всё вечно, всё создано раз и навсегда. Даже, может быть, не создано, а просто вечно. А у Дарвина все исторически обусловлено и в конечном итоге соответствует библейскому подходу. Библейский Бог - это Бог, который действует в истории. Не только в создании мира. Нельзя сказать, что Бог создал мир и «ушел», Он принимает участие в развитии, в процессе. Это очень длинный процесс, который продолжается, история продолжается. Конечно, Дарвин при объяснении пользуется чисто научным подходом, но главная его идея, что история - это фундаментальный, основной элемент жизни мира, человеческой жизни. И это очень важно для нашей свободы. Потому что

Если мы исторические личности, наша свобода входит в систему нашей жизни.

Франсуа Эве - Дарвин и христианство - Споры истинные и ложные

М., Аграф, 2016. - 224 с.

ISBN 978-5-7784-0486-1

Перевод с французского Татьяны Пелипейко

Франсуа Эве - Дарвин и христианство - Споры истинные и ложные - Содержание

Дарвин дал исторический подход к миру и к жизни. Беседа Алексея Ларина с Франсуа Эве

Вступление

Глава первая. Дарвинские нововведения

Глава вторая. Дарвин и религия

Глава третья. Рецепция Дарвина и ее сложности

Глава четвертая. Наследники истинные и ложные

Глава пятая. Креационистская туманность

Глава шестая. Ответ Тейяра на вызов Дарвина

Глава седьмая. Мир, отныне алеаторный

Глава восьмая. Какова мораль в эволюционирующем мире?

Глава девятая. Страдание, смерть, грех

Глава десятая. От Бога-программиста

К Богу обетования

Франсуа Эве - Дарвин и христианство - Споры истинные и ложные - Вступление

Жизнь - невероятный феномен. Как не восторгаться практически безграничным изобилием и многообразием форм жизни, способностью обновляться, противостоять самым разным и экстре-мальнейшим внешним условиям? Однако человек науки, или просто любой человек, столкнувшись с этой «тайной из тайн» , сразу же торопится задаться вопросами: откуда взялось это многообразие, стоит ли некий «замысел» за этим изобилием? Кроме того, мир демонстрирует нам и другие явления: массовое исчезновение видов, уничтожение одними видами других, доминирование сильнейшего. Сто пятьдесят лет назад Чарльз Дарвин предложил простую модель, чтобы со всем этим разобраться. С момента первого издания его книги «Происхождение видов путём естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь» 24 ноября 1859 года эта модель стала весьма успешной, сперва по большей части среди широкой публики, нежели в учёных кругах. Тысяча двести пятьдесят экземпляров первого издания были проданы в тот же день. Понемногу, благодаря упорному труду Дарвина и несмотря на возражения, идея эволюции живых организмов путём естественного отбора в конце концов прижилась.

Возражения в основном исходили от церковного мира. Казалось, дарвиновская модель ставит с ног на голову обычное представление о вселенной, созданной Богом в том виде, в котором она сейчас находится. Постоянство этого мира служило гарантией стабильности, как физической, так и социальной. Дарвин оказался революционером, открыв ящик Пандоры с возможностями любых переворотов. Идея животного происхождения человека казалась особенно скандальной, она отвергала все традиционные моральные устои.

Где же мы находимся полтора века спустя? Радикальная точка зрения гласит, что теория эволюции в её обыденном понимании и христианство в корне несовместимы. Необходимо выбрать свой лагерь: либо научный, непоколебимо материалистский и атеистический, либо религиозный, и здесь не важны различия в религиозных традициях. Это мнение в основном распространено среди ученых, которые, по примеру английского биолога Ричарда Докинза, делают Дарвина главным аргументом в отрицании какой-либо значимости религии . Ещё в большей степени, нежели классическая наука Галилея и Ньютона, наука современная, дарвинисткая, эволюционистская, представляет гипотезу о Боге-создателе вселенной и вершителе истории абсолютно несостоятельной.

Подобная точка зрения встречается и в противоположном лагере, который можно в общем описать как сообщество «креационистов», для которых связь с христианством и его догмами выражается в отказе если не от эволюции в целом, так хотя бы от её дарвиновской интерпретации. Их протагонисты не обязательно отрицают все научные идеи (в глазах человека наших дней наука по-прежнему остаётся престижной!), но хотят вписать их в религиозную концепцию мироздания. Единственной достойной наукой будет та, которая найдёт место для «Бога».

Эта первая точка зрения, которую можно расценить как «конфликтную», - не единственно возможная. Встречаются и другие мнения, которые мы отнесём, согласно классической типологии, к «независимым», «синтетическим», назовем «критическим диалогом».

Независимая точка зрения позволяет избежать конфликта, опираясь на радикальные различия в уровнях дискурса. Наука и религия относятся к двум различным вселенным. Некоторое количество верующих учёных придерживаются подобного мнения. Конфессиональные предпочтения тут можно воспринимать как вопрос вкуса, затрагивающий только внутренний мир, «духовную» жизнь, который не влияет на другие аспекты существования, к примеру, вопросы этики. Согласно этому второму варианту, религия прежде всего - мораль. Она не даёт никаких знаний о строении вселенной, но скорее указывает, как вести себя в её реалиях. Кардиналу Баронио принадлежит знаменитая фраза, пересказанная Га-лиллеем в письме Марии-Кристине Лотарингской: «Святой Дух говорит нам, как отправиться на небо, а не как оно устроено». Из науки происходит лагерь познания, из религии - лагерь действия. От христианства не ждут появления учёных (если так и происходит, то по чистой случайности), но проповедников, посвящающих себя служению другим. Ученый и проповедник не являются несовместимыми, потому что они произошли из принципиально разных категорий.

Подобное разграничение - осторожная точка зрения, избегающая ложных возражений. Тем не менее, она недостаточна, по крайней мере, с позиции христианства, потому что не принимает во внимание больший масштаб христианства, который нельзя свести ни к религии «сердца», ни к религии действия. Возможно ли отделить действие от познания нами мира? Одно питает другое, и наоборот. Такая взаимосвязь требует осмысления.

Отказ от резкого разделения приводит некоторых мыслителей к поискам синтеза науки и религии. Труды Пьера Тейяра де Шардена написаны именно в таком ключе. Что касается эволюции, те, кто представляют себе подобный синтез, ставят на передний план единый вектор, который они подмечают у исторического взгляда на живое и христианской истории спасения. При таком синтезе есть риск снова смешать уровни.

Charles Darwin. L"Origine des especes, texte etabli par Daniel Becquemont a partir de la traduction de Panglais d"Edmond Barbier, Paris, Flammarion, 1992, p.45

См.: Franqois Euve, Penser la creation comme jeu, Paris, Editions du Cerf, collection «Cogitatio fidei», 2000; Ian G. Barbour, Religion and Science, San Francisco, Harper, 1997

Чарльз Дарвин происходил из нонконформистской среды. Хотя некоторые члены его семьи были вольнодумцами, открыто отрицавшими традиционные религиозные верования, он сам поначалу не подвергал сомнению буквальную истинность Библии . Он ходил в англиканскую школу, затем в Кембридже изучал англиканскую теологию , чтобы стать пастором , и был полностью убеждён телеологическим аргументом Уильяма Пейли , согласно которому разумное устройство, видимое в природе, доказывает существование Бога . Однако его вера начала колебаться во время путешествия на «Бигле ». Он подвергал сомнению увиденное, удивляясь, например, прелестным глубоководным созданьям, сотворённым в таких глубинах, в которых никто не смог бы насладиться их видом, содрогаясь при виде осы, парализующей гусениц, которые должны послужить живой пищей для её личинок. В последнем примере он видел явное противоречие представлениям Пейли о всеблагом мироустройстве. Путешествуя на «Бигле », Дарвин всё ещё придерживался вполне ортодоксальных взглядов и вполне мог ссылаться на авторитет Библии в вопросах морали , однако постепенно начал рассматривать историю творения, в том виде, в котором она представлена в Ветхом Завете , как ложную и не заслуживающую доверия: «… пришел к сознанию того, что Ветхий Завет с его до очевидности ложной историей мира, с его вавилонской башней, радугой в качестве знамения завета и пр. и пр., … заслуживает доверия не в большей мере, чем священные книги индусов или верования какого-нибудь дикаря» .

По возвращении он приступил к сбору доказательств изменяемости видов. Он знал, что его религиозные друзья-натуралисты считают подобные взгляды ересью, подрывающей чудесные объяснения социального порядка и знал, что столь революционные идеи будут встречены особенно негостеприимно в то время, когда позиции Англиканской церкви оказались под огнём радикальных диссентеров и атеистов . В тайне развивая свою теорию естественного отбора , Дарвин даже писал о религии как о племенной стратегии выживания, веря в Бога как в верховное существо, определяющее законы этого мира. Его вера постепенно ослабевала со временем и, со смертью его дочери Энни в 1851 году , Дарвин, наконец, потерял всякую веру в христианство. Он продолжал оказывать поддержку местной церкви и помогал прихожанам в общих делах, однако по воскресеньям, когда вся семья направлялась в церковь, уходил на прогулку. Позже, когда его спрашивали о религиозных взглядах, Дарвин писал, что никогда не был атеистом , в том смысле, что не отрицал существование Бога, и что, в целом, «было бы более правильно описать состояние моего ума как агностическое ».

Наряду с этим, отдельные высказывания Дарвина можно расценивать как деистические или атеистические . Так, шестое издание «Происхождения видов» (1872) заканчивается словами в духе деизма: «Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь с ее различными проявлениями Творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и, между тем как наша планета продолжает вращаться, согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм». При этом Дарвин отмечал, что представление о разумном творце как первопричине «сильно владело мною приблизительно в то время, когда я писал „Происхождение видов“, но именно с этого времени его значение для меня начало, крайне медленно и не без многих колебаний, всё более и более ослабевать». Как атеистические, можно расценивать высказывания Дарвина в его письме Гукеру (1868): «…не согласен, что статья правильная, я нахожу чудовищным утверждение, будто религия не направлена против науки… однако когда я говорю, что она неправильна, я отнюдь не уверен, не было ли бы самым разумным для людей науки полностью игнорировать всю область религии». В «Автобиографии » Дарвин писал: «Так понемногу закрадывалось в мою душу неверие, и в конце концов я стал совершенно неверующим. Но происходило это настолько медленно, что я не чувствовал никакого огорчения и никогда с тех пор даже на единую секунду не усомнился в правильности моего заключения. И в самом деле, вряд ли я в состоянии понять, каким образом кто бы то ни было мог бы желать, чтобы христианское учение оказалось истинным; ибо если оно таково, то незамысловатый текст [Евангелия] показывает, по-видимому, что люди неверующие - а в их число надо было бы включить моего отца, моего брата и почти всех моих лучших друзей - понесут вечное наказание. Отвратительное учение!» .

В написанной им биографии деда Эразма Дарвина Чарльз упоминал о ложных слухах, согласно которым Эразм взывал к Господу на смертном одре. Весьма сходные истории сопровождали кончину самого Чарльза. Наибольшую известность из них приобрела так называемая «история леди Хоуп», английской проповедницы, опубликованная в 1915 году , в которой утверждалось, что Дарвин претерпел религиозное обращение во время болезни незадолго до смерти. Подобные истории активно распространялись разного рода религиозными группами и, в конце концов, приобрели статус городских легенд , однако они были опровергнуты детьми Дарвина и отброшены историками как ложные.

2. Хи́ппи (англ. hippy или hippie ; от разг. hip или hep , - «понимающий, знающий» (hipster - старое название субкультуры поклонников бибопа ) - философия и субкультура , изначально возникшая в 1960-х годах в США .Расцвет движения пришелся на конец 1960-х - начало 1970-х годов. Первоначально хиппи протестовали против пуританской морали некоторых протестантских церквей, а также пропагандировали стремление вернуться к природной чистоте через любовь и пацифизм . Один из самых известных лозунгов хиппи: « Make love, not war !» , что означает: «Распространяйте любовь вместо войны!» или «Занимайтесь любовью, а не войной!» .

Хиппи верит:

что человек должен быть свободным ;

что достичь свободы можно, лишь изменив внутренний строй души;

что душевному освобождению способствуют наркотики;

что поступки внутренне раскованного человека определяются стремлением оберегать свою свободу как величайшую драгоценность;

что красота и свобода тождественны друг другу и что реализация того и другого - чисто духовная проблема;

что все, кто разделяют сказанное выше, образуют духовную общину;

что духовная община - идеальная форма общежития;

что все, думающие иначе, заблуждаются.

архимандрит Ианнуарий (Ивлиев)

В истории мысли последних двух столетий идея эволюции оказалась яблоком раздора в естествознании, в философии, в религии и в идеологии. В отношении к эволюции можно наблюдать очень пристрастное отношение. Это отношение объясняется не столько научно доказанными фактами, не столько логикой, сколько психологическими факторами. С одной стороны, действует здоровая интуиция непредубежденного взгляда на невероятную, восхитительную сложность, красоту и целесообразность устройства окружающего нас мира, особенно мира живых существ. Эта интуиция всячески противится утверждению, что все это удивительное многообразие форм, вся эта гармоническая слаженность – результат набора слепых случайностей. С другой стороны, существует некий психологический барьер как результат мощной пропаганды материалистического мировоззрения в течение последних столетий. Он не позволяет множеству людей принять веру в Бога Творца. Такие люди гораздо спокойнее чувствуют себя, когда они соглашаются с простейшими квазинаучными объяснениями мира. Существует еще третья психологическая сторона. Реальные факты эволюции в онтогенезе, а также прогресс науки и техники невольно вызывают по аналогии представление об эволюции и прогрессе природы в целом.

Говоря об эволюции, люди, прежде всего, имеют в виду гипотезу, согласно которой живые существа возникли из неживой материи, и согласно которой высшие формы жизни возникли из низших путем непрерывного или прерывного превращения. Особое внимание, разумеется, вызывал частный случай этой гипотезы: превращение некоего древнего человекообразного существа в современного человека.

От внимательного наблюдателя не может укрыться тот факт, что все разновидности эволюционной гипотезы в настоящее время пребывают в жестоком кризисе. Во-первых, остается научно не доказанным сам факт эволюции. Во-вторых, наука не может указать подлинные причины и механизмы эволюции, если даже она имела или имеет место.

Никто не видел своими глазами эволюционного происхождения какой-либо из основных групп организмов и даже просто превращения одного вида живых существ в другие. Поэтому для науки естественно было обратиться к ископаемым останкам живых существ. Были обнаружены миллионы костей и других свидетельств прошлой жизни на земле. На основании этих останков были попытки воспроизведения так называемой «палеонтологической летописи», или «древа жизни». Однако именно в этой летописи, несмотря на колоссальное количество ископаемого материала, отсутствуют достаточные основания для признания постепенного превращения одних видов в другие. В одной из сказок Киплинга слон становится слоном по той причине, что крокодил вытянул его маленький нос в длинный хобот. Дарвин нас уверял, что таким крокодилом была постепенная эволюция. Современные гипотезы трансформировали предположение Дарвина: крокодил тянул слона за нос не медленно, но рывками. Однако никаких слонов с малыми или средней величины носами палеонтология нам не предъявляет. Крокодил пока остается только в сказке Киплинга. Разные группы живых существ впрыгивают в палеонтологическую летопись как бы ниоткуда. Палеонтология, как и современное состояние биосферы, не обнаруживает переходных ступеней между различными формами жизни. Не говоря уже о том, что палеонтология принципиально не способна пролить свет на происхождение жизни как таковой.

Относительно первого затруднения некоторые эволюционисты предложили гипотезу внезапных резких скачков в развитии, которая, в свою очередь, не предлагает никаких правдоподобных механизмов таких скачков. Относительно второго затруднения предлагались различные гипотезы зарождения жизни из неживой материи, ни одна из которых не выдержала критики. Предлагалась и гипотеза занесения жизни на землю с других планет. Но вопрос о происхождении жизни как таковой остается открытым.

Вообще разные гипотезы о самозарождении жизни из неживой материи кажутся иррациональными хотя бы уже в силу нулевой вероятности такого события. Нет нужды приводить результаты соответствующих вычислений. Они теперь хорошо известны. Разумеется, всегда существовали и будут существовать попытки построить perpetuum mobile или найти «философский камень». Будут существовать и попытки экспериментально или теоретически извлечь простейшую живую клетку из какого-нибудь гипотетического «органического бульона». Но к науке это не имеет никакого отношения.

Естественно, что особенный интерес всегда вызывали сообщения о найденных останках существ, которые образовывали переходную ступень между приматами и человеком. Иногда эти сообщения оказывались мистификацией. Иногда находились разрозненные фрагменты скелетов и на основании этих ничтожных фрагментов делались претенциозные утверждения о находке яко бы бесспорных промежуточных звеньев между обезьяной и человеком. Во всех этих случаях вывод делался без достаточного основания в нарушение фундаментального закона онтологии и логики. Однако все мы с детства видели множество красочных изображений, на которых обезьяна постепенно превращалась в человека белой расы, иногда в современном костюме. Нас уверяли, что эти красочные фантазии – результаты научных открытий. Кто же будет спорить с наукой?! Слепая вера в науку в последние столетия иногда, – как в этом случае, – приобретала карикатурные формы.

В Православной Церкви редко давались оценки тем или иным научным гипотезам. Наука занимается своим делом, – своим. Но там, где наука пытается узурпировать место религии и становится идолом, Церковь должна реагировать. К сожалению, гипотезу эволюции идеологи часто использовали в антихристианских целях. Поэтому эволюция была предметом обсуждения в среде православных богословов. Взгляд на эволюцию был различным: от крайне отрицательного до восторженно положительного (разумеется, без атеистических выводов из нее), от поверхностного до очень глубокого.

В спектре разных отношений к эволюционной гипотезе отметим вначале ее радикальное неприятие. Среди критиков эволюционизма в последние десятилетия следует назвать иеромонаха (+ 1982). Он был и остается одним из самых популярных среди русских православных писателей. Он известен своим крайним традиционализмом. В одном из своих сочинений он полемизировал с современным греческим богословом А. Калимиросом , который защищал эволюционизм.

А. Калимирос писал: «Первые главы Святой Библии – это ничто иное, как история творения, прогрессирующего и завершаемого во времени… Творение не пришло в бытие мгновенно, но претерпело ряд последовательных появлений, развитие в шесть разных «дней». Как еще назвать этот прогресс творения, как не эволюцией?». Он же говорит об Адаме как об «эволюционирующем звере». И далее: «Все мы пришли в бытие посредством эволюции во времени. Во чреве матери каждый из нас был сначала одноклеточным организмом… и, наконец, сформировавшимся человеком». На это о. Серафим возражает. Почти все пишущие об эволюции, – утверждает он, – считают, что знают, что такое эволюция, но их высказывания говорят о весьма смутном ее понимании. Эволюция – совсем не «научный факт», а философия, причем философия, которая противоречит библейскому учению и учению святых отцов в очень многих пунктах. Определяет он эволюцию вполне традиционно: «Конкретная теория, излагающая, как творения пришли в бытие во времени: посредством превращения одних творений в другие, происхождения сложных форм из более простых в ходе естественного процесса, занимающего бесчисленные миллионы лет». Он, конечно, не собирается научно опровергать теорию эволюции, но только говорит, что эволюционную теорию нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть через науку, ибо это не научная, но философская идея. Он различает эволюцию и онтогенетическое развитие, чего не делает А. Калимирос: «Я совсем не отрицаю факта изменений и развития в природе. Да, взрослый человек развивается из эмбриона; да, огромное дерево вырастает из желудя; да, возникают новые разновидности или организмы, будь то «расы» человека или породы кошек, собак и фруктовых деревьев, – но все это не эволюция: это только изменчивость в пределах определенной разновидности или вида».

Несколько противореча себе, он, правда, говорит и о «развитии творения», но это «развитие» происходит не спонтанно, а по плану Божию: «Развитие творения в соответствии с Божиим планом – это одно; современная научная (а фактически философская) теория – это совсем другое». Здесь очевиден слабый момент во взглядах о. Серафима. Почему Бог не мог вложить Свой план развития (если уж вообще употреблять это слово) в материю, в простейшие организмы?

Свои взгляды о. Серафим подтверждает многочисленными цитатами из патристики, т.к. святые отцы для него – критерий религиозной истины. Но за основу он берет тексты Священного Писания. В последние столетия буква Писания часто наивно толковалась в мнимом согласии с новыми научными открытиями и гипотезами. Поэтому о. Серафим правильно пишет: «Нам следует быть очень критичными, когда современные мудрецы говорят нам, как мы должны истолковывать Священное Писание». Но при этом он не замечает, что сам очень странно толкует букву Библии. Он толкует Писание как норму, определяющую истинность или ложность той или иной научной гипотезы, придает букве Писания едва ли не смысл научного прозрения. Такая герменевтика не имеет никакого отношения к спасительным божественным откровениям, данным нам в Слове Божием.

Справедливой критике у о. Серафима подвергнута гипотеза происхождения человека из приматов. «Картинки неандертальского человека в учебниках по эволюции являются измышлениями художников, у которых предвзятые представления о том, как должен выглядеть «примитивный человек», исходя из эволюционной философии…. Оставим современным язычникам и их духовным вдохновителям-философам восхищаться при открытии каждого нового черепа, кости или даже отдельного зуба, о которых газетные заголовки заявляют: «Найден новый предок человека». Это даже не область суетного знания; это область современных басен и сказок, того мудрования, которое поистине изумительно оглупело».

В появлении эволюционных гипотез о. Серафим видит одно из знамений приближающейся эсхатологической апостасии. Питательная среда для таковой – западное христианство (попутно заметим, что о. Серафим – «прозелит» в православие из протестантизма). Свою книгу он завершает весьма патетически: «Эволюционизм тесно сплетен со всею апостасийною ментальностью гнилого «западного христианства»; он является орудием «новой духовности» и «нового христианства», в которое сатана ныне стремится погрузить последних истинных христиан». Надо полагать, что к последним истинным христианам о. Серафим причислял себя и своих единомышленников.

От радикального отрицания эволюционизма перейдем к более умеренной ее критике. Это крыло в Православии представлено профессором протоиереем . Богослов и историк философии он написал книгу по христианской апологетике, в которой несколько разделов посвятил проблеме эволюции.

Итак, эволюция, с точки зрения В. Зеньковского бесспорна, но причина эволюции не слепой случай и не самодвижение материи. Случай : Вся система материализма покоится «на обожании случая». Всякий раз, когда встречается какое-нибудь затруднение в развитии системы материализма, ему остается только одно – обращение к действию «случая». Но ум наш не может мириться с тем, что случаю приписывается такая огромная, часто творческая роль в жизни природы. Самодвижение материи : Учение о самодвижении материи как причине эволюции мира есть усвоение материи какой-то творческой силы. Из материальности мира нельзя понять, почему материя строго подчинена законам. Если она сама себе предписывает законы, тогда она обладает свойством разумности, т.е. уже не есть материя, а некое живое, разумное существо, т.е. Бог.

Понимание Зеньковским эволюции иногда выглядит своеобразным. Так, например, переход от неживого к живому он тоже называет эволюцией. Но переход этот особенный. Опыт нам показывает, что «omne vivum e vivo» и «omnis cellula e cellula». Эти формулы выражают, что существует особая форма жизни – биосфера.Но откуда сама жизнь на земле? Зеньковский критикует Тейяра де Шардена (1881 – 1955), который полагал, что некогда все живое возникло из неживого в результате счастливого стечения обстоятельств (снова бог-случай). Сущностная разница между живой и неживой природой, – считает В. Зеньковский, – столь велика, что граница между этими природами непереходима. Каждая клетка имеет в себе «автотелию», т.е. «живет для себя», ищет того, чтобы удержаться, в ней есть elan vital. Вещи же могут прирастать, внешне увеличиваться или уменьшаться, но не «питаются», не ищут питания, не размножаются и т.д. Переход неорганической материи в органическое бытие есть скачок . Надо признать необъяснимым «естественное» происхождение жизни на земле. Но в библейском рассказе не сказано, что Бог создал жизнь. Сказано, что Он повелел земле дать начало живым существам. Т.е. только в силу Божия повеления возникло то, что само по себе не могло бы возникнуть. Это и эволюция (ибо земля «произвела» растения и прочие организмы), и в то же время «скачок » к жизни, произошедший по повелению Божию. Эволюция у о.В. Зеньковского – не просто эволюция, но эволюция скачками «по повелению Божию». Различные сферы бытия не могут быть объяснимы одна из другой. Всякая более высокая сфера опирается на предыдущие, но не выводима из них. Эти разные ступени бытия не возникают в порядке простой эволюции, но каждая новая «ступень» (в силу воздействия какой-то силы вне космоса, т.е. Бога) появляется именно как новая.

В критике эволюционной гипотезы с «библейской» точки зрения часто утверждалось и утверждается, что Библия говорит о возникновении некоторых отдельных видов живых существ и об их дальнейшем размножении «по роду их» ( .21.25). Отсюда в раннем естествознании утвердилась идея о неизменности основных форм жизни. В. Зеньковский не согласен с такой интерпретацией Библии (которую мы видели у о. Серафима). Строго говоря, Библия вовсе не дает оснований для идеи неизменности. Однако именно на основании этой идеи неизменности возникла классификация и систематизация живых существ. Систематизация, в свою очередь, вызвала к жизни учение Дарвина о взаимоотношениях внутри классов растений и животных. Кризис чистого дарвинизма не зачеркивает факта эволюции в природе, а только показывает, что процессы эволюции сложнее, чем это казалось раньше. Эволюция была и есть в природе, но она в разных ступенях своих нуждалась в воздействииТворца.

К умеренным защитникам эволюционного взгляда на происхождение видов можно отнести русского богослова конца XIX – начала XX века профессора Московской Духовной Академии С.С. Глаголева . Он был автором многих работ по проблеме «наука и вера», в том числе по проблеме биологической эволюции. В своей работе о Георге Менделе, который положил начало генетике, С.С. Глаголев, прекрасно знакомый с предметом, подробно излагает теорию Г. Менделя (1822 – 1884) о наследственности. При этом он дает и широкую панораму взглядов своего века на проблему эволюции.

Мендель создал свою теорию, когда внимание всего мира было всецело обращено на учение Дарвина. Он замечательно описывает тот массовый гипноз, который вызвало это учение. «Во второй половине XIX века вопрос о происхождении был поставлен очень широко. Решали проблему происхождения всего органического мира – растительного, животного, человеческого вместе с такими сложными проявлениями человеческого духа, как наука, мораль, религия, вся культура с ее материальной и духовной стороны. Все поняли: Дарвин объяснил мир. Объяснение было до наивности просто. Но что же может быть лучше простых объяснений? Дарвин, говорят, не любил алгебры. На самом деле гораздо проще довольствоваться четырьмя действиями арифметики. Теория Менделя призывает биологов к скромности. Вопрос о происхождении новых форм … оказывается настолько сложным, что… при настоящем состоянии знания недопустимы широкие обобщения по вопросу о происхождении родов, классов и типов. Решения этих вопросов, предложенные во второй половине XIX века… столь же научны, как вавилонские или греческие сказания о происхождении растений, животных и людей». «Дарвинизм – чрезвычайно одностороннее миросозерцание. Чтобы принять его, нужно закрыть глаза на многое происходящее во вселенной. Но зато, закрывши глаза, можно чувствовать себя с этим миросозерцанием очень удобно. Все объясняется легко и просто, и мировой процесс разрешается в какую-то не особенно умную шашечную игру. Люди любят успокаиваться на теориях кратких, немудреных и неглубоких. Когда им указывают на факты, не подходящие к их теориям, они предпочитают не замечать фактов, чем терять свое душевное равновесие. Но так не должно быть». Увлечение дарвинизмом было опьянением. Но общество должно понимать, что такие произведения, как «истории органического мира», относятся более к области изящной словесности, чем строгой науки.

Дарвиновская теория происхождения видов предполагала: 1) непрерывность изменчивости; ею отрицались скачки в природе; 2) теория Дарвина предполагала также, что всякое изменение в индивидууме может передаваться потомству. Мендель отверг оба эти положения. Он учил, что нужно различать фенотипические и генотипические свойства. Высокорослый горох может хранить в себе потенцию низкорослого потомства. С.С. Глаголев был так увлечен великолепными открытиями Г. Менделя, что искренне уверовал во внезапные превращения одного вида в другой, которые вызываются мутациями.

Полный оптимистической веры в силу научного знания (это было характерно для его поколения) и веры в Промысел Божий, С.С. Глаголев завершает свою работу об ученом монахе такими словами: «Что дадут работы менделистов? Нельзя знать этого; но хочется верить, что умственное движение, начало которому положил монах,… будет содействовать установлению гармонии между нашею христианскою верою и положительным знанием, и что на вопросы о принципах природной необходимости оно будет давать ответы, поднимающие силу телеологического доказательства бытия Божия» (с.209).

С.С. Глаголев написал также замечательный очерк об Альфреде Росселе Уоллесе (1822-1913). В Дарвине и Уоллесе эволюционизм раздвоился. В Дарвине он вступил в союз с материализмом. Сам Дарвин, правда, отрекался от материализма и заявлял, – хотя и не очень твердо, – о своей вере в Бога, но своего Бога он не допускал вмешиваться в дела мира. Между верою в такого Бога и решительным отрицанием Бога трудно установить различие. В Уоллесе эволюционизм вступил в союз с идеализмом. Именно принципы эволюции дали ему основания для решительного отрицания материализма.

А.Р. Уоллес был замечательным человеком. Он много путешествовал, писал интересные книги о дальних странах. Одновременно он создал в Англии великолепную коллекцию из 125.000 экспонатов по естественной истории. Его, как и Дарвина, на мысль об отборе натолкнула теория Мальтуса. Как и Дарвин, Уоллес считал, что естественный отбор в борьбе за существование сохраняет только самых приспособленных. Естественный отбор образует и фиксирует только те признаки, которые полезны живым существам. НО! Если происходит искусственный отбор, подбирающий разум может фиксировать те или иные признаки ради какой-нибудь отдаленной цели . Наблюдая людей в дальних странах, Уоллес пришел к заключению, что в физической и психической организации «дикарей» находится много такого, что им совершенно не нужно, и что заложено в них ради отдаленных целей . Дикарь, например, владеет мозгом философа, а на самом деле ему нужен мозг немного сложнее того, который имеет обезьяна. Мягкая, голая, чувствительная кожа, лишенная волос, замечательно совершенное строение рук и ног, чрезвычайно сложное строение гортани, все эти свойства совершенно ненужные, а иногда и вредные для дикарей, понятно, не могли произойти путем естественного отбора. Но все эти «лишние» признаки необходимы человеку для его развития, и они были заложены и развиты в нем ради отдаленной цели . Уоллес пишет (Естественный подбор, СПб 1878, с.328-391): «Я вывожу из этого ряда явлений то заключение, что некоторое высшее интеллигентное существо давало определенное направление развитию человека, направляло его к специальной цели совершенно так, как человек руководит развитием многих животных и растительных форм».

Признав целесообразное сверхъестественное вмешательство в процесс возникновения и развития человечества, Уоллес признал Провидение. Как верующий , он смиренно преклонялся перед Богом и исповедовал непостижимость Бога и Его целей. Свою книгу о естественном отборе он завершил словами из Книги Иова: «Можешь ли ты исследованием найти Бога? Можешь ли совершенно постигнуть Вседержителя? Он превыше небес, – что можешь сделать? Глубже преисподней, – что можешь узнать?» (). Но как натуралист и философ , Уоллес хотел понять Божественное создание – вселенную. Для этого он разработал свою спиритуалистическую теорию о природе материи как силы, и о природе силы как воли. Его теория, как пишет С.С. Глаголев, практически не была принята никем. Но по этому поводу он же замечает: «Наука никогда не узнает всего, но ученые должны быть готовыми ко всякого рода неожиданностям – и к торжеству отвергнутых воззрений и к гибели модных теорий».

В конце XIX века на важность эволюционной идеи для христианского миропонимания указывал Вл. Соловьев . В начале XX века в Европе развиваются религиозные концепции эволюции. Церковная общественность России живо интересуется этими концепциями. Церковные издательства выпускают книги различных ученых, пытавшихся сочетать свои эволюционистские убеждения с христианской верой. В середине XX века большой интерес во всем мире вызвали работы Пьера Тейяра де Шардена. В отношении к взглядам этого ученого и богослова мнения православных богословов разделились. В православной литературе высказано два разных мнения о Тейяре де Шардене. Протоиерей считал его учение мифическим и неприемлемым для христианина. Прот. Георгий Клингер , напротив, отстаивал близость учения Тейяра де Шардена православию. Он видел связь «точки Омега» с восточной христианской идеей «теосиса» (theosis). Очень доброжелательно о телеологии Тейяра да Шардена отзывался протоиерей Александр Мень (+ 1991). В своем предисловии к переводу сочинения «Божественная среда» он писал: «Омега представляет собой, с одной стороны, то, что православные богословы называли «соборностью», – единение без смешения, слияние без поглощения. С другой стороны, Омега – это нечто и в то же время некто, действовавший с самого начала эволюции. Эволюция – это поток, становление, гибель и рождение. То, что движет ее, должно быть «независимым», оно не рождается в эволюции, а «наличествует всегда». Омега стоит вне времени. Это начало трансцендентное , надмирное. Именно поэтому оно могло воздвигнуть Вселенную все выше и выше к «божественному очагу». Омега – это Бог, который сокровенно пронизал мир Своей силой, вытянул его в гигантское Древо Жизни и приближает к Своему Бытию. Все творческие усилия человека, вся его культура и цивилизация, его любовь, его энергия, его деяния и, наконец, все личные индивидуальности, которые бессмертны , все это служит вселенской Божественной Цели» (там же, с. XXI).

Однако все рассмотренные нами взгляды православных богословов на эволюцию, отрицательные и оптимистические, не содержали в себе глубокого проникновения в эту проблему. Это были именно внешние оценки. В 1930 году на немецком языке появилась работа признанного классика православного богословия XX века, профессора протоиерея (1883 – 1979) «Эволюция и эпигенез». Написанная по-немецки, но затем переведенная на русский язык, эта работа представляет собой самый глубокий и принципиальный религиозно-философский анализ понятия эволюция как в узком биологическом, так и в самом широком плане.

Уже в самом начале своей работы Флоровский доказывает телеологичность процесса всякого развития, всякой эволюции. Объясняется это следующим образом. Эволюция присуща только организмам. Не каждая вещь может «развиваться». Например, не может развиваться нечто элементарное, простое, принципиально неизменное («атом» в прямом смысле этого слова). Не может развиваться и агрегат, то есть такое множество, которое не образует никакого внутреннего единства, множество функционально не связанных между собою или функционально неотличимых друг от друга элементов. Развиваются только организмы. Уже Аристотель показал, что для развития необходима напряженность между «возможным» и «действительным». А «возможность» – это форма, не достигшая явления. Итак, эволюция предполагает заложенную в организме конечную цель или форму. Иными словами, эволюция движется по некоему эмбриологическому плану. Понимаемая так, она всегда есть процесс телеологический . В эволюции реализуется заложенная в организме преэкзистенция, «скрытость, которая в процессе эволюции открывается».

Указанное объяснение понятно и бесспорно, когда речь заходит о развивающейся биологической особи. Но в какой степени можно применять понятие развития к прочим объектам? Так, уже к филогенезу, к процессу происхождения видов, нельзя применять понятие «развития» так же просто, как мы это делаем в онтогенезе, в эмбриологии. Эволюция сообществ, видов – процесс гораздо более сложный. Но о. показывает, что и в этом случае основные характеристики процесса развития остаются теми же самыми. Так, например, дарвинизм, который объясняет происхождение видов случайностью, сохраняет черту целесообразности, телеологичности. В этом случае роль универсальной цели и движущей силы играют понятия приспособления и отбора. При этом весь органический мир оказывается чем-то целым, неким сверхорганизмом , в котором все элементы взаимосвязаны и находятся в равновесии благодаря силе естественного отбора.

Какова же природа этой силы естественного отбора? Есть ли этот процесс игра случайностей? Но тут следует сказать, что даже теория скачков, внезапных мутаций предполагает, что в случайных изменениях реализуются скрытые потенции органического мира. Единство живой природы не нарушают никакие внезапные скачки и мутации. «Вообще о живой природе можно говорить как о мире развития… Природа есть некий огромный единый организм, который реализует сам себя и реализует свою возможную форму и в многообразии филогенетических ветвей, и в смене поколений, следующих друг за другом».

Далее Флоровский расширяет понятие телеологической эволюции на весь космос. Существование или возникновение целесообразных процессов в нецелесообразной среде абсолютно непонятно. Живая природа как целое стремится к единству, порядку, космосу. Так вряд ли могло бы быть, если бы жизнь возникла из хаоса. Это означало бы реализацию бесконечного количества бесконечно малых вероятностей. «Мир открывается нам – по крайней мере, в жизненной сфере – как целое. Мировой процесс раскрывается перед нами как реализация формы и единства. Это значит, что становление природы есть развитие. Развитие есть основная форма естественного процесса. Все частичные процессы суть моменты единого космического процесса…; и если мы в природе наблюдаем агрегатные состояния и агрегатные процессы, то в них можно видеть вовсе не источник жизни и даже не ее окружение, а задержку или затруднение в развитии, прекращающее жизнь. Иначе жизнь оказалась бы для нас загадкой и парадоксом».

В человеке и в истории как совместном творчестве людей природные процессы, в том числе и эволюция, обретают абсолютно новое качество. Человек входит в уже существующий живой мир. В мир человек приходит последним, под конец, после других. В человеке мы находим высшую форму естественного бытия. И в этом смысле мир антропоцентричен .

История приходит после природы. Основной вопрос в том, является ли история продолжением природы? Иначе говоря, является ли человек только природным существом, хотя и более высоким? Или история есть развитие в каком-то ином смысле? Мы слишком привыкли говорить об историческом развитии, и весь смысл истории видеть в том, что она развивается. Но толкование истории как развития означает биологизм в истории. Здесь проблема в методологии. Как жизнь невозможно объяснить посредством неживой механики, так и мир людей, историю нельзя описать как некий органический процесс (Освальд Шпенглер) или как механическую закономерность (исторический материализм, трактующий историю как развитие социально-экономических отношений). История часто строилась без антропологии, без человека как человека. Равно как психологию часто пытаются строить без субъекта чувств и мыслей, т.е. без человеческой души. Но история отделена от природы принципиальной границей, потому что история есть история личностей. «Природа есть область родового бытия, а история – область личного бытия ».

Анализу понятия личности Флоровский придает фундаментальное значение. Это очень необычно для привычных рассуждений о проблемах эволюции. Флоровский, как мы видели, связывает понятие эволюции с понятием организма. Человек как биологическое существо есть организм. Но человек как личность – не только организм, равно как не каждый организм является личностью. Личность невозможно представить себе без понятия свободы. Личность есть, прежде всего, свободный субъект, субъект самоопределения и творчества. Именно это отличает личность от организма. Благодаря свободе личность перестает быть только природным существом. Почему так? Потому что организм внутренне и внешне ограничен врожденной формой. Весь смысл органической эволюции состоит в реализацией этой врожденной формы. Человек тоже является природным существом. Но в его личном генезисе имеется такая врожденная форма, которая возвышается над врожденной формой организма. В личном генезисе человека реализуются не только врожденные задачи и возможности, но и планы, идеи, которые лежат за пределами врожденных возможностей организма. Личность свободна . Она не предопределена. Свобода есть выбор. Но выбор не только возможного пути в многообразии естественного бытия. Свобода личности есть выбор между естественным и неестественным. В этом смысл свободного действия и творчества. Поэтому генезис личности не есть эволюция. И Флоровский предлагает другой термин для генезиса личности – «эпигенез», т.е. процесс, возвышающийся над обычным природным генезисом, так сказать, «супергенезис». В этом генезисе возникает нечто существенно новое. Новое и неожиданное возникает и в природе, но в таких мутациях нет свободы. В природной новизне проявляют себя врожденные силы и возможности. Природная новизна не существенная, но феноменальная. Природная новизна происходит по причине посредством необходимости. Но между причиной по необходимости и причиной посредством свободы существует качественное различие. Свобода есть разрыв в природных причинно-следственных связях. Свобода есть проявление в природе иного, не заложенного в природе, бытия, а именно, смысла, логоса. Даже случайное в природе всегда объясняется неисчерпаемыми потенциями самого природного бытия. Свобода состоит в том, что из некоего А появляется некое В, которое из него вообще не может возникнуть, потому что не содержится в его врожденных потенциях, а, следовательно, происходит из иного плана бытия. В свободе осуществляется явление внеприродного смысла . Говоря словами Библии, свобода – сияние света в «стране тени смертной» (), т.е. явление вечного в преходящем мире возникающей и умирающей природы, где «все течет». Таково человеческое творчество. Продукты творческой свободы человека никак нельзя объяснить генетически.

В свободном человеческом действии, а следовательно, и в историческом творчестве соединяются два разных измерения бытия, и эта встреча есть чудо. Всякое свободное действие есть чудо. И только в чуде проявляется свобода: не отрицательная свобода от чего-то, но положительная свобода творчества «из ничего». В этом мире реализованной свободы мы встречаем двойственность существующего и предстоящего, данного и заданного (т.е. стоящего «за данностью»), was gegeben und aufgegeben ist. Эта двойственность видна и познаваема только для человека. Чисто природные существа ее не видят. «Но и человек может ослепнуть, отказаться от видений другого мира, растеряться при созерцании этого мира. Тогда он может упасть до уровня животного состояния. Но это будет только падением. Человек сотворен амфибией, жителем двух миров, более того – связью между мирами, «строителем мостов». Правильно разгадал и выразил это Платон». В одном мире человек родился, а в другой мир он призван, там он должен родиться снова. Один из миров дан, а другой – задан. И этот другой мир не есть просто фантазия человека. Если бы постановка целей, творчество было только продуктом человека, то такое творчество дополняло бы природу, но не выступало бы за ее пределы. Оно могло бы быть непостижимым чудом в природе, но – чудом самой природы.

Но в свободе человеческой личности мы соприкасаемся с подлинным чудом и религиозной тайной человека. Библейскими словами о человеке можно сказать: он создан по образу Бога и должен стать подобием Бога. Но по образу Божиему он создан все-таки из земного праха, и именно в этом заключается его двойственность. В человеке действуют две силы, две «энтелехии»: одна природная, органическая, другая трансцендентная, источник которой – Бог. Иными словами, человек является свободно действующим проводником Божественной мысли в мире. Этим определяется сверхъестественный смысл и личного и исторического эпигенеза.

Поскольку же в человеке и в человеческой истории с их эпигенезом реализуется последний смысл антропоцентрического космоса, божественная энтелехия проникает во все фазы космической эволюции . Здесь «необходимость подчиняется свободе. Это связано с сотворением мира, с фактом, что жизненный круговорот вообще, точно так же, как и время, начинается не для того, чтобы погаснуть в небытии, а чтобы таинственно продлиться в вечности» (с.439).

В кратком обзоре размышлений о. Георгия Флоровского мы видим не поверхностное отрицание и не восторженное поверхностное принятие, но серьезное религиозное обоснование и оправдание эволюции. Имеют ли эти размышления какие-нибудь следствия для науки? Имеют. Во-первых, как мне кажется, они показывают суетность всякой неоправданной методологии, выводящей живое из неживого и свободно-разумное из природно-необходимого. Во-вторых, в указанных непереходимых границах между неживым, живым и личностным они оправдывают дальнейшие научные поиски механизмов эволюции, более удачные, чем те, которые предлагала наука до сих пор. В третьих, эти размышления призывают ученых не пренебрегать телеологией. Более того, они указывают, что всякое исследование в области эволюции, принципиально исключающее телеологию, заведомо обречено на слепое блуждание во тьме или на научную неудачу.

Указ. соч., с. 199-200.
Там же, с. 224.
Там же, с. 194.
Там же, с. 195.
Там же, с. 209.
Альфред Россель Уоллес. В кн. Глаголев С.С. Естественнонаучные вопросы в их отношении к христианскому миропониманию. Сергиев Посад, 1914, сс. 211-224.
Цит. по указ. соч., с.218.
Там же, с. 224.
Соловьев В.С. Оправдание добра. Собрание сочинений. СПб 1913, с. 198-199.
Изданы книги зоолога Э. Васмана (Христианство и теория развития. Пг., 1917), ботаника Е. Деннерта (Умер ли Бог? Одесса, 1914), палеонтолога Г. Обермайера (Доисторический человек. СПб., 1913). Разделяя сферы религии и науки, Г. Обермайер писал: «Признавая величие библейской космогонии, мы не должны забывать, что библейское сказание не рисует вовсе исторического хода создания мира. В нем говорится о том, что все существующее в данную геологическую эпоху, все растения и животные, были созданы Всемогущим Творцом…. О происхождении мира, в естественноисторическом смысле этого слова, в Библии мы не находим ни малейшего намека; в такой форме, впрочем, изложение этого вопроса было бы фактически бесцельным, так как на протяжении тысячелетий оно оставалось бы непонятным…» (указ. соч., с. 114). Сам ученый отстаивает эволюционизм, в котором он убежден.
Зеньковский В. Основы христианской философии», Т. 2. Париж, 1964.
Клингер Г. Вестник РСХД, № 19.
Мень А., прот. Пьер Тейяр де Шарден: христианин и ученый. В кн. Тейяр де Шарден П. Божественная среда. М., 1992, с. XXI.
Эволюция и эпигенез (к проблематике истории), в кн. Флоровский Г.В. Вера и культура. – СПб, 2002, сс. 424–440.
Указ. соч., с. 425.
Там же, с. 427.
Там же, с. 431.
Там же, с. 433.
Там же, с. 437.
Там же, с. 439.

Прошло уже более 120 лет со дня смерти Дарвина, но споры о нем идут до сих пор. И касаются не только его научного наследия. Сама личность Дарвина воспринимается и оценивается весьма полярно.

В сознание многих еще со школьных времен накрепко въелось представление о Дарвине как о человеке, не просто утратившем веру, но ставшем убежденным атеистом, чьи научные труды способствовали изгнанию Бога из картины мироздания. Атеисты всех мастей, «мирные» и «воинствующие», заслонили подлинного Дарвина, лишив всех нас возможности познакомиться с неоднозначной, сложной, но и весьма интересной личностью ученого, имя которого, хотим мы того или нет, навсегда вошло в историю науки.

Воспитанием Чарльза, рано лишившегося матери, занимался его отец – известный всей округе врач. Известно, что Роберт Дарвин был атеистом. А что же его сын? В своей «Автобиографии» Чарльз Дарвин вспоминает, что, собирая коллекцию насекомых, он никогда не убивал жучков, но подбирал мертвых, считая, что не вправе лишать жизни какое-либо существо… В «Автобиографии» он также рассказывает, что, опаздывая в школу, «усердно молил Бога о помощи», а успев на урок, «приписывал успех не скорости бега, а молитве».

Как это ни парадоксально, в семье отца-атеиста рос искренне верующий ребенок. Надо отметить, что Дарвин, горячо любивший отца, глубоко переживал его безверие. В «Автобиографии» он свидетельствует, что его детскому воображению рисовалась страшная посмертная участь людей, отпавших от Бога. Кто знает, о чем он просил Бога в своих детских молитвах за отца…

Важный этап жизни Дарвина – учеба в университете. Мало кто знает, что известнейший ученый-биолог не получил специального биологического образования. По окончании школы Дарвин решил продолжить семейную традицию – поступил на медицинский факультет Эдинбургского университета. Однако вскоре ему пришлось расстаться с медициной. Причина была проста, но непреодолима: он не переносил вида крови.

Роберт Дарвин не стал принуждать сына, но принял странное для атеиста решение: предложил ему стать священником. Не совсем ясно, чем оно было продиктовано – по крайней мере, сам Дарвин не дает комментариев. Возможно, отец почувствовал особую религиозность Чарльза и понял, что его путь – служение Богу. Однако прежде, чем решиться на столь важный шаг, Чарльз попросил время на размышление и принялся за чтение богословских книг. Его вывод был тверд и однозначен: «Наше вероучение необходимо считать полностью приемлемым” . Так он стал студентом Богословского факультета Кембриджа. Впоследствии в «Автобиографии» он писал, что перспектива стать сельским пастором его в то время вполне устраивала и даже привлекала.

По окончании учебы он сдал выпускные экзамены и получил степень бакалавра теологии . Молодой теолог имел право получить приход и начать пасторское служение. Однако жизнь сложилась иначе.

Так вышло, что вскоре Дарвин отправился в пятилетнее кругосветное плавание в качестве натуралиста (без жалованья) на парусном судне «Бигль». Интересно отметить, что он взял на борт две книги: Библию и религиозно-мистическую поэму Джона Мильтона «Потерянный рай». Все пять лет плавания Дарвин тщательно ведет дневник, который по возвращении издает. Этот путевой дневник – важное свидетельство, которое помогает лучше понять внутреннюю работу, глубокие духовные переживания молодого Дарвина. Вот некоторые строки оттуда.

Изучая островную и материковую фауну, Дарвин сделал такую запись: «Мне казалось, что здесь я присутствовал при самом Акте Творения» . Или другое признание. Он пишет, что при виде девственного тропического леса испытал мистическое чувство Бога. В заключительной главе дневника есть такие строки: «И здесь, и там мы видим Храмы, наполненные разнообразными произведениями Бога Природы. Никто не может пробыть в этих диких местах, не испытывая волнения и не почувствовав, что в человеке есть нечто большее, чем простое дыхание его тела».

Однако надо признать, что в душе Дарвина этот уникальный опыт Богоприсутствия не получил последующего развития, не перевернул его жизнь. Более того, именно в этот период его вера стала в каком-то смысле формальной. Дарвин этого периода напоминает евангельского юношу, который не ответил на призыв Христа раздать имение и следовать за ним. Как знать, может быть, именно последствия этого охлаждения к вере обернулись для него и загадочной болезнью, и не менее загадочным состоянием «духовного очерствения», о котором он с горечью писал на склоне лет: «Ум мой превратился в какой-то механизм, перемалывающий большие коллекции фактов и общие законы, но почему эта способность вызвала атрофирование только той части мозга, от которой зависят высшие эстетические вкусы, я не могу понять…»

Однако, несмотря на все это, не следует думать, что Дарвин, бакалавр теологии, утратил веру и перешел в стан атеистов. «В самые крайние моменты колебаний я никогда не был атеистом в том смысле, чтобы отрицать существование Бога» – пишет он другу Фордайсу на склоне лет.

Итак, отправляясь в плавание, он придерживался общепринятых религиозных воззрений. Однако свойственное Дарвину (и не ему одному) буквальное понимание Священного Писания в конце концов привело к тому, что он почти полностью разуверился в Ветхом Завете, считая описанные в нем события Священной Истории чуть ли не мифическими. Его разум ученого требовал четкости не только в научной деятельности, но и во всем остальном, не делая исключений для веры. Он ощущал потребность в осязаемых, материальных доказательствах всего того, что описано в Священном Писании: «Я отнюдь не склонен был отказываться от своей веры, я убежден в этом, ибо хорошо помню, как я все снова и снова возвращался к фантастическим мечтам об открытии в Помпеях или где-нибудь в другом месте старинной переписки между какими-нибудь выдающимися римлянами или рукописей, которые самым поразительным образом подтвердили бы все, что сказано в Евангелии» («Автобиография»). Не найдя таких «вещественных доказательств», примерно к тридцати годам Дарвин стал деистом .

А в конце жизни он стал разделять позиции агностицизма, отрицающего возможность познания мира, равно как и достижение Истины. Роль науки для агностика ограничивается лишь описанием явлений и феноменов. Дарвин так обосновывает перемену мировоззрения: «Тайна начала всех начал для нас неразрешима, и я со своей стороны, должен ограничиться скромной ролью агностика (незнающего)» .

Интересен вопрос, почему Дарвин не пошел по пути церковного служения, как это предполагала полученная им специальность? Причина этому – вовсе не утрата веры, как порой заявляют атеистически настроенные исследователи. Дарвин дает такое объяснение: «Это намерение и желание моего отца никогда в сущности формально не были отвергнуты, но умерли естественной смертью, когда я, в качестве натуралиста, присоединился к экспедиции Бигля» («Автобиография»).

Вернувшись из плавания, дипломированный теолог активно принялся за разборку и анализ привезенных экспонатов, готовил к изданию дневник путешествий. Словом, для него началась новая глава жизни. Можно сказать, что в плавание отправился натуралист-любитель, а вернулся – сложившийся ученый. Теология осталась в прошлом.

Но в жизнь молодого Дарвина ворвалась непонятная, тяжелая болезнь. Ни тщательные обследования, ни консилиумы с привлечением известных врачей – ничего не помогало. Диагноз фактически не был поставлен, поэтому предлагаемые способы лечения результатов не давали. Дарвину становилось все хуже. Однако, если судить по портретам того периода, это был пышущий здоровьем молодой мужчина.

В чем же проявлялся недуг? Все последующие сорок лет жизни Дарвина терзала быстрая утомляемость, слабость, головные боли, бессонница, кошмары по ночам, обмороки, дурнота, агорафобия. Он не мог позволить себе общение с друзьями, так как страдал от перевозбуждения, а «последствием этого были припадки сильной дрожи и рвота» . Болезнь стала определять весь строй его жизни. В доме Дарвина был установлен строжайший распорядок дня, которому следовали все члены семьи. Малейший отход от него вызывал обострение болезни. Дарвин не мог себе позволить путешествовать, ходить в гости, общаться с друзьями. Болезнь будто отгородила его от всего мира.

Примечательно, что даже посещение Церкви вызывало приступы болезни. Однако Дарвин, преодолевая свой недуг, все же пытался посещать богослужения, он дружил с местным епископом, принимал посильное участие в жизни своего прихода, занимался благотворительностью. Для «атеиста» такая деятельность вряд ли вероятна.

Но, судя по всему, он испытывал от болезни не только физические страдания. В конце жизни Дарвин признался священнику, что из-за невероятной физической слабости он все время чувствовал, что ему «непосильны глубокие раздумья о самом сокровенном, чем может быть полна душа человеческая» . Есть аналогичное свидетельство и одной из его дочерей. Значит, судя по этим признаниям, он стремился к «глубоким раздумьям» , в нем не прекращалась работа духа, однако болезнь мешала духовным исканиям.

Но сам Дарвин вовсе не считал себя отпавшим от Бога человеком. Уверенность в этом нам вновь дает его собственное признание. Однажды с письмом к нему обратился студент, для которого, судя по всему, Дарвин был высочайшим научным авторитетом. Но юношу чрезвычайно волновал вопрос относительно его веры в Бога. Вот ответ Дарвина: «Нельзя себе представить возникновение этой красивой и дивной вселенной с населяющими ее сознательными существами, как результат простой случайности – этот факт является для меня главным доказательством в пользу допущения существования Бога» .

Чаще всего в вину Дарвину ставят его эволюционную теорию, в которой он попытался найти ответ на вопрос о происхождении видов живых организмов, а также человека – словом, то, что сейчас называют дарвинизмом. В одном из писем к К.Марксу по поводу эволюционной теории Дарвина Ф. Энгельс писал: «В этой области (имеется в виду естествознание – Г.М.) теология не была еще разрушена, а теперь это сделано» . Упомянутый классик марксизма был столь очарован «Происхождением видов», что решил посвятить Дарвину свой главный труд «Капитал». Однако Дарвин от предложенной сомнительной чести отказался. Тем не менее, ему был прислан экземпляр этой книги с дарственной надписью автора. Но этот солидный том и по сей день стоит в дарвиновской библиотеке с неразрезанными страницами.

Но все же возникает вопрос. Повинен ли Дарвин, создатель теории эволюции на основе естественного отбора, в том, что она стала восприниматься как орудие для разрушения христианства? Конечно, для серьезного анализа этой проблемы необходимо детальное знакомство не только с его работами, но и непредвзятый, строгий анализ дарвинизма с позиций современной эволюционной биологии. Это было бы весьма уместно, поскольку большинство знает об идеях Дарвина по школьным учебникам, страдающим множеством недугов – упрощением, искажением, смещением акцентов, замалчиванием фактов…

Нас же в данном контексте интересует другое – как сам автор теории относился к подобным заявлениям. В письме к близкому другу, геологу Ч. Лайелю, есть такие строки: «… Я не вступаю ни в какие споры с Книгой Бытия, а привожу лишь факты и некоторые заключения из них, которые мне кажутся справедливыми» . Таким образом, позиция ученого предстает в ином свете. Он весьма корректен в своих выводах и вовсе не старается поставить читателей перед альтернативой: долгая эволюция или создание мира в шесть дней. Более того, в другом письме Лайелю он признает: «При современном состоянии наших знаний мы должны допустить сотворение одной или нескольких немногих форм, точно так же, как физики допускают существование силы притяжения без объяснения ее» .

Следовательно, Дарвин, под влиянием работ которого из науки был, по мнению многих, изгнан Бог, вовсе не исключал акта первоначального Божественного творения. Он вполне допускал, что первые организмы могли возникнуть под действием нематериальных причин, то есть при непосредственном участии Божественной Творческой Силы, и недвусмысленно сказал об этом в «Происхождении видов», закончив свой труд такими словами: «Есть величие в этом воззрении на жизнь с ее различными силами, изначально вложенными Творцом в одну или незначительное число форм… ; из такого простого начала возникали и продолжают возникать несметные формы, изумительно совершенные и прекрасные» (выделено мной – Г.М.). Думается, эти слова не нуждаются в комментарии.

Что касается его последователей – некоторых недобросовестных дарвинистов, то именно их усилиями идеи Дарвина приобрели тот атеистический душок, который отсутствовал у самого их автора. Конечно, теория Дарвина вызывала и до сих пор вызывает горячие споры и справедливую критику. Но все это – нормальная составляющая научного поиска. Если же вернуться к вопросу, вынесенному в заглавие статьи, то, полагаю, у нас нет права, пренебрегая реальными фактами и личными свидетельствами самого Дарвина, причислять его к лагерю безбожников. Не будем судить, какова была степень его воцерковленности, глубокой или не слишком была его вера. Это – сокровенная тайна двоих, человека и Бога. Но трудный путь Дарвина – это путь человека, к которому могут быть отнесены строки Пушкина: «Духовной жаждою томим…»

Деизм – философское учение, признающее божество началом и основой всех вещей, но, в противоположность теизму, отрицающее Бога как Личность, Откровение и Промысел.)

← Вернуться