Оптинские новомученики – 20 лет спустя
Этот материал я написал 20 лет тому назад для газеты “Сегодня”. Публикуемые фотографии мне дали в Оптиной пустыни, где я был спустя пять дней после убийства иноков. Прошу учесть, что статья написана для светского издания.
Роман Вершилло
Церковь требует защиты от посланников Сатаны
Убийство трех монахов, совершенное в день православной Пасхи в Свято-Введенской Оптиной Пустыни, по мнению руководства монастыря, должно изменить отношения между Церковью и государственными властями. В 1988 году, когда при активной поддержке Михаила Горбачева начали восстанавливать Оптину Пустынь, казалось, что высокое покровительство навсегда сохранит безмятежный уклад монастырской жизни. Спустя пять лет тремя ударами ножа эти надежды, похоже, были похоронены вместе с убитыми - иеромонахом Василием (Росляковым), монахами Трофимом (Татариновым) и Ферапонтом (Пушкаревым).
Убийца - Николай Аверин, уроженец села Волконское, находящегося в десяти километрах от Оптиной Пустыни, - проделал головокружительный путь от Бога к дьяволу. Он рассказал следователю, что «пришел к Богу» во время воинской службы в Афганистане. Вызов Всевышнему впервые бросил в 1991 году, изнасиловав женщину из «религиозных» соображений. Необычность мотива спасла преступника от тюрьмы: он отделался спецпсихбольницей, которую благополучно покинул через полгода с диагнозом «шизофрения».
Совершив это новое, более ужасное преступление, Аверин утверждает на следствии, что его связывают «духовные узы» с Сатаной. Его волю убийца отправился выполнять, вооружившись финским ножом, обрезом с тремя картечными патронами и обоюдоострым мечом собственного изготовления. На каждом из орудий убийства было выгравировано «Сатана 666» - число, которое в Новом Завете символизирует Антихриста. Преступник воспользовался только мечом. Его специально искривленное 60-сантиметровое лезвие, вонзенное сзади в район печени, рвало внутренности и выходило у горла.
Бросив у монастырской стены шинель и меч, Аверин скрылся с места преступления. После недельных блужданий по Калужской и Тульской областям он вернулся в Козельск, находящийся в трех километрах от монастыря, где 24 апреля был арестован. Аверин дал обширные показания, но раскаяния не выразил. Из материалов допроса следует, что преступник дважды приходил в монастырь, чтобы убить кого-либо из церковнослужителей. В ночь на 13 апреля он проник и Братский корпус, но передумал, т. к. ему показалось «нечестным убивать безоружных монахов». 15 апреля убийца прошел в помещение, где спали дети паломников, и также не привел свой план в исполнение… В день Пасхи Аверин присутствовал на богослужении и крестном ходе, намереваясь выстрелить картечью по толпе. Однако угроза скорой расправы заставила его отказаться от этой мысли. В 7 часов утра 1 апреля, после пасхальной служ6ы оптинские звонари монахи Трофим и Ферапонт совершали благовест. По словам Аверина, именно колокольный звон вынудил его выйти из укрытия и нанести монахам удары в спину.
Священнослужители и прокуратура расходятся в своем истолковании происшедшего. По словам начальника следственного управления Калужской областной прокуратуры Владимира Ершова, «преступления фактически не было», поскольку преступник, видимо, действовал в состоянии умопомешательства. Он отрицает существование «религиозной подоплеки в оптинском деле». Козельская милиция также относит убийство к разряду «бытовых».
Помощник наместника Оптиной Пустыни игумен Мелхиседек (Артюхин) отказывается признавать сумасшествием «открытое служение Сатане. Всегда ecть люди, одержимые бесом, и это их свободный выбор». Он выступает со своей версией происшедшего. По его мнению, Аверин был членом сатанистской секты, которая поручила бывшему «афганцу» исполнение ритуального убийства. «Есть свидетельства о том, что в ночь Пасхи на территории монастыря находились еще четыре подозрительных человека, - говорит отец Мслхиседек. - Они наблюдали за совершением убийства. Одного из них видели над телом иеромонаха Василия. Паломники слышали его слова: «Все равно мы их достанем».
Убийца вполне заслужил смертную казнь, считают монахи Оптиной, хотя и не намерены выступать с этим требованием открыто. «Этим убийством сатанистские силы хотели продемонстрировать свою мощь и безнаказанность», - считает отец Филарет. Сам преступник просит судить его как вполне нормального человека.
Прокуратура не отвергает полностью версию о принадлежности Аверина к тайной секте. Следствию удалось выяснить, что незадолго до убийства Аверин ездил в Москву и Киев в поисках единомышленников по «войне с Богом».
Монахи Оптиной обвиняют власти в том, что они «потворствуют распространению сатанистской и оккультной литературы, не опекают в достаточной мере Православную Церковь», традиционно наиболее влиятельную в России. «Необходимо запретить деятельность сатанистских сект в России», - утверждает игумен Мелхиседек. Отношения между Церковью и государством регулирует Закон РСФСР о свободе совести, принятый в 1990 г. Он не устраивает руководство РПЦ, поскольку государство лишено права контролировать деятельность религиозных объединений и обязано регистрировать любые организации. Патриарх Алексий и церковная общественность предлагают Верховному
Совету РФ внести изменения в Закон о свободе совести. Органы Министерства юстиции поддерживают предложения РПЦ, которые дадут чиновникам возможность опекать уже зарегистрированные организации, а также приостанавливать регистрацию новых объединений.
Православная Церковь готова поступиться частью своей независимости, чтобы ограничить деятельность «антиправославного фронта». «Вслед за убийством троих оптинских монахов можно ожидать широкомасштабного террора против высших иерархов», - утверждает игумен Мелхиседек. Разрушенные в 30-е годы монастырские стены восстановлены. Они могут пригодиться Церкви, осаждаемой врагами веры.
Мне довелось быть в это время в Оптиной, видеть смерть о. Трофима и опустить три гроба в сырую весеннюю калужскую землю. Много чего прошло за эти годы, но мне кажется, что я помню в деталях каждый миг той трагедии, так она потрясла тогда всех очевидцев. О некоторых мигах того великого дня будет мой короткий рассказ.
Я уже не жил в Оптиной и приехал в гости на Пасху. Предпасхальный вечер был тих и прекрасен: закатное красно солнышко раскрасило милым теплым цветом и в нем не было ничего тревожного. Даже странно, что закат несмотря на красноту нельзя было назвать кровавым, настолько он был нежный и приятный для глаз. Ничто не предвещало беды, хотя беда уже была рядом, рядом с каждым из нас. Убийца приготовил злодеяние и только ждал толчка своего «голоса, который не мог ослушаться». Он был в Оптиной, рядом, очень близко, он искал свою жертву. Но никто из людей не знал и не догадывался об этом.
Гуляя по монастырю, я заметил вышедшего из Введенского собора о. Василия. Он стоял у северного входа в храм и любовался красотой заката. А я в свою очередь остановился и стал любоваться картиной с его участием: стоит возле белоснежного храма красивый монах. Русак, стройный, спортивный, тихий и мирный, разумный для своих лет, явно будущая оптинская слава.
Пройдет много лет, он станет еще мудрее и опытнее, будут приходить к нему тысячи людей за советом и утешением и будет у нас новый оптинский старец. Ведь обещали, что будет семь светильников. Может это будет один из них. «Эх, как же он хорош, это воин Христов, – думал я, – дай Бог тебе, дорогой, не сойти со своего пути и остаться человеком, накопить мудрости и любви и одаривать ими народ Божий». Отец Василий почувствовал, что кто-то смотрит на него, обернулся и, увидев меня, улыбнулся. Мы не виделись несколько месяцев, обменялись издалека поклонами и решили сохранить тихость своего состояния. Но улыбка, его лучезарная улыбка запала в моей памяти и теперь уже будет жить со мной до самой смерти.
Началась служба. Пришла в храм братия монастыря, в том числе о. Ферапонт. С о. Ферапонтом никто не дружил. Вовсе не потому, что он был злой или плохой человек. Просто он, несмотря на относительную младость своих лет и раннее монашество, умудрился стать настоящим монахом - не входил не в какие группы или кружки по интересам, которые часто образуются в монастырях, жил очень сокровенной и истинно монашеской жизнью, без ссор и конфликтов, без пустых разговоров за чаем и пересудов во время послушаний. Жизнь таких монахов принято называть красивым русским словом сокровенной, как сказано в послании апостола «потаеный сердца человек, в неистлении кроткого и молчаливаго духа, еже есть пред Богом многоценно».
Пришел в храм о. Трофим. Он слегка опоздал на службу, т. к. много работал на подсобке. С утра до позднего вечера его видели то на тракторе, то на мотоблоке. Всегда радостный, энергичный, невероятно живой. Полная противоположность замкнутому и молчаливому о. Ферапонту. Вокруг о. Трофима всегда бурлила жизнь и кипела работа. У него было множество друзей, очень общительный и позитивный человек. Он подошел к левому клиросу, у которого я стоял, улыбнулся своей открытой улыбкой, мы крепко обнялись и расцеловались.
Быстрый обмен новостями, крепкие рукопожатия. Кто бы знал, что спустя несколько часов его не будет в живых. Живой, энергичный, веселый. Ну не мог он умереть молодым. Еще много-много лет впереди. Но человек предполагает, а Бог располагает.
Так и остались в моей памяти эти три улыбки. Такие разные и каждая по своему красивая. А потом были другие улыбки и они запечатались в моей памяти еще крепче.
Закончилась пасхальная литургия. Вся братия пошла в трапезную, разговелась, большая часть пошла отдыхать, звонари Трофим и Ферапонт пошли на звонницу, а о. Василий на скитскую литургию, чтобы исповедовать народ. Я в это время был в скиту и отдыхал в келье скитоначальника. Только началась скитская литургия, как в дверь постучали. Стук становился все настойчивее и я решил открыть дверь.
На пороге стоял дежурный скитской гостиницы и в крайне нервной форме сообщил, что в монастыре произошло убийство – каких-то монахов кто-то убил. Ему позвонили из проходной монастыря и просили предупредить скитоначальника и всю скитскую братию. Я отправил дежурного в храм, а сам собрался и пошел в монастырь. В сообщении было что-то абсурдное, какое могло быть убийство в монастыре, в Оптиной?! Это явный бред и чья-то глупая шутка. Кто бы знал, что одновременно со мной по дорожке, только прячась в кустах и в другом направлении прошел убийца.
В Оптиной было очень безлюдно. Ведь даже никто не смог увидеть убийцу, разошлись все. Прослышав про злодеяние, начала собираться братия. Первым я увидел о. Ферапонта. Он лежал на звоннице, пробитый насквозь коротким мечом, изготовленным из автомобильной рессоры. Как потом выяснилось, что «работать» таким орудием очень трудно - нужно обладать или огромной силой или много тренироваться.
Убийца Аверин был щупленьким человеком, но тут ему явно помог истинный вечный убийца человеков. Только этой нечеловеческой силой можно объяснить силу удара Аверина: помимо тела в трех местах был пробит кожаный монашеский пояс. Нанеся единственный удар строго в печень, он опустил тело Ферапонта на землю и закрыл его лицо клобуком. Почему он так сделал сам объяснить не смог. Затем быстро встал и вторым ударом смертельно ранил о. Трофима. Тот даже не успел ничего понять - оба монаха стояли почти спиной друг ко другу и Трофим не видел, что произошло, только услышал, что звон прекратился и обернулся в сторону товарища, но было уже поздно - холодный окровавленный клинок пробивал его печень.
Аверин так же опустил Трофима, так же накрыл его лицо клобуком и спокойно пошел в сторону скита, вслед за уходящим о. Василием. Третий удар и третий человек пал на землю. После убийца побежал за дом возле скитской башни, бросил там свой страшный меч, перелез через забор и убежал в лес. Только убегающую фигуру в серой шинели смогли рассмотреть три паломницы. Больше никаких следов и примет (кроме меча). Но уже на третий день в доме Аверина сидела засада и проводились розыски по ближайшим лесам. (С тех пор я точно знаю, что если наши власти хотят раскрыть какое-то убийство, то раскрывают его быстро. Они могут (а может могли тогда) это сделать, если захотят).
Самого убийства я не видел, но на моих руках испустил дух о. Трофим. Лицо его было полно скорби и боли. Было видно, что он испытывал сильнейшие страдания. Отошел он тихо. Просто замер и все. Отец Василий прожил дольше всех и умер уже в машине скорой помощи по дороге в Козельск. Его натренированное тело всячески сопротивлялось смерти, но рана была слишком страшна.
Потом приехала милиция, начались оперативные действия, всех убитых увезли на вскрытие. Спустя несколько часов их привезли в храм св. Илариона. Насколько помню я был единственный мирянин, который присутствовал при этой первой молитве у тел убиенных братий, видел их тела еще непокрытыми, без облачений. По традиции миряне не должны быть при облачении монахов, но для меня сделали исключение. И я благодарю судьбу, что присутствовал на этой молитве. Поверьте, никогда более я не видел и не ощущал чего-то подобного. Прежде всего надо сказать о лицах убиенных братий.
Знаете, что меня поразило тогда? Все трое умерли в страшных муках, от немыслимой боли и эта боль осталась в момент смерти на их лицах. Но вот прошло несколько часов и я видел совершенно другие лица. Их даже можно смело назвать ликами, так они светились и сияли. Это не было моим экзальтированным восприятием, все отметили странное преображение лиц - на всех трех была светлая, тихая и мирная улыбка. Очень покойная и уверенная. Такое ощущение, что они увидели что-то радостное. Вот что удивительно: дух покинул тело, но преобразовал его после смерти. Вот об этих трех улыбках я говорил вначале своего рассказа. Именно их я не смогу забыть никогда. Вот явное доказательство бытия загробного мира.
Трудно передать словами состояние братии монастыря. Думаю, что нечто подобное испытали апостолы после казни Христа и ученики оптинских старцев, после их смерти. С одной стороны ужас от происшедшего и горечь расставания, с другой радость за своих братьев. Ведь все они сейчас у Престола Божия. Они начали праздновать Пасху на Земле и закончили ее на Небесах. И мы верим, что там их Пасхальная радость будет вечной. Они заслужили ее своей земной жизнью и сподобились принять мученический венец.
Многие вечером того дня произнесли такие слова: а я оказался недостоин за грехи свои.
Перед написанием этого краткого воспоминания я нашел запись речи оптинского иеромонаха Феофилакта, сказанной по отпевании убиенных оптинских иноков. Не знаю точна ли цитата, но она очень верна по сути и многое передает из наших тогдашних переживаний: «…сегодня здесь совершается нечто необычное, чудное и дивное… Всякий христианин, хорошо знакомый с учением Церкви, знает, что на Пасху так просто не умирают, что в нашей жизни нет случайностей, и отойти ко Господу в день Святой Пасхи составляет особую честь и милость от Господа. С этого дня, когда эти трое братии были убиты, по-особому звучит колокольный звон Оптиной пустыни. И он возвещает не только о победе Христа над антихристом, но и о том, что теперь земля Оптиной пустыни обильно полита не только потом подвижников и насельников, но и кровью Оптинских братьев, и эта кровь является особым покровом и свидетельством будущей истории Оптиной пустыни. Теперь мы знаем, что за нас есть особые ходатаи пред Престолом Божьим».
ИСТОРИЯ ИЗ ЖИЗНИ.... "ТАКА ЖИСТЬ!" ПРОЧИТАЙТЕ! ОТКРОЙТЕ ВСЮ ТЕМУ, ДОРОГИЕ МОИ! Баба Маня надумала помирать. Была пятница, обеденное время, похлебав пшённого кулешу, запив его молоком, она, утерев передником рот, глядя через стекло кухонного окна куда-то вдаль промолвила обыденным, бесцветным голосом: - Валькя! Пасля завтря помирать буду, в воскрясенье, аккурат пред обедней. Дочь её Валентина, передвигая на плите кастрюли на мгновенье замерла, потом резко, всем телом развернулась лицом к матери и села на табурет, держа в руках тряпку: - Ты что это надумала? - А время кончилася, всё таперича, пожила, будя. Подсобишь мяне помыться, одёжу новую из смертного узялка достань. Ну, ета мы пасля с тобою обсудим, хто хоронить будить, хто мяне могилку рыть станить, время пока есть. - Это что же, надо всем сообщить, чтоб успели приехать попрощаться? - Во-во, абязательна сообчи, говорить с имя буду. - Хочешь всё рассказать напоследок? Это верно, пусть знают. Старушка согласно покачала головой и опираясь на руку дочери засеменила к своей постели. Была она маленького росточка, сухонькая, личико - как печёное яблочко, всё в морщинах, глаза живые, блестящие. Волосы редкие, сивые, гладко зачёсанные собраны в пучок на затылке подхваченные гребешком и убраны под беленький ситцевый платочек. Хоть по - хозяйству она давно не занималась, но фартук - передник надевала по привычке, клала на него свои натруженные руки, с крупными, будто раскатанными скалкой кистями и пальцами, короткими и широкими. Шёл ей восемьдесят девятый год. И вот надо же, собралась помирать. - Мам! Я на почту дойду дам телеграммы, ты как? - Ничё, ничё, ступай с Богом. Оставшись одна, баба Маня призадумалась. Мысли занесли её далеко, в молодость. Вот она со Степаном сидит над рекой, грызёт травинку, он улыбается ей нежно так. Свадьбу свою вспомнила. Маленькая, ладненькая, в креп-сатиновом светлом платьице, вышла невеста в круг и давай плясать с притопом под гармонь. Свекровь, увидев избранницу сына, сказала тогда: - Чё проку от такой в хозяйстве, мелковата, да и родит ли? Не угадала она. Маша оказалась трудолюбива и вынослива. В поле, в огороде работала наравне со всеми, не угонишься за ней, много трудодней зарабатывала, ударницей была, передовичкой. Дом стали ставить, она первая помощница Степану подать – принести - поддержать. Дружно жили они с мужем, душа в душу, как говорят. Через год, уже в новой хате, родила Маша дочь Валюшку. Было дочке четыре года, и подумывали о втором ребёнке, как началась война. Степана призвали, в первые - же дни. Вспомнив проводы его на фронт, баба Маня судорожно вздохнув, перекрестилась, утерев влажные глаза фартуком: - Соколик мой родимай, уж сколь я по тебе горевала, сколь слёз пролила! Царствие табе нябеснае и вечнай покой! Скора свидимси, погодь маненько! Её мысли прервала вернувшаяся дочь. Пришла она не одна, а с местным фельдшером, что лечил почитай всё село. - Как Вы тут баба Маня, приболели? - Да ничё, не жалуюся пока. Он послушал старушку, измерил давление, даже градусник поставил, всё в норме. Перед уходом, отведя Валентину в сторону фельдшер, понизив голос сказал: - Видимо истощился жизненный ресурс. Это не доказано наукой, но кажется, старики чувствуют, когда уйдут. Крепись и готовься потихоньку. А что ты хочешь - возраст! В субботу Валентина искупала мать в бане, обрядила во всё чистое и та улеглась на свеже - застеленную кровать, вперив глаза свои в потолок, как бы примеряясь к предстоящему состоянию. После обеда стали съезжаться дети. Иван, грузный располневший лысоватый мужчина, шумно войдя в дом, занёс сумку гостинцев. Василий и Михаил, два брата близнеца, смуглые, черноволосые, носы с горбинкой, появились на пороге, приехав вместе на машине из города, с тревогой глядя в глаза сестре, мол, как она? Тоня, сильно раздобревшая, с благодушным лицом, свойственным полным людям, добралась на рейсовом автобусе из соседнего района, где жила с семьёй. И последней, уже ближе к вечеру на такси от станции, приехала электричкой - Надежда, стройная, рыжеволосая, директор школы из областного центра. С тревожными лицами, сморкаясь в платки, утирая слёзы они входили в дом, сразу проходя к матери, казавшейся маленькой и беспомощной на большой постели, целовали её и держа за руку спрашивали заглядывая с затаённой надеждой в глаза: - Мам, что ты удумала, ещё поживёшь, ты у нас сильная. - Была, да вся вышла,- отвечала баба Маня и поджав губы вздыхала. - Отдыхайтя покедава, завтря поговорим, не бойтеся, до обедни не помру. Дети с сомнением отходили от матери, обсуждая насущные вопросы друг с другом. Они, все, в общем - то не молоды уже, тоже часто прибаливали и были рады, что с мамой постоянно жила Валентина и можно спокойными быть за неё. Приехав к матери, по давно сложившейся привычке взялись помогать по хозяйству. Всё им было тут знакомое и родное, дом их детства. Михаил с Василием рубили дрова и складывали под навес, Иван таскал в бочку воду из колонки, Антонина отправилась кормить скотину, а Валентина с Надеждой занялись ужином. Потом на кухне, собравшись за большим столом, дети бабы Мани разговаривали вполголоса, а она, уставившись в белый потолок, как на экране увидела свою жизнь. Тяжко пришлось в войну, холодно, сурово и голодно. Ходила на поле весной выковыривала мелкие промёрзлые чёрные картофелины, оставшиеся с осени, тёрла их и жарила драники. Благо нашла в бане, на окошке небольшую бутылочку с льняным маслом. Когда-то, ещё до войны, после парилки смазывала загрубевшие ступни ног. Повезло! Стала по капельке добавлять на сковородку. А тот небольшой запас картошки, что был в погребе, берегла и не прикасалась. Как установились тёплые майские дни, посадила практически одними глазками, не могла большего себе позволить, как чувствовала, что война затянется, и горюшка ещё хлебнут. Черемшу собирала, щавель, лебеду, крапиву всё шло в пищу. Ребятишкам перешивала из своего, а как, через год после начала войны получила похоронку на Степана, то и из его вещей тоже. - А чё тута паделаишь, така жисть!- прервав ход своих воспоминаний, тяжело вздохнула баба Маня. Ближе к осени подкапывала картошку, варила её и наполнив горшки, утеплив старыми платками, прихватив малосольных огурчиков, зелёного лучку, ходила за пять вёрст на узловую станцию, выменивать у эшелонов на другие продукты и вещи. Соскучившись по домашней пище, проезжающие охотно менялись. Когда военный состав, глядишь, разживёшься тушёнкой, салом, а то и кусочек сахару получится, всё детям радость. Они худющие, бледненькие, встречают мать с надеждой в глазах. Как-то уже к концу войны надумала Маша купить козу. Порылась в сундуках и, достав неприкосновенное - мужний новый бостоновый костюм и своё выходное крепдышиновое платье, всплакнув над ними, прибавила к этому серебряные серёжки с бирюзой и картину с плывущими по озеру лебедями, отдала всё это богатство за молодую и строптивую козочку. Теперь у её детишек было молоко, как хорошо - то! Через месяц уже заметно повеселели ребята, румянец на щёчках появился. Да, намаялась она одна с детьми. То в школе проблемы, то болезни одолели. Васятка заболел ветрянкой и всех заразил. И смех, и грех, полный дом как лягушат истыканных зелёнкой, пятнистых детей. Ногу кто сломает, в драке голову расшибёт, за всех душа болела. Вспомнилось, ещё как кончилась война, да вернулись фронтовики, стали её мальчишки поругиваться матерком, да курить махорку втихаря, за сараями. Пришлось проявить характер. Зазвала обманом Ваню, Ваську да Мишу как - то в баню, будто подсобить надо, заперла изнутри и накормила табаком, едким самосадом. Орали, отплёвывались, но с тех пор ни - ни, не примечала, чтоб курили. А куда деваться, коль мужа нету. Боялась за них, страсть! То Ванечка заблудился в лесу, искали всем селом целый день, то Тося чуть не утонула, попав на реке в водоворот, а Мишу с аппендицитом еле успели до больницы довести, выходили, не помер. И опять судорожно вздохнув, подумала: - Така жисть! Шли годы, дети росли. К Маше сватались мужчины, вполне достойные были, да как детям скажешь? Начала было однажды разговор с ними, а ребята в один голос: - Зачем мужик в дом? Мы слушаемся, помогаем во всём, нам и так хорошо и дружно? Как скажешь им, что стосковалась по мужской ласке, что хочется быть слабой и зависимой, что мочи нет тащить всё на своих плечах, хоть часть бы проблем переложить, спрятаться за спину сильного человека, когда плохо. Но тут же посещали и другие мысли: - Вдруг забижать начнёт детей, ну его у бесу!- с этой мыслью сама и согласилась. А как стали подрастать, да вошли в свою пору, только держись! Бессонные ночи у окна в ожидании, свидания их, утирала горькие слёзы разочарования от избранников: - Не плач тяжало, не отдам даляко, хоть за курицу, да на свою улицу,- приобняв за плечи страдающую от неразделённой любви Надюшку, пыталась шутливой поговоркой утешить мать,- а чё горевать - то доча, всё перемелется, мука будить. А потом мальчишки её один за другим пошли служить в армию, провожала, вспомнив войну, плакала. Но, Слава Богу, все живые вернулись, окрепшие. Женились, вышли замуж и разлетелись из гнезда её дети, одна Валентина не устроила свою судьбу, при матери осталась. - Така она-жисть! Были у них в семье конечно и радости, куда без них. Воспитала детей достойными людьми и руки у всех золотые. Это ли не радость? Гордилась ими. Смежив веки тихо лежала баба Маня, мысли убаюкали её, перестали будоражить и пугать страшными картинами из далёкой жизни и она уснула под тихий разговор своих детей, которые продолжали обсуждать что-то на кухне. Наутро, после завтрака все собрались вокруг матери. Ей, чтобы было удобно, подложили пару подушек под спину. Обведя детей пристальным взглядом, как бы решаясь на что-то, баба Маня заговорила: - Проститя мяне за ради Бога, коль чё не так, робяты. Говорю, чтоб не осталось злобы аль обиды какой. Живитя меж собой дружна, помогайте, коль - чаво. Я - та уж скоро помру. Все, одновременно, возмутившись на её слова, замахали руками, но мать категорично остановила их: Хотитя, не хотитя, а как Господь скажить, так и будить. Наступила тишина. Переводя взгляд с одного на другого, баба Маня тихим голосом начала свой рассказ: - Как-то в начале войны, зимой, мы с Валюшкай сидели в избе, на печи, яна и говорить: - Мамка, штой - та стукаить в дверь и кричить хтой - та. Пошла, глянула. Батюшки - светы! Рябёнок ляжить на заваленке и орёть, а рядом ну никого нету. Я поглядела, поглядела, люта, стыла на улице, да и занясла яго в хату. Голоднай, посинел малец. Жваник сделала с хлеба в тряпочку, тёплай вадички дала, уснул. Мать так и не нашлася. Назвали мы дитё Ваняткой. Смышлёнай оказалси. Потом, где - та году в сорок втором, тяжёлая зима, марозная, на узлавой станции, возля шелону гляжу, сядить дявчонка годков пяток ей, почитай как моя Валькя. На узлах сидить, а мамки нету. Я с ёй подождала часа два, так она и не объявилася. Поспрашивала там - сям, никто не вядал. А дявчонка та щёки приморозила, побялели яны. Интерясуюсь, как звать, бьётся в слязах и молчить. Посля выяснилась - Тоня. Умная дявчонка, добрая. - А уж в сорок третьем привязли на полутарке в сяло дятей. Сказывали немцы разбомбили колонну, а вязли их в тыл. - Кто вазьмёть, осталось десятка два, в других сёлах разобрали, пожалейтя бабы ребятишков!- кричить предсядатель. А кто их будить брать, своих кормить нечем. Гляжу сидять, как воробушки два одинакавыя, близьнята, прижались друг к дружке, годка по два - три им будить. Глазишшы огромныя, плачуть. Говорю предсядателю: - Давай мяне записывай, Васятка да Миха, мои будуть, выдюжим, как ни то. Вот така жисть робяты. Дружные мальцы были, вязде вместе.Немного помолчав, передохнув баба Маня продолжила: - А Надейку - та я у пьянай мамьки её отбила. Жалко бабу запила с горя, што мужик погиб. Сама таскалась и яё таскала па пьянкам, да шинкам. А как я дявчонку забрала, яна и сгинула. Сказывали спялась да помёрла. Хлебнула малая горюшка, не враз оттаяла душой, да время лечить. В комнате установилась звенящая тишина, дети бабы Мани сидели, переглядываясь, не зная, что и сказать, ещё осмысливая услышанное. - Всё идитя, я устала, нямного посплю,- прекращая разговор решила баба Маня. - Мамочка, да как же это? Мы ж не знали!- в один голос загомонили все. - Идитя, идитя таперя,- настаивала баба Маня. Казалось, ей было неловко, она стеснялась услышать слова благодарности от детей, их недоумённые вопросы. Все вышли на кухню, стали обсуждать услышанное от матери, делиться своими впечатлениями после сказанного, припоминать то, что стёрлость за давностью лет, какие-то подсказки памяти, ощущения. Не чувствовали они себя чужими, тепло и уютно было им в этом доме и детство виделось счастливым. А если за жизнь и возникали вопросы, то мать однозначно всегда пресекала их словами: - Все мои, родныя, как один. Не дурите мне галаву, займитесь делам. На церковной колокольне ударили в колокол, призывая народ к обедне. Валентина тихо, на цыпочках зашла в комнатку матери желая укрыть потеплее одеялом. Та лежала, широко открытыми глазами глядя в потолок, на спокойном лице застыла счастливая улыбка. Преставилась. Елена Чистякова Шматко
Мнение создателей фильма "И между небом и землей" перекликается с одной очень интересной статьей.
подробнее здесь на сайте агенства "Информ-религия ":
От Редакции "ИР":
Некоторое время назад в интернет-пространстве появился небезынтересный фильм "И между небом и землей".
При первом просмотре он показался нам неоднозначным: лента представляет собой журналистское расследование, в котором уже известные факты произошедшего в 1993 году в Оптиной Пустыни преступления приобретают новые, шокирующие подробности.
Предлагаем вниманию читателей анализ некоторых обстоятельств загадочного убийства Оптинских Новомучеников, выполненный группой профессиональных криминалистов.
Убийство оптинских монахов вышло далеко за рамки банальной уголовщины…
Ранним утром 18 апреля 1993 г. на территории монастыря Оптина Пустынь были убиты иноки о.Ферапонт, о.Трофим и иеромонах о.Василий. Убийца скрылся с места преступления и задержать его по горячим следам не удалось.
Сообщение о случившемся поступило в Козельское районное отделение милиции в 6.25 утра. Силами милиции были перекрыты все подъездные пути к монастырю и г.Козельску; посты были ориентированы на задержание всех подозрительных лиц, но никого, имеющего отношение к преступлению перехватить им не удалось.
Утром 18 апреля был задержан некто Александр Николаевич Карташов, трижды судимый, БОМЖ, работавший в монастырской кочегарке.
Убийства по месту и времени распадались как бы на два самостоятельных акта: сначала были убиты иноки о.Ферапонт и о.Трофим, звонившие в колокола на устроенной прямо на земле временной звоннице; нескольким минутами позже у Скитских ворот на выходе из монастыря был тяжело ранен о.Василий.
Нашедшими его иноками он был на руках перенесен в храм и помещен возле раки с мощами Св. Амвросия. Несмотря на тяжесть полученного ранения - нож убийцы пронзил почку и достиг легкого - о. Василий оставался в сознании и не переставал молиться. Подле него собрались все насельники монастыря и паломники. Спустя примерно 40 минут после нападения прибыла машина "скорой помощи", которая повезла о. Василия в больницу. Несмотря на все старания медицинского персонала о.Василий скончался в машине по пути в больницу.
Свидетелем нападения убийцы на о. Василия оказалась 13-летняя девочка, которая сообщила дальнейший маршрут движения преступника. Сначала тот продолжил свое движение к воротам, но, убедившись, что они закрыты, повернул к зданию братских келий. Там он сбросил черную шинель, в которую был облачен, и оставил на ступенях окровавленный нож - орудие преступления. Далее преступник побежал в сторону огромной поленницы дров, выложенной подле крепостной стены наподобие лестницы, и по ней вскарабкался на крышу сарая, пристроенного к стене. Оттуда он перелез на монастырскую стену - на белой известке стены остались хорошо различимые следы кроссовок беглеца - и, спрыгнув с нее, убежал в лес.
Брошенный преступником на крыльце здания братских келий нож - по сути это был кустарно изготовленный широкий короткий меч - имел следы крови и по своим геометрическим параметрам соответствовал ранам, полученным погибшими; он был признан экспертизой орудием преступления. На обеих сторонах лезвия были выполнены гравировки: с одной - три шестерки, с другой - слово "сатана". Гравировки были выполнены инструментальным способом (т.е. со снятием металла фрезой, а не нацарапаны).
Чудовищный характер преступления, совершенного в ночь Светлого Пасхального Воскресения, с пролитием крови людей, имевших священнический сан (священный сан имел только иеромонах Василий (Росляков), отцы Трофим и Ферапонт были иноками. - "ИР" ), наличие сатанинской символики на орудии преступления - все это сразу придало происшедшему характер чрезвычайного, небывалого происшествия.
Преступник действовал с необыкновенным цинизмом. До 4.30 утра в монастыре нес дежурство почти весь штат Козельского РОВД - 40 человек; после крестного хода охрана была снята и народ стал расходиться, но тем не менее, многие десятки людей все еще находились как в ограде монастыря, так и окрест. С одной стороны, было очевидно, что преступник выжидал удобного момента для своего нападения, с другой - он отнюдь не старался скрыть, замаскировать его. Первыми жертвами оказались иноки, звонившие в колокола, и внезапное прекращение этого звона сразу же обратило на себя внимание всех, его слышавших. Нападая на звонарей, преступник сильно рисковал быть узнанным или опознанным в дальнейшем, но, видимо, это соображение его не остановило.
Опрос свидетелей - а таковых оказалось немало! - принес поразительный результат: паломники ясно различали в утренних сумерках звонарей (благо звонницей служил помост на уровне земли, а не колокольня), видели как упали один за другим иноки, но нападавшего не рассмотрел никто. Так, три паломницы видели, что через ограждение звонницы перепрыгнул некто, одетый в черную морскую шинель, и побежал прочь; все три женщины независимо друг от друга решили, что звонарям стало плохо и побежавший человек сейчас приведет доктора. Женщины эти подошли к звоннице и какое-то время не решались приблизиться к монахам, решив, что их недомогание вызвано строгостью пасхального поста. Лишь когда на досках помоста стала различима вытекавшая из ран иноков кровь, паломницы поняли, что оказались свидетелями преступления.
Другие две женщины наблюдали сам момент нападения, но также не смогли дать сколь-нибудь удовлетворительного описания преступника; по их словам, произошедшее выглядело так, словно иноки беззвучно упали сами по себе и нападавшего не было видно до тех самых пор, пока он не побежал от звонницы в сторону Скитских ворот. Безусловно, следствие столкнулось с неким любопытным феноменом субъективного восприятия, но следует признать, что во всем, связанном с судьбою погибших монахов, немало мистического, рационально необъяснимиого.
Убийство о. Василия - старшего в монашеской иерархии и погибшего последним - наблюдала 13-летняя девочка. По ее рассказу, о. Василия (тот направлялся в сторону Скитских ворот, дабы исповедовать прихожан и паломников в скиту) остановил неизвестный человек в черной шинели и о чем-то коротко с ним поговорил; они разошлись, сказав друг другу несколько фраз. Монах уже стоял спиной к неизвестному, когда тот неожиданно и быстро ударил его снизу вверх и побежал прочь. Девочка рассказывала, что убегало животное и это моментальное преобразование человека в зверя так поразило ее, что она поведала о виденном многим людям. Она первой подбежала к упавшему о. Василию и позвала к нему на помощь паломников, так что рассказ ее не вызывает ни малейших сомнений. Погибший видел своего убийцу и хотя еще более 3/4 часа оставался в сознании, не захотел сообщить его приметы.
Очевиден был случайный выбор жертв. В Пасхальную ночь в монастыре Оптина пустынь колокольный звон продолжается до пяти часов утра, его ведут четыре звонаря. После этого звонить может каждый монах, выражая этим звоном наполняющий душу восторг. В то время, как монашеская братия собралась в трапезной, на звонницу взошли о.Ферапонт и о.Трофим. Произошло это совершенно случайно, вместо них на звоннице мог оказаться любой другой монах.
Старшим был о. Ферапонт (в миру Пушкарев Владимир Леонидович), 1955 г. рождения. В монастыре он работал в столярной мастерской.
Это был человек очень сильный физически. Известно было, что срочную службу в армии Пушкарев проходил в составе сил специального назначения. После окончания службы, он остался в армии по контракту и прослужил в общей сложности в рядах СА пять лет. Монастырские старожилы помнят весьма примечательный случай, когда на о. Ферапонта напали трое панков-наркоманов, которые в начале 90-х годов постоянно тянулись в Оптину пустынь (одно время при монастыре даже стихийно сложилась настоящая община разного рода неформалов-хиппи-панков). Произошло это нападение на крыльце перед паломнической столовой и свидетелями его оказалось несколько десятков человек. Отец Ферапонт столь стремительно разбросал нападавших, что никто из окружающих не только не успел вмешаться, но даже осознать происшедшее.
Вместе с тем, это был человек столь тихий, кроткий, не привлекавший к себе внимание, что когда стало известно о его гибели, не все насельники монастыря смогли вспомнить о ком идет речь. Некоторые из хорошо знавших его людей сообщали о том, что инок предчувствовал скорую смерть. Так, например, будучи прекрасным плотником о. Ферапонт перед Пасхой неожиданно раздал свой лучший инструмент другим мастерам; когда его спрашивали для чего он это делает, о. Ферапонт либо отмалчивался, либо отвечал, что более плотничать ему не придется.
Погибший рядом с ним о.Трофим (в миру Татарников Леонид Иванович), 1954 г. рождения, до пострижения был моряком рыболовецкого флота.
В монастыре он почитался мастером на все руки, брался за все хозяйственные работы. Великолепно управлялся с трактором, который использовался для распашки монастырских огородов. Крепкий, высокий мужчина, он был с железом на "ты". Остались воспоминания о его недюжинной физической силе. Однажды он завязал узлом кочергу. Многие, знавшие его, вспоминали, что о. Трофим легко гнул пальцами гвозди; гвоздь-сороковку, например, он закручивал кольцом или винтом. Делал это он с досады, если молитва не шла. На Руси физической силой удивить непросто - здоровых мужиков во все времена было немало - но подобную силу рук следует все же признать незаурядной даже по русским меркам.
Понятно, что такой человек, как и о. Ферапонт, мог оказать упорное сопротивление нападавшему. Сколь свирепым не был бы убийца, таким богатырям, как о. Трофим и о. Ферапонт, было по силам его остановить. И, тем не менее, они погибли без сопротивления. Это противоречие сначала чрезвычайно озадачило следствие и к его объяснению еще придется вернуться ниже.
Иеромонах о.Василий (в миру Росляков Игорь Иванович), 1960 г. рождения, в Оптиной пустыни прожил четыре года, принимал участие в миссионерской работе, не раз выезжал в лагеря для работы с заключенными особо строгого режима содержания.
До воцерковления И.И.Росляков был членом сборной команды СССР по водному поло, а до этого - капитаном команды МГУ по этому виду спорта и чемпионом Европы. Закончив факультет журналистики МГУ, он получил возможность сделать блестящую карьеру, но пренебрег этим и избрал свой особый путь. Игорь Росляков был в числе первых насельников возрожденной Оптиной пустыни, тех монахов, кто поднимали из руин святую обитель.
Как и иноки на звоннице, он подвергся внезапному нападению и не защищался; умиравший о. Василий не захотел открыть тайну своего разговора с убийцей за минуту до нападения. Возможно, что не будь этого разговора, то и преступник пробежал бы мимо. Но история не знает сослагательного наклонения... С тяжелым ранением - нож преступника проткнул почку, диафрагму и вошел в легкое - иеромонах был перенесен монахами к раке с мощами Св. Амвросия, возле которых пролежал, молясь, около 40 минут. Врачи, вызванные в монастырь после нападения, поражались тому, что человек с таким тяжелым ранением не издал ни стона и столь долго оставался в сознании. Воистину, жизнь не хотела оставлять его...
Примчавшиеся в Оптину пустынь милиционеры продемонстрировали необыкновенное служебное рвение. Теория сыска предписывает стараться искать преступника "по горячим следам". Увы! - живущим в России слишком хорошо известно, что означает это правило в его будничном применении доблестными работниками нашей милиции и прокуратуры. Даже в таких громких уголовных расследованиях, какими были дела Чикатило или Михасевича, поверхностные, бездарные и прямо преступные следственные мероприятия приводили к задержаниям, "разоблачениям" и осуждениям тех лиц, которые к преступлениям не имели ни малейшего отношения (Тема эта вызывает чрезвычайно нервную реакцию работников правоохранительных органов и горячие возражения с их стороны, но объективная статистика - увы! - такова, что по "делу Михасевича" ошибочно были осуждены аж даже 14 человек, один из которых был расстрелян. Практически все эти люди попадали в следственную мясорубку именно в результате поисков "по горячим следам". Иными словами, их хватали под горячую руку, давили в "пресс-хате" и добивались признательных показаний в течение отведенных на это законом трех суток. От этой мрачной статистики никуда не уйти - это объективный показатель успеха работы наших органов правопорядка, свидетельство их некомпетентности и непрофессионализма).
Не обошлось без розысков "по горячим следам" и в данном случае. При осмотре морской шинели, брошенной убийцей на крыльце паломнического общежития, милиционеры обнаружили паспорт и трудовую книжку некоего Карташева. Инвентарный номер, нашитый на подкладку, свидетельствовал, что шинель является монастырским имуществом. Дело в том, что такие морские шинели были получены монастырем от Министерства обороны РФ в виде пожертвования; в них были облачены все монахи и паломники.
Милиционеры глубокомысленно предположили, что преступником был кто-то из паломников. Нелогичность убийцы, отправившегося на преступление с паспортом и трудовой книжкой в кармане, их не смутила. Александр Карташев, БОМЖ, работавший в монастырской кочегарке, был немедленно арестован и после четырехчасового допроса поспешил сознаться в убийстве.
Можно только догадываться (что, в общем-то совсем несложно) каким именно образом ретивые блюстители правопорядка добились самооговора ни в чем неповинного (как очень скоро выяснилось!) человека. Велико, видимо, было желание бойцов невидимого фронта поскорее рапортовать о раскрытии скандального преступления "по горячим следам".
События, меж тем, развивались стремительно. К полудню 18 апреля 1993 г. приступила к работе на месте преступления межведомственная (областные УВД, МБ и Прокуратура) группа, которая вскоре получила сообщение о появлении на хуторе лесничего близ деревни Орлинка неизвестного, вооруженного обрезом охотничьего ружья. Требуя еды, этот человек выстрелил в пол, после чего ушел в лес.
Хотя Александр Карташов и дал уже свои признательные показания, его никто из профессионалов-следователей в качестве убийцы всерьез не рассматривал. Ко второй половине дня 18 апреля стало ясно, что настоящий убийца ушел из монастыря в лес. Поэтому к сообщению лесничего отнеслись самым серьезным образом.
На хутор лесничего немедленно выехала следственная группа, имевшая целью попытаться зафиксировать следы пребывания неизвестного (если таковые окажутся), а главное - составить его фоторобот.
Следует отдать должное оперативности и профессионализму криминалистов. Фоторобот и словесный портрет неизвестного мужчины были составлены быстро и - главное! - точно. Сотрудниками Козельского РОВД по фотороботу был опознан некий Аверин Николай Николаевич, житель деревни Волконск, Козельского района, Калужской области. Уже вечером 18 апреля во все РОВД Калужской и соседних областей разошлись ориентировки, содержавшие установочные данные на этого человека.
Николай Аверин, родившийся 13 июня 1961 г., попал в поле зрения правоохранительных органов летом 1990 г., когда вместе с приятелем попытался изнасиловать пожилую женщину. До суда дело тогда не дошло, все закончилось покаянными извинениями обидчиков со ссылками "на пьяную голову". Хотя, как точно стало тогда известно милиционерам, эта попытка была далеко не первой выходкой Аверина такого рода. В апреле 1991 г., как раз в канун Пасхи, Аверин совершает новое преступление - и опять посягательство на изнасилование. Жертва была сильно им избита и ни о каких "покаянных" слезах на этот раз и речи быть не могло. Уголовное дело с достаточно простой фабулой и очевидным, казалось бы, исходом, было закончено в месячный срок и попало в Козельский районный суд, который потребовал психиатрической экспертизы Аверина.
Постановлением от 8 августа 1991 г. суд освободил Аверина от уголовного наказания как шизофреника. Суд констатировал, что попытка изнасилования была предпринята Николаем Авериным в состоянии невменяемости, и определил этого человека на принудительное лечение.
До февраля 1992 г. Аверин находился в психиатрической больнице имени Ганнушкина с обычным режимом наблюдения. Вышел он оттуда инвалидом 3-й группы.
Опрошенные родители Николая Аверина подтвердили, что сын уехал в монастырь в Пасхальную ночь. Был он одет в куртку, на голове имел кепку с оторванным козырьком.
Тем временем с отправленного в Москву на исследование орудия убийства удалось снять несколько пригодных для идентификации отпечатков пальцев. Один из них однозначно соответствовал безымянному пальцу Николая Николаевича Аверина.
Наверное, многие смогут с этого момента точно предсказать концовку всей этой истории. Во всяком случае, для людей, хоть немного знакомых с современными методами работы органов правопорядка, это не составит большого труда.
Аверин проявил характерную для циклоидных шизофреников склонность - неосознанное стремление возвратиться в привычную спокойную обстановку. Такие люди чувствуют себя намного лучше среди знакомых предметов, рядом с родными, с ощущением строгости и упорядоченности дневного графика. Парадоксально то, что Аверин, прекрасно понимавший, что его будут искать и постаравшийся скрыться, после успешного бегства оказался в тупике; он просто не знал, что же ему делать дальше.
Как установило несколько позже следствие, он сумел убежать очень далеко - лесами прошел аж в Тульскую область, там совершил кражу в дачном кооперативе, после чего решил отправиться назад, в Калугу. И отправился! В Калугу он поехал автобусом дальнего следования, потом перебрался в Козельск, совсем близко к дому. В Козельске явился к тетке.
Любой не шизофреник на его месте мог бы предположить, что дом тетки и дом родителей Аверина к тому моменту находились уже под негласным наблюдением. Николай Аверин ни о чем таком не думал.
Группа наружного наблюдения не имела команды задерживать преступника. Ему дали время расслабиться; он спокойно позвонил соседям родителей (каков конспиратор!), попросил им передать, чтоб они собирались и ехали к тетке в Козельск; потом покушал, отогрелся, успокоенный ощущением безопасности лег спать.
И только тогда в дом вошла группа захвата, тихо забрала обрез охотничьего ружья, стоявший у кровати, и мгновенно навалилась на похрапывающего убийцу. Когда Аверин пришел в себя, на нем уже были наручники.
Привезенный в Козельское РОВД, Аверин сразу стал говорить. Он рассказал о Голосе, толкнувшем его на борьбу с Богом, об отданном свыше приказе убить иноков ("если бы я не совершил это, мы проиграли бы войну с Богом"), о том, что еще 13, а затем и 15 апреля он приходил в монастырь с намерением совершить убийство.
Наверное, можно сказать, что "дело Аверина" на этом закончено. Никогда этот шизофреник не будет судим уголовным судом.
Чем дальше время отдаляет нас от трагических событий той Пасхи, тем явственнее становится масштаб произошедшего. Убийство монахов далеко вышло за рамки банальной уголовщины. Мученическая гибель наших современников повлекла за собой такую цепь разного рода чудес и знамений, что уместно говорить о мировоззренческом перевороте, который, возможно, она знаменует. Уже на 40-й день с момента убийства монахов на их могилах произошло первое исцеление человека, признанного медициной неизлечимо больным. И с той поры уже многие тысячи людей стали свидетелями явленных миру чудес. Многие вырезанные о. Ферапонтом кресты с течением времени стали мироточить. Ровно через год после гибели иноков обнаружилось обильное мироточение поставленных на их могилах крестов.
Даже по православной религиозной традиции - весьма богатой примерами чудес и знамений - подобное представляется исключительным событием. Зафиксированы многочисленные чудеса, связанные с личными вещами погибших монахов.
Явленные за прошедшие годы чудеса столь многочисленны и так убедительно свидетельствуют о Божественной благодати на всем, что связано с оптинскими новомучениками, что возможно, уже нынешнее поколение (т. е. современники убиенных) сможет увидеть причисление их к лику святых.
У следователей - как и у людей невоцерковленных вообще - в процессе расследования не раз возникал вопрос о том, почему трое сильных мужчин без сопротивления позволили убить себя какому-то хлюпику? Малорослый, тщедушный Аверин и в самом деле выглядел довольно жалко на фоне монахов, имевших, как упоминалось выше, выдающиеся физические данные. Даже если сделать поправку на изнурительный пост, который они выдержали перед Пасхой, нельзя не признать, что погибшие монахи могли небезуспешно попытаться противостоять нападавшему. Вряд ли их пассивность можно объяснить одной только внезапностью нападения со спины.
Скорее всего, здесь мы имеем дело с наиболее ярким выражением христианского непротивления и упования на Волю Божию. В свое время Святой Иоанн Кронштадский пророчествовал, что Россия не погибнет до тех пор, пока жив будет хотя бы один человек, готовый умереть за Господа Бога. В этом аспекте гибель монахов, рожденных в эпоху тотального атеизма, но нашедших Веру и готовых без трепета умереть за нее, представляется по-своему оптимистической. Не один человек в России оказался готов умереть за Христа тем пасхальным утром, а сразу три! И мученическая смерть явилась достойным венцом жизни для каждого них. Именно так объясняли следователям поведение погибших верующие люди.
Аверин на допросах также подчеркивал мистический характер содеянного. Он прямо заявлял, что убийство монахов совершено им умышленно и готовилось заблаговременно. В качестве побудительного мотива он назвал повеления внутреннего Голоса, который постоянно звучал в его голове на протяжении нескольких лет. Голос этот долгое время мучил Аверина разного рода грохотом и гулом, что вызывало страшные головные боли. Бороться с ним не было никакой возможности, и с течением времени Голос добился полного подчинения Аверина. По приказанию Голоса преступник совершал самые невообразимые поступки: поедал использованную туалетную бумагу, разрубил топором Библию, совершал нападения на женщин, безудержно ругался матом на людях и пр. Голос ненавидел Православие и все, связанное с христианством, а потому и сам Аверин проникся к религии ненавистью. Преступник соглашался с тем, что этот внутренний голос принадлежит Сатане, и что он сам - Николай Аверин - является сознательным помощником нечистой силы.
Эти утверждения обвиняемого позволяют квалифицировать совершенное им преступление как ритуальное, т. е. совершенное из побуждений религиозного фанатизма. В данном случае, религией убийцы был сатанизм. Примечательно, что современное отечественное право всячески уходит от понятия "ритуального преступления", подменяя религиозную мотивацию политической или экономической. Между тем, дореволюционное право России (т. е. до 1917 г.) было в этом отношении много мудрее. Очевидно, что правовые системы, отказывающиеся рассматривать религиозный фанатизм как мотивацию преступления, демонстрируют существенную однобокость. <…>
Несмотря на то, что преступник был схвачен и изобличен, ряд весьма существенных моментов так и не получил своего разъяснения в ходе следствия. Остался необъясненным факт появления у Николая Аверина месяца за три до совершения преступления значительной суммы денег. Между тем, многие знавшие его прежде как постоянно нуждавшегося в средствах человека, с удивлением отмечали, что он вдруг начал с легкостью давать взаймы и поить пьяниц. Сам Аверин не пил, но после Нового года (в 1993 г.) вдруг с легкостью стал давать деньги на выпивку людям, от которых возврата долга ждать не приходилось.
Но это, видимо, нисколько не безпокоило будущего убицу: ссужая деньгами местных пьяниц, давая деньги взаймы сослуживцам, он словно вырастал в собственных глазах и наслаждался заискиванием окружающих. Следствие так и не установило из каких источников и за какие заслуги получал Аверин деньги в первые месяцы 1993 г., хотя сам по себе факт его неожиданного обогащения невольно наводит на мысль о существовании неустановленных друзей (и, возможно, единомышленников) убийцы-сатаниста.
Следствие не захотело рассмотреть по существу многочисленные свидетельства, указывавшие (пусть и косвенно!) на возможность существования организованной группы сатанистов, поставившей перед собой цель запугать монахов Оптиной пустыни и прихожан угрозой террора. Целый ряд независимых источников свидетельствует, что в начале 90-х годов 20-го века такого рода угрозы были отнюдь не мифом.
Усиленно распространялись слухи о том, что "на Пасху монахов резать будут". Уже после трагических событий 18 апреля 1993 г. некоторые из прихожан сообщали о том, что друзья-атеисты уговаривали их не ходить в монастырь пасхальной ночью, поскольку там будут убивать верующих. Кого-то друзья по работе просили сбрить бороду, чтобы не походить на православного верующего, ибо в ближайшие дни это могло оказаться небезопасным. О такого рода слухах и предостережениях вспоминали разные люди и не подлежит сомнению, что подобная молва в самом деле ходила в народе.
Насельникам монастыря не привыкать к грубости бесноватых и можно было бы не упоминать здесь эту мимолетную сцену, если бы разного рода угрозы не повторялись в адрес православных верующих на разные лады на протяжении всего Великого поста. За день до Пасхи, омраченной страшной трагедией, произошел другой случай, оставивший самый мрачный след в памяти свидетелей. Во время литургии в храм вбежал никому не известный человек и закричал во все горло: "Я тоже могу сделаться монахом, если убью трех монахов!" После чего стремительно выбежал вон. Охрана монастыря во всех подобных случаях так и не смогла установить личности горлопанов. Ясно было, что это не паломники, а люди пришлые, никому не известные.
Один из оптинских игуменов, имя которого не оглашалось из соображений безопасности, в Великий Пост 1993 г. с интервалом в неделю получил два идентичных анонимных письма. В каждом находилась фотография открытого пустого гроба и коротенькая записка, в которой его обещали убить золотым шомполом в темя. После трагических событий 18 апреля оба письма были переданы правоохранительным органам.
Примечательно, что сам Аверин не делал тайны из своих намерений. Буквально накануне убийства он появился в механической мастерской при аэродроме сельскохозяйственной авиации, где работал последнее время, и принялся точить свой меч. Рабочие заинтересовались диковинным оружием и кто-то из них спросил будущего убийцу: "На кого зуб точишь?" - "Монахов хочу подрезать", - ответил Аверин. Даже лукавить не стал. Затем, выйдя из мастерской во двор, он показывал наточенный клинок другим рабочим и велеречиво рассуждал о том, что, мол-де, они еще о нем услышат!
Следствие так и не смогло установить происхождение этого меча с сатанинской гравировкой. Аверин показал, будто секач этот был изготовлен мастером на механизаторском дворе колхоза "Дружба", гравировку на лезвие нанесли в мастерской в Калуге. Но ни мастера с мехдвора, ни гравера из мастерской следствию выявить так и не удалось. Может быть, потому, что их не существовало вовсе.
Следствие фактически проигнорировало указание на то, что в момент убийства в монастыре находились пособники Аверина. Две женщины-паломницы, оказавшиеся свидетелями нападения убийцы на звонарей, сообщили, что когда они закричали от ужаса увиденного, двое незнакомых мужчин, стоявшие неподалеку, прикрикнули на них: "Ну-ка, заткнитесь, не то с вами то же будет!" Примечательно, что мужчин этих не оказалось в списке свидетелей преступления, составленном следственной группой. Другими словами, эти люди поспешили покинуть монастырь, воспользовавшись возникшей суматохой. Такое поведение тем более странно, что все бывшие в монастыре люди, поспешили к звоннице, озадаченные неожиданным перерывом праздничного звона.
Объясняя происхождение паспорта и трудовой книжки Александра Карташева, найденных в кармане брошенной им шинели, Аверин твердил на допросах, будто похитил их из общежития паломников. Оттуда же, якобы, он украл через несколько дней и саму шинель с монастырским инвентарным номером. Данные хищения были совершены именно с целью оставления на месте преступления ложных улик и наведения расследования на ложный след.
Между тем, работа и проживание паломников на территории монастыря организованы таким образом, что совершить подобное хищение весьма непросто. Аверину для успешного совершения таких краж потребовалось бы появиться в монастыре не один раз. Между тем, его не знали в лицо ни паломники, ни нарядчик на работу, ни монахи. Гораздо правдоподобнее предположение, что кражу документов Карташева, а также черной шинели, совершили некие тайные пособники убийцы, замаскированные под паломников. Они передали похищенное Аверину, а сами поспешили покинуть монастырь еще до преступления. Увы, версия эта не получила должной проработки. Следствию было проще рассматривать преступление как действия сумасшедшего убийцы-одиночки.
А убийства паломников в Оптиной пустыни происходили на протяжении 90-х годов прошлого века ежегодно. Нередко эти преступления оказывались приурочены к празднику Пресветлого Христова воскресения. Происходили они, правда, уже не в самом монастыре, а в окрестных лесах, что позволяло местным правоохранительным органам не считать их каким-либо образом связанными с паломническими миссиями и не рассматривать материалы расследований в совокупности.
Специфический характер некоторых из этих убийств служит косвенным указанием на существование некоей сатанинской организации, не афиширующей факта своего существования (можно предположить, что это полностью совпадает с намерениями и настроениями местных властей). Скорее всего, эта организация базируется в Москве и в окрестностях Оптиной пустыни ее адепты появляется наездами. Время этих приездов приурочено к дням Квазимодо (того самого, в честь которого масон В.Гюго назвал своего уродца в "Соборе Парижской богоматери"). Календарно "дни Квазимодо", являющиеся сатанинскими праздниками в которые приносятся разного рода жертвы и оскорбляются христианские храмы и кладбища, отстоят от православных Родительских суббот на неделю.
Впрочем, тут мы вторгаемся в область весьма далекую от криминалистики и сыска. Замечу лишь, что единственным из открытых источников, касавшихся этой темы, была газета "Православный Петербург".
Скорее всего, никто и никогда не сможет достоверно установить, являлся ли членом такой организации Аверин. И потому можно ли считать порок действительно наказанным, а правду - восторжествовавшей?
А.И.Ракитин, 1999
Вспоминается, как вернувшись домой на рассвете, сели разговляться за праздничный стол, и понеслась душа в рай: позади пост – редькин хвост, а ныне пир на весь мир. “Пасха красная! Пасха!” – пели мы от души. И даже не обратили внимания, когда старушка-паломница Александра Яковлевна постучала в окно, спросив: “Не знаете, что в Оптиной случилось? Говорят, священника убили”. Отмахнулись, не поверив,- да разве в Пасху убивают? Это выдумки все! И снова ели и пели. Пение оборвалось разом от какой-то звенящей тишины в ушах. Почему молчит Оптина и не слышно колоколов? Воздух в эту пору гудит от благовеста. Бросились на улицу, всматриваясь в монастырь за рекой – в рассветном тумане белела немая Оптина. И эта мертвая тишина была знаком такой беды, что бросились к телефону звонить в монастырь и обомлели, услышав: “В связи с убийством и работой следствия, – сказал сухой милицейский голос, – информации не даем”. Как мы бежали в монастырь! И огненными знаками вставало в памяти читанное накануне – смерть никогда не похитит мужа, стремящегося к совершенству, но забирает праведника, когда он ГОТОВ. Кто убит нынче в Оптиной? Кто ГОТОВ? Смерть забрала лучших – это ясно. Кого? Вот и бежали, ослепнув от слез и взывая в ужасе: “Господи, не забирай от нас нашего старца! Матерь Божия, спаси моего духовного отца!” Как ни странно, но в этих молитвах среди имен подвижников не были помянуты ни о. Василий, ни о. Ферапонт, ни о. Трофим. Они были хорошие и любимые, но, как казалось тогда, обыкновенные.
Рассказывает иеромонах Михаил: “В шесть часов утра в скиту началась литургия, и я обратил внимание, что почему-то задерживается о. Василий – он должен был исповедовать. Вдруг в алтарь даже не вошел, а как-то вполз по стенке послушник Евгений и говорит: “Батюшка, помяните новопреставленных убиенных иноков Трофима и Ферапонта. И помолитесь о здравии иеромонаха Василия. Он тяжело ранен”.
Имена были знакомые, но у меня и в мыслях не было, что это могло случиться в Оптиной. Наверное, думаю, это где-то на Синае. И спрашиваю Евгения: “А какого они монастыря?” – “Нашего”, – ответил он.
Вдруг вижу, что иеродиакон Иларион, закачавшись, падает, кажется, на жертвенник. Я успел подхватить его и трясу за плечи: “Возьми себя в руки. Выходи на ектинъю”. А он захлебнулся от слез и слова вымолвить не может”. Вместо о. Илариона на амвон вышел иеродиакон Рафаил и каким-то не своим голосом, без распева по-диаконски возгласил ектинью: “А еще помолимся о упокоении новопреставленных убиенных братии наших иноках Трофиме и Ферапонте”. КА-АК?! Умирающего о. Василия вывезли в это время на “скорой” в больницу. Но рана была смертельной, и вскоре в скит прибежал вестник: “Отец Василий тоже убит!” Храм плакал, переживая смерть двух иноков, а иеродиакон Иларион с залитым слезами лицом возглашал уже новую ектинью: “А еще помолимся о новопреставленном убиенном иеромонахе Василии”.
КА-АК?!
Даже годы спустя пережить это трудно – залитая кровью Оптина и срывающийся от слез крик молодого послушника Алексея: “Братиков убили! Братиков!..”
Убийство было расчетливым и тщательно подготовленным. Местные жители вспоминают, как перед Пасхой убийца приходил в монастырь, сидел на корточках у звонницы, изучая позы звонарей, и по-хозяйски осматривал входы и выходы. У восточной стены монастыря в тот год была сложена огромная поленница дров, достигавшая верха стены. Перед убийством и явно не в один день поленница была выложена столь удобной лесенкой, что взбежать по ней на верх стены мог бы без труда и ребенок. Именно этим путем ушел потом из монастыря убийца, перемахнув через стену и бросив близ нее самодельный окровавленный меч с меткой “сатана 666”, финку с тремя шестерками на ней и черную флотскую шинель. О шинели. В те годы, напомним, монастырю пожертвовали большую партию черных флотских шинелей, и они были униформой оптинских паломников-трудников или своего рода опознавательным знаком – это свой, монастырский человек. Специально для убийства культпросветработник Николай Аверин, 1961 года рождения, отпустил бородку, чтобы иметь вид православного паломника, и достал где-то черные шинели: их нашли у него потом дома при обыске вместе с книгами по черной магии и изрубленной Библией. Но для убийства он взял в скитской гостинице шинель одного паломника и положил в ее карман выкраденный паспорт и трудовую книжку другого паломника. Чужую шинель с документами он бросил подле окровавленного меча. По этим “уликам” тут же нашли “преступников” и, скрутив им руки, затолкали в камеру. А одного из них, беззащитного инвалида, не способного убить даже муху, “Московский комсомолец” тут же объявил убийцей.
Сколько же горя выпало Оптиной, когда убийство трех братьев усугубили аресты невинных, а следом хлынуло море клеветы!
У святителя Иоанна Златоуста есть тонкое наблюдение, что в ту ночь, когда Христос с учениками вкушал пасху, члены синедриона, собравшись вкупе ради убийства, отказались от вкушения пасхи в установленный законом срок: “Христос не пропустил бы времени пасхи,- пишет он, – но Его убийцы осмеливались на все, и нарушали многие законы”. Для убийства был избран святой день Пасхи, а сам час убийства тщательно расчислен. В Оптиной ведь всегда многолюдно, и есть лишь малый промежуток времени, когда пустеет двор. “Скоро ли начнется литургия в скиту?” – спросил убийца у паломниц.- “В шесть утра”,- ответили ему. Он ждал этого часа.
Пасхальное утро протекало так: в 5.10 закончилась литургия, и монастырские автобусы увезли из Оптиной местных жителей и паломников, возвращающихся домой. С ними уехала и милиция. А братия и паломники, живущие в Оптиной, ушли в трапезную. Вспоминают, что о. Василий лишь немного посидел со всеми за столом, не прикасаясь ни к чему. Впереди у него были еще две службы, а служил он всегда натощак. Посидев немного с братией и тепло поздравив всех с Пасхой, о. Василий пошел к себе в келью. Видимо, его мучила жажда, и проходя мимо кухни, он спросил поваров:
– А кипяточку не найдется?
– Нет, отец Василий, но можно согреть.
– Не успею уже, – ответил он.
В житиях святых мучеников рассказывается, что они постились накануне казни, “дабы в посте встретить меч”. И все вышло, как в житии, – меч о. Василий встретил в посте.
Инок Трофим перед тем, как идти на звонницу, успел сходить в свою келью и разговеться пасхальным яичком. А история у этого яичка была особая.
Из воспоминаний послушницы Зои Афанасьевой, петербургской журналистки в ту пору: “В Оптину пустынь я приехала, еще только воцерковившись и сомневаясь во многом в душе. Однажды я призналась иноку Трофиму, что мне все время стыдно – вокруг меня люди такой сильной веры, а я почему-то не верю в чудеса. Наш разговор происходил 17 апреля 1993 года – накануне Пасхи. И инок Трофим принес из своей кельи пасхальное яичко, сказав: “Завтра этому яичку исполнится ровно год. Завтра я съем его у тебя на глазах, и ты убедишься, что оно абсолютно свежее. Тогда поверишь?” Вера у инока Трофима была евангельская, и каждый раз на Пасху, вспоминают, он разговлялся прошлогодним пасхальным яйцом – всегда наисвежайшим и будто являющим собой таинство будущего века, где “времени уже не будет” (Откр. 10, 6). До убийства оставались уже считанные минуты. И словно забыв об уговоре с Зоей, инок спешил разговеться прошлогодним пасхальным яичком, желая прикоснуться к тому чуду Пасхи, где все вне времени и не подвержено тлению. И все-таки Зоя была извещена о чуде. Данные о свежем яичке, съеденном иноком Трофимом перед смертью, занес в протокол паталогоанатом, даже не заподозрив, что оно годичной давности. А потом это яичко попало в фильм “Оптинские новомученики” – кинооператор зафиксировал в кадре скорлупу пасхального яичка, полагая, что снимает последнюю земную трапезу инока и не подозревая, что снимает пасхальное чудо.
К шести часам утра двор монастыря опустел. Все разошлись по кельям, а иные ушли на раннюю литургию в скит. Последним уходил в скит игумен Александр, обернувшись на стук каблуков,- из своей кельи по деревянной лестнице стремительно сбегал инок Трофим. “Это порода у нас такая бегучая, – объясняла потом мама о. Трофима. – Бабушка Трофима все бегом делала, я всю жизнь бегом. Вот и мой сыночек бегал до самой смерти”.
Игумен Александр вспоминает: “Очень радостный был инок Трофим. “Батюшка, – говорит, – благословите, иду звонить”. Я благословил и спросил, глядя на пустую звонницу:
– Да как же ты один будешь звонить?
– Ничего, сейчас кто-нибудь подойдет.
Как же меня тянуло пойти с ним на звонницу! Но звонить я не умел – что с меня толку? И надо было идти служить в скит”.
В поисках звонарей о. Трофим заглянул в храм, но там их не было. В храме убиралась паломница Елена, устав до уныния после бессонной ночи. А вот уныния ближних инок видеть не мог. “Лена, айда!..” – он не сказал “звонить”, но изобразил это. И так ликующе-радостно вскинул руки к колоколам, что Лена, просияв, пошла за ним. Но кто-то окликнул ее из глубины храма, и она задержалась.
С крыльца храма Трофим увидел инока Ферапонта. Оказывается, он первым пришел на звонницу и, не застав никого, решил сходить к себе в келью. “Ферапонт!” – окликнул его инок Трофим. И двое лучших звонарей Оптиной встали к колоколам, славя Воскресение Христово.
Первым был убит инок Ферапонт. Он упал, пронзенный мечом насквозь, но как это было, никто не видел. В рабочей тетрадке инока, говорят, осталась последняя запись: “Молчание есть тайна будущего века”. И как он жил на земле в безмолвии, так и ушел тихим Ангелом в будущий век.
Следом за ним отлетела ко Господу душа инока Трофима, убитого также ударом в спину. Инок упал. Но уже убитый – раненый насмерть – он воистину “восста из мертвых”: подтянулся на веревках к колоколам и ударил в набат, раскачивая колокола уже мертвым телом и тут же упав бездыханным. Он любил людей и уже в смерти восстал на защиту обители, поднимая по тревоге монастырь.
У колоколов свой язык. Иеромонах Василий шел в это время исповедовать в скит, но, услышав зов набата, повернул к колоколам – навстречу убийце.
В убийстве в расчет было принято все, кроме этой великой любви Трофима, давшей ему силы ударить в набат уже вопреки смерти. И с этой минуты появляются свидетели. Три женщины шли на хоздвор за молоком, а среди них паломница Людмила Степанова, ныне инокиня Домна. Но тогда она впервые попала в монастырь, а потому спросила: “Почему колокола звонят?” – “Христа славят”,- ответили ей. Вдруг колокола замолкли. Они увидели издали, что инок Трофим упал, потом с молитвой подтянулся на веревках, ударил несколько раз набатно и снова упал.
Господь дал перед Пасхой каждому свое чтение. И Людмила читала накануне, как благодатна кончина, когда умирают с молитвой на устах. Она расслышала последнюю молитву инока Трофима: “Боже наш, помилуй нас!”, подумав по-книжному: “Какая хорошая смерть – с молитвой”. Но эта мысль промелькнула бессознательно, ибо о смерти в тот миг не думал никто. И при виде упавшего инока все трое подумали одинаково – Трофиму плохо, увидев одновременно, как невысокого роста “паломник” в черной шинели перемахнул через штакетник звонницы и бежит, показалось, в медпункт. “Вот добрая душа, – подумали женщины, – за врачом побежал”.
Было мирное пасхальное утро. И мысль об убийстве была настолько чужда всем, что оказавшийся поблизости военврач бросился делать искусственное дыхание иноку Ферапонту, полагая, что плохо с сердцем. А из-под ряс распростертых звонарей уже показалась кровь, заливая звонницу. И тут страшно закричали женщины. Собственно, все это произошло мгновенно, и в смятении этих минут последние слова инока Трофима услышали по-разному: “Господи, помилуй нас!”,- “Господи, помилуй! Помогите”. Убегавшего от звонницы убийцу видели еще две паломницы, как раз появившиеся у алтарной части храма и вскрикнувшие при виде крови. Рядом с ними стояли двое мужчин, и один из них сказал: “Только пикните, и с вами будет то же”. Внимание всех в этот миг было приковано к залитой кровью звоннице. И кто-то лишь краем глаза заметил, как некий человек убегает от звонницы в сторону хоздвора, а навстречу о. Василию бежит “паломник” в черной шинели. Как был убит о. Василий, никто не видел, но убит он был тоже ударом в спину.
Вот одна из загадок убийства, не дающая иным покоя и ныне: как мог невысокий щуплый человек зарезать трех богатырей? Инок Трофим кочергу завязывал бантиком. Инок Ферапонт, прослуживший пять лет близ границы Японии и владевший ее боевыми искусствами, мог держать оборону против толпы. А у о. Василия, мастера спорта в прошлом, были такие бицепсы, что от них топорщило рясу, вздымая ее на плечах, как надкрылья. Значит, все дело в том, что били со спины? Вспоминают, у инока Трофима был идеальный слух, и стоило о. Ферапонту чуть-чуть ошибиться, как он поправлял: “Ферапонт, не так!” Он не мог не услышать, как упал о. Ферапонт и умолкли его колокола. Вся звонница, наконец, размером в комнатку, и постороннему человеку здесь невозможно появиться незамеченным. Но в том-то и дело, что в обитель пришел оборотень, имеющий вид своего монастырского человека. “Друг пришел, – отвечает за сына мать о. Трофима. – Он любил людей и подумал: друг”.
Однажды в юности о. Василия спросили: что для него самое страшное? “Нож в спину”, – ответил он. Нож в спину – это знак предательства, ибо только свой человек может подойти днем так по-дружески близко, чтобы предательски убить со спины. “Сын Человеческий предан будет”,- сказано в Евангелии (Мк. 10, 33). И предавший Христа Иуда тоже был оборотнем, действуя под личиной любви: “И пришедше, тотчас подошел к Нему и говорит: “Равви, Равви!” И поцеловал его” (Мк. 14, 15).
Следствие установило, что о. Василий встретился лицом к лицу с убийцей, и был между ними краткий разговор, после которого о. Василий доверчиво повернулся спиной к убийце. Удар был нанесен снизу вверх – через почки к сердцу. Все внутренности были перерезаны. Но о. Василий еще стоял на ногах и, сделав несколько шагов, упал, заливая кровью молодую траву. Он жил после этого еще около часа, но жизнь уходила от него с потоками крови.
Потом у этой залитой кровью земли стояла кружком спортивная команда о. Василия, приехавшая на погребение. Огромные, двухметровые мастера спорта рыдали, как дети, комкая охапки роз. Они любили о. Василия. Когда-то он был их капитаном и вел команду к победе, а потом он привел их к Богу, став для многих духовным отцом. Горе этих сильных людей было безмерным, и не давал покоя вопрос: “Как мог этот “плюгаш” одолеть их капитана?” И теперь на месте убийства они вели разбор последнего боя капитана: да, били в спину. Но о. Василий еще стоял на ногах. Они знали своего капитана – это был человек-молния с таким ошеломляющим мощным броском, что даже в последнюю минуту он мог обрушить на убийцу сокрушительный удар, покарав его. Почему же не покарал?
Даже годы спустя дело об убийстве в Оптиной полно загадок. Но однажды в день Собора исповедников и новомучеников Российских молодой приезжий иеромонах говорил проповедь. И помянув о. Василия, вдруг будто сбился, рассказав о том, как на преподобного Серафима Саровского напали в лесу трое разбойников. Преподобный был с топором и такой силы, что мог бы постоять за себя. “В житии преподобного Серафима Саровского говорится, – рассказывал проповедник, – что, когда он поднял топор, то вспомнил слова Господа: “Взявшие меч, мечом и погибнут”. И он отбросил топор от себя”. Вот и ответ на вопрос, а мог ли о. Василий обрушить на убийцу ответный смертоносный удар? Дерзость злодеяния была на том и построена, что здесь святая земля, где даже воздух напитан любовью. И верша казнь православных монахов, палач был уверен – уж его-то здесь не убьют. Первой к упавшему о. Василию подбежала двенадцатилетняя Наташа Попова. Зрение у девочки было хорошее, но она увидела невероятное – о. Василий упал, а в сторону от него метнулся черный страшный зверь и, взбежав по расположенной рядом лесенке-поленнице из дров, перемахнул через стену, скрывшись из монастыря. Убегая, убийца сбросил с себя шинель паломника, а чуть позже сбрил бороду – маскарад был уже не нужен.
– Батюшка, – спрашивала потом девочка у старца, – а почему вместо человека я увидела зверя?
– Да ведь сила-то какая звериная, сатанинская, – ответил старец, – вот душа и увидела это.
Рассказ Наташи Поповой: “Отец Василий лежал на дорожке возле ворот, ведущих в скит. Четки при падении отлетели в сторону, и батюшка как-то подгребал рукой. Почему он упал, я не поняла. Вдруг увидела, что батюшка весь в крови, а лицо искажено страданием. Я наклонилась к нему: “Батюшка, что с вами?” Он смотрел мимо меня – в небо. Вдруг выражение боли исчезло, а лицо стало таким просветленным, будто он увидел Ангелов, сходящих с небес. Я, конечно, не знаю, что он увидел. Но Господь показал мне это необычайное преображение в лице батюшки, потому что я очень слабая. И я не знаю, как бы я пережила весь ужас убийства и смерть моего лучшего друга о. Трофима, если бы не стояло перед глазами это просветленное лицо о.Василия, будто вобравшее в себя неземной уже свет”. Умирающего о. Василия перенесли в храм, положив возле раки мощей преподобного Амвросия. Батюшка был белее бумаги и говорить уже не мог. Но судя по движению губ и сосредоточенности взгляда, он молился. Господь даровал иеромонаху Василию воистину мученическую кончину. Врачи говорят, что при таких перерезанных внутренностях люди исходят криком от боли. И был миг, когда о. Василий молитвенно протянул руку к мощам старца, испрашивая укрепления. Он молился до последнего вздоха, и молилась в слезах вся Оптина. Шла уже агония, когда приехала “скорая”. Как же все жалели потом, что не дали о. Василию умереть в родном монастыре! Но так было угодно Господу, чтобы он принял свою смерть “вне града” Оптиной, как вне Иерусалима был распят Христос. Еще при жизни старца Амвросия двое блаженных предсказали, что на его месте будет старец Иосиф. Так и вышло – в раке находились тогда мощи прсп. старца Иосифа, о чем в ту пору никто не знал. Но все было промыслителыю, и благодаря этой “ошибке” в 1998 году были обретены мощи семи Оптинских старцев, хотя это и не планировалось. Так пожелали сами Старцы, восстав Собором на свое прославление. Это на земле все раздельно, а в Царстве Небесном – единение святых. Вот знаки этого единения – по приезде в монастырь о. Василий жил в хибарке преп. Амвросия, но непосредственно в келье старца Иосифа. А позже, на Собор Оптинских старцев, на могиле новомученика Василия произошло исцеление, как бы знаменующее его участие в празднике Оптинских святых.
Монашеский дневник о. Василия оборвался на записи: “Духом Святым мы познаем Бога. Это новый, неведомый нам орган, данный нам Господом для познания Его любви и Его благости. Это какое-то новое око, новое ухо для видения невиданного и для услышания неслыханного. Это как если бы тебе дали крылья и сказали: а теперь ты можешь летать по всей вселенной. Дух Святый – это крылья души.
ЕВХАРИСТИЯ
У о. Василия было обыкновение тщательно помечать в дневнике, у какого автора взята та или иная цитата. Но одна выписка дана без ссылок на автора и воспринимается как личный текст:
“Молю вас да не безвременною любовию меня удержите, оставите мя снедь быти зверем, имиже Богу достигнути возмогу. Пшеница Божия семь, зубами зверей да сомлен буду, яко да чист хлеб Богу обрящуся”.
У этой выдержки из письма священномученика Игнатия Богоносца была потом своя посмертная история, раскрывающая смысл событий на Пасху 1993 года. Но чтобы рассказать эту историю, надо снова вернуться в те времена, когда о. Василий был еще иноком и охотно нес послушание ночного дежурного на вахте. Проще сказать, сидел ночами в сторожевой будке и читал, а читатель он был ненасытный. Рядом с ним в той же будке сидел другой ненасытный читатель – петербуржец Евгений С. Дивны тайны Божиего Домостроительства, и во свидетельство о том расскажем историю появления Жени в Оптиной пустыни. Молодые люди из “хиппи”, прилепившиеся тогда к Оптиной, наградили Женю двумя прозвищами – “Ленин” и “прокурор”. “Ленин”, потому что, к их изумлению, он прочел всего Ленина. Истина, считал он в ту пору, сокрыта в некоем подлинном, неискаженном марксизме-ленинизме, а истину надо искать. Кстати, искатель истины он был дотошный, и если для.такого поиска требовалось изучить греческий язык, то Жене это было не в труд: он предпочитал читать подлинники.
Ну, а когда он изучил Ленина, то и стал тем “прокурором”, что из брезгливости к марксизму-ленинизму бросил институт и собрался бежать в Америку. Он не мог уже жить в той стране, где со всех стен и заборов ему приветливо улыбался Ильич. Вызов из Америки задерживался. И один приятель посоветовал ему отсидеться до получения визы в Оптиной: кормят, поят – что еще надо? Но в Оптиной была библиотека, и искатель истины застрял подле нее. В Бога Женя тогда еще не верил, но с отцом Василием у них был удивительный мир. Они сидели бок о бок в сторожевой будке, читая каждый свое. “Нет, ты послушай, что пишет!” – восклицал иногда о. Василий и, оторвавшись от книги, пересказывал мысли святых Отцов. Православие было чуждым Жене в ту пору, но слушал он с интересом, по-своему восхищаясь дисциплиной отточенной мысли. Словом, двое ненасытных читателей жили по-братски, и никаких попыток обращения Жени в православие о. Василий не предпринимал. Мы же предпринимали, но впустую, ибо Женя лишь огрызался: “Что, Миклухо-Маклаи, папуаса нашли?” Позиция о. Василия казалась непонятной. А позиция, между тем, была такая: “Кто ищет истину, тот найдет Бога”. А Женя искал истину, но своеобразным путем. Знакомство с Ильичом породило в нем такую брезгливость ко всему отечественному, что он читал только западное. Изучил католичество, протестантизм, а потом перешел к ересям, осужденным Семью Вселенскими Соборами. При его уникальной памяти и привычке читать сутками, он вскоре стал среди оптинцев признанным специалистом по ересям. И когда в Оптину приезжал кто-то слишком замороченный, ему говорили: “Иди к “прокурору”, он тебе все про твою “филиоквочку” изложит – от Ноя до наших дней”. Где и когда душа Жени потрясенно воскликнула: “Господь мой и Бог мой!” – это его тайна. Но обращение Жени было столь пламенным, что приняло сначала характер стихийного бедствия – он готов был умереть за православие и с такой ревностью попалял ереси, что обличал уже за неточное употребление слов. “Слушай,- сказали ему однажды в сердцах, – тебя только о. Василий может выдержать!” Это правда. Православие о. Василия было столь органичным, что измученная ересями душа Жени благодарно отдыхала рядом с ним.
Вспоминают, что о. Василий набирал для себя в библиотеке огромную стопку книг, а потом, вздыхая, откладывал в сторону то, что не главное. “У о. Василия была такая черта, как экономность, – рассказывал один иконописец, – и он отсекал все, что замедляло продвижение к цели”. И все же в сторожевую будку он приносил из библиотеки увесистую стопку книг, опять откладывая что-то в сторону, или просил Женю: “Взгляни, а? Мудреное что-то. Перескажешь потом”. И Женя, прочитав, пересказывал. Житейских разговоров между ними не было. Отец Василий чтил братство, но отвергал панибратство, заметив однажды, что панибратство изничтожает любовь к ближнему. Мы же тонули порой в панибратстве и, “спасая” нашего друга Женю, пожаловались на него старцу: “Батюшка, Женя три года в Оптиной пустыни, а не причащается”.- “Ничего,- ответил старец, – вот поступит в семинарию, а там уж будет часто причащаться”. Когда Жене передали этот разговор, он поперхнулся от изумления: он – в семинарию? Смешно. Причастился Женя лишь в день приезда в Оптину. Увидел в храме, что все идут к Чаше, и тоже по-детски, без исповеди подошел. А потом он три года готовился к причастию, исповедовался и не смел подойти к Чаше, не понимая чего-то главного, что так жаждал понять. “Женя, это тебе гордость мешает”, – обличали мы друга. А о. Василий никого не обличал.
Иеродиакон Рафаил вспоминает: “Отец Василий одно время водил экскурсии по Оптиной. И когда моя еще неверующая тогда родня приехала навестить меня, я побежал к нему: “Батюшка, выручай. Уж такие неверующие люди приехали! Может, ты их своим словом обратишь”. Но о. Василий отказался обращать, сказав со смирением, что, мол, в силах человеческих? Это Господь все может, а нам пока неведомо, как и через кого Он свершит обращение”.
Словом, мы обращали, а о. Василий записывал в те дни в дневнике: “Бог управляет участью мира и участью каждого человека. Опыты жизни не замедлят подтвердить это учение Евангелия. Необходимо благоговеть перед непостижимыми для нас судьбами Божиими во всех попущениях, как частных, так и общественных, как в гражданских, так и в нравственных и духовных. Отчего же наш дух возмущается против судеб и попущений Божиих? Оттого, что мы не почтили Бога, как Бога”. И через годы явили себя воочию те тайны Божиего Домостроительства, когда ехал человек в Америку, попал в Оптину и, уже будучи студентом третьего класса Санкт-Петербургской семинарии, избрал для своей первой проповеди в храме тему Оптинских новомучеников, посвятив ее преимущественно о. Василию. Свою первую проповедь семинарист Евгений писал мучительно долго, но проповедь не получалась. Он перечислял качества о. Василия – образованный, трудолюбивый, смиренный, но это был портрет хорошего человека, в котором отсутствовало главное – дух о. Василия. Тогда он приехал на каникулы в Оптину пустынь и каждый день молился на могилке о. Василия, взывая о помощи. И почему-то вспоминалось ему у могилы новомученика, как он три года готовился к причастию и не смел приступить к Чаше, пока не рухнул однажды в слезах на колени в потрясении от Жертвенной Божией Любви. Женя долго стоял у могильного креста о. Василия, умоляя его, как живого, сказать о главном в его жизни. И вдруг застучало в висках: “Пшеница Божия есмь, зубами зверей да сомлен буду, яко да чист хлеб Богу обрящуся”. Женя никогда не читал дневник о. Василия, но вернувшись с могилки сказал: “Пшеница Божия есмь” – это о. Василий. Так он жил и так умер”. А потом он говорил свою первую проповедь в притихшем храме, рассказывая о той последней пасхальной Евхаристии, когда о. Василий мучаясь стоял у жертвенника пред Агничной просфорой и все медлил свершить проскомидию, сказав: “Так тяжело, будто себя заколаю”. Он рассказывал о светлой и цельной жизни иеромонаха Василия, где все слилось воедино: “чист хлеб”, Агничная просфора на Пасху, смерть за Христа и само начало монашеской жизни, преисполненное жертвенной любви к Богу: “Пшеница Божия есмь…”
Он еще долго жил этой проповедью, собирая материалы о новомучениках и рассказывая потом в Оптиной: “Мученичество – это Евхаристия. Вот смотрите, преподобномученицу Елизавету Федоровну бросили в шахту, раздроблены кости. Какая мученическая смерть! И вдруг из шахты слышится ее пение: “Иже Херувимы, тайно образующе…” А могла бы спеть: “Богородице, Дево, радуйся”. Много прекрасного можно спеть. Но Елизавета Федоровна наизусть знала службу и пела, умирая: “Иже Херувимы…”, потому что это вынос Святых Даров. В Царстве Божием нет ни мужского пола, ни женского, и мученицы, как священники, держат в руке Крест. Умирая, Елизавета Федоровна была уже вне тела и, подобно священнику, участвовала в Евхаристии, принося в жертву уже себя”.
Евхаристия в переводе с греческого – благодарение. “Милость Божия дается даром, но мы должны принести Господу все, что имеем”,- писал о. Василий в первый год монашеской жизни. Но чем дальше, тем больше он осознавал, что принести нечего, и скудна любовь земная перед любовью распятого за нас Христа. Позже он писал в дневнике: “Кому из земных глаголеши, Господи, яко прискорбна есть душа Твоя до смерти? Кий да поднебесный обымет сие? Кое естество человече сие вместит? Но расшири сердца наша, Господи, яко грядем во след печали Твоей ко Кресту Твоему и Воскресению”. Нечем человеку воздать Господу за все Его великие благодеяния, ибо все дано Им. И все-таки есть эта высшая форма благодарения – мученическая жертвенная любовь. На Пасху 1993 года в благодарственную жертву Господу принесли себя трое оптинских новомучеников. Все трое соборовались в Чистый Четверг, причастились перед самой кончиной и приняли смерть за Христа, работая Господу на послушании. И Господь дал знак, что принял жертву своих послушников, явив в час их смерти в небе знамение. Свидетелями знамения были трое – москвичка Евгения Протокина, паломник из Казани Юрий и москвич Юлий, ныне послушник монастыря во Владимирской епархии. Они ничего не знали об убийстве, уехав из Оптиной сразу после ночной пасхальной службы и теперь стояли на остановке в Козельске, дожидаясь шестичасового автобуса на Москву. Рейс, как выяснилось позже, отменили. И они слушали пасхальный звон, глядя в сторону монастыря. Вдруг звон оборвался, а в небо над Оптиной будто брызнула кровь. Про кровь никто из них не подумал, глядя в изумлении на кроваво-красное свечение в небе. Они посмотрели на часы – это было время убийства. Пролилась на земле кровь новомучеников и, брызнув, достигла Неба. Как ни странно, но об этом знамении в Оптиной узнали лишь три года спустя, ибо память очевидцев затмило тогда другое потрясение. Пока в ожидании следующего рейса они ходили разговляться на дачу, были подняты по тревоге милиция и войска. Ничего не подозревая, паломники опять стояли на остановке, когда к ним подъехал “воронок”, и двое автоматчиков профессионально-жестко заломили руки Юлию, втолкнув его в машину. “За что? Что случилось?” – кричала в слезах Евгения. Но хмурые люди с автоматами сами не знали толком, что случилось, получив по рации приказ ловить убийцу по приметам: рост такой-то, бородка. А главная примета – православный паломник из Оптиной.
О ВАРАВВЕ
Весь день на Пасху шли аресты. Взяли человек сорок, подозревая в основном монастырских, а пресса уже силилась доказать, что преступник – православный человек. Действовали, похоже, по заранее заготовленному сценарию. В самом Козельске еще ничего не знали про убийцу и милиция лишь начала расследовать дело, а пресса уже сообщала свои версии о нем. Одна радиостанция весело давала понять, что православные, де, так перепились на Пасху, что перерезали друг друга. А в “Известиях” уточнялось: “однако существует и дежурная для мужских монастырей версия, что убийство совершено на почве гомосексуализма” . О, как же был прав о. Василий, когда взывал в Покаянном каноне: “Предстани мне, Мати, в позорище и смерти!” Тут было все сразу – позорище и смерть. Да простит нас боголюбивый читатель за то, что поневоле касаемся скверны. Но ученик не выше Учителя, а Господа нашего Иисуса Христа тоже обвиняли: “Он развращает народ наш” (Лк. 23, 2). “Нечестивые люди состязались в низосте и клевете, – писал по этому поводу святитель Иоанн Златоуст, – как бы боясь упустить какую наглость”. И теперь шло такое же состязание в низости.
Из газеты “Московский комсомолец”: “Милиции удалось поймать убийцу. Им оказался бомж. Раньше он работал кочегаром в монастырской котельной. В январе этого года его выгнали из монастыря за беспробудное пьянство. Недавно он вновь попытался получить работу, но получил отказ. Его местью за это стало убийство”. Все в этой заметке ложь и клевета на невинного человека, вообще не употреблявшего вина. Но кто-то, видно, хорошо изучал характер Алеши (имя условное – Ред.), избрав его на роль жертвы. Забитый с детства и пролежавший девять лет в психиатрической больнице, он был настолько беззащитен, что даже собственную пенсию не получал годами – ее отнимала у него, пропивая, дальняя родня. Однажды он появился в монастыре избитый и такой истощенный, что все бросились подкармливать его. А Алеша радовался, что живет в Оптиной и может ходить в храм и в лес по грибы. Он очень старался на своем послушании в кочегарке, хотя и был слабосильный. А в монастыре все думали, как помочь Алеше и как устроить его жизнь, если в миру никому не нужны эти беззащитные больные люди? Как раз перед Пасхой Алеша стал учиться вырезать киоты и выпрашивал у всех резец или ножик для резьбы. Кто-то дал ему большой кухонный нож, и Алеша показывал его всем, радуясь: “Нож достал”. Именно шинель Алеши убийца выкрал из гостиницы и, вложив в карман финку, бросил на месте преступления. Алешу сразу же арестовали, и улики ложились один к одному: психиатрический диагноз, его шинель и нож.
Рассказывает Пелагея Кравцова: “Я была в ужасе, когда его арестовали. Ну, кто поверит, что он убийца! Да он мухи не обидит и каждого котенка жалел? “Батюшка, – говорю, – его же посадят, если рассказывать про нож. Что говорить, когда вызовут?” – “Только правду”. Но в козельской милиции осмотрели Алешу и, увидев его мышцы дистрофика, отпустили, махнув рукой: “Ну, кого он убьет? Самого бы ветром не сдуло”. Опровержения в прессе, естественно, не было. Когда через шесть дней после Пасхи был арестован Николай Аверин, сценарий о “сумасшедшем убийце” вступил в новую стадию разработки. Пресса дружно сделала из Аверина героя-афганца и объявила его “жертвой тоталитаризма”. Судмедэкспертизы еще не было, но пресса уже ставила свой диагноз: “психика молодого человека не выдержала испытаний войной, в которую он был брошен политиками” (газета “Знамя”). “Искореженная нелепой войной душа молодого крепкого парня, оставленного без моральной поддержки, металась” (“Комсомольская правда”). Можно привести еще цитаты. А можно вспомнить иное – как в евангельские времена подученные люди кричали: “отпусти нам Варавву, Варавва был посажен в темницу за про изведенное в городе возмущение и убийство”. (Лк. 23,18-19). “Какая мудрая книга Библия, – сказал иероонах П.- В ней есть все про нас”. Вот и нам, двадцать веков спустя, дано было услышать дружный клич в защиту преступника: “Варавва же бе разбойник”. Атеистический дух века, разумеется, не новость. А поскольку легенда о герое-афганце вошла с тех пор в обиход, то дадим три справки:
1. В армию у нас призывают в 18 лет. Справка дана специально для “Московского комсомольца”, зачислившего Аверина в спецназ, где он никогда не служил, и сообщившего: “Подозреваемый в 1989 году вернулся из Афганистана, где служил в войсках специального назначения”. А стало быть, Аверин, 1961 года рождения, вернулся из армии в 28 лет и со свежей психической травмой.
2. Николай Аверин был в Афганистане на втором году службы с 1 августа 1980 года, демобилизовавшись в 1981 году без единой царапины. В боевых действиях не участвовал. Между тем, эксперты единодушно утверждают, что в Оптиной действовал убийца-профессионал. Старший следователь по особо важным делам, майор милиции А. Васильев дал такой комментарий корреспонденту “Правды”: “Ножевые тычки исполнены с необычайным профессионализмом… удары нанесены в места, которые в Афганистане были защищены бронежилетом, а если учесть, что нашим штурмовым батальонам практически не приходилось пользоваться штык-ножом, то получается, что научиться подобному “искусству” – а это, поверьте, нелегкая наука душевнобольному было практически негде”. Кто же готовил профессионального убийцу?
3. После демобилизации в 1981 году было то мирное десятилетие, когда он, окончив Калужское культпросветучилище, работал в Доме культуры г. Волконска. В эти же годы он окончил курсы киномехаников и курсы шоферов. Каждый, кто получал права, знает, что для этого требуется справка психиатра об отсутствии психических заболеваний. Такую справку Аверину дали, и до дня убийства он ездил на личной машине.
В 1991 году против тридцатилетнего Николая Аверина было возбуждено уголовное дело по статьям 15 и 117 ч.З за изнасилование на Пасху 56-летней женщины. Срок по 117-й дают большой, и тут возникла афганская психическая травма. Дело закрыли по статье о невменяемости. И после шести месяцев принудительного лечения в психиатрической больнице Николая Аверина выписали с редким диагнозом – инвалидность третьей групы. При серьезных расстройствах психики, утверждают психиатры, эту группу не дают. Дело об убийстве оптинских братьев было закрыто, как известно, по той же статье о невменяемости. Судебного разбирательства, как водится в таких случаях, не было – не были допрошены многие важные свидетели, и не был проведен следственный эксперимент. Между тем, общественно-церковная комиссия, проводившая самостоятельно расследование, опубликованное затем в газете “Русский вестник”, установила: “У комиссии есть данные, что в убийстве участвовало не менее трех человек, которых видели и могут опознать свидетели”. Но требования православной общественности о расследовании дела и проведении независимой психиатрической экспертизы не были услышаны. Но сколь неправеден суд человеческий, столь взыскателен Суд Божий. И когда в Оптиной стали собирать воспоминания местных жителей, то оказалось, что среди тех, кто разрушал монастырь в годы гонений, нет ни одного человека, который бы не кончил потом воистину страшно. Когда-нибудь эти рассказы, возможно, будут опубликованы, а пока приведем один из них.
Рассказ бабушки Дорофеи из деревни Ново-Казачье, подтвержденный ее дочерью Татьяной: “Однажды пошли мы с медсестрой и дочкой Таней в больницу. А жара, пить хочется. И медсестра говорит: “Зайдем в этот дом, у меня тут знакомые живут”. Зашли мы. А я как села со страху на лавку, так и встать боюсь: на печи три девочки безумные возятся – лысенькие, страшные и щиплют себя. Не стерпела и спрашиваю хозяйку: “Да что ж за напасть у тебя с дочками?” – “Ох, – говорит, – глухие, немые и глупенькие. Всех врачей обошла, а толку? Медицина, объясняют, бессильна. Один прозорливый оптинский старец вернулся тогда из лагерей и исцелял многих. А я прослышала и бежать к нему. Взошла на порог и еще слова не вымолвила, а он мне сразу про мужа сказал – это ведь он разрушал колокольню в Оптиной пустыни и сбрасывал вниз колокола. “Твой муж, – говорит, – весь мир глухим и немым сделал, а ты хочешь, чтоб твои дети говорили и слышали”.