Мария кикоть - исповедь бывшей послушницы

Глава 1

На улице было уже почти темно, шел дождь. Я стояла на широком белом подоконнике огромного окна в детской трапезной с тряпкой и средством для мытья стекол в руках, смотрела, как капли воды стекают по стеклу. Невыносимое чувство одиночества сдавливало грудь и очень хотелось плакать. Совсем рядом дети из приюта репетировали песни для спектакля «Золушка», из динамиков гремела музыка, и как-то стыдно и неприлично было разрыдаться посреди этой огромной трапезной, среди незнакомых людей, которым совершенно не было до меня дела.

Все с самого начала было странно и неожиданно. После долгой дороги на машине из Москвы до Малоярославца я была ужасно уставшей и голодной, но в монастыре было время послушаний (то есть рабочее всемя), и никому не пришло в голову ничего другого, как только сразу же после доклада о моем приезде игумении дать мне тряпку и отправить прямо в чем была на послушание со всеми паломниками. Рюкзак, с которым я приехала, отнесли в паломню - небольшой двухэтажный домик на территории монастыря, где останавливались паломники. Там была паломническая трапезная и несколько больших комнат, где вплотную стояли кровати. Меня определили пока туда, хотя я не была паломницей, и благословение Матушки на мое поступление в монастырь было уже получено через отца Афанасия (Серебренникова), иеромонаха Оптиной Пустыни, который и благословил меня в эту обитель.

После окончания послушаний паломницы вместе с матерью Космой - инокиней, которая была старщей в паломническом домике, начали накрывать на чай. Для паломников чай был не просто с хлебом, вареньем и сухарями, как для насельниц монастыря, а как-бы поздний ужин, на который в пластмассовых лотках и ведерках приносились остатки еды с дневной сестринской трапезы. Я помогала мать Косме накрывать на стол, и мы разговорились. Это была довольно полная, шустрая и добродушная женщина лет 55, мне она сразу понравилась. Пока наш ужин грелся в микроволновке, мы разговаривали, и я начала жевать кукурузные хлопья, стоявшие в открытом большом мешке возле стола. Мать Косма, увидев это, пришла в ужас: «Что ты делаешь? Бесы замучают!» Здесь строжайше было запрещено что-либо есть между официальными трапезами.

После чая м.Косма отвела меня наверх, где в большой комнате стояли вплотную около десяти кроватей и несколько тумбочек. Там уже расположились несколько паломниц и стоял громкий храп. Было очень душно, и я выбрала место у окна, чтобы можно было, никому не мешая, приоткрыть форточку. Заснула я сразу, от усталости уже не обращая внимания на храп и духоту.

Утром нас всех разбудили в 7 утра. После завтрака мы уже должны были быть на послушаниях. Был понедельник страстной седмицы и все готовились к Пасхе, мыли огромную гостевую трапезную. Распорядок дня для паломников не оставлял никакого свободного времени, общались мы только на послушании, во время уборки. Со мной в один день приехала паломница Екатерина из Обнинска, она была начинающей певицей, пела на праздниках и свадьбах. Сюда она приехала потрудиться во славу Божию и спеть несколько песен на пасхальном концерте. Было видно, что она только недавно пришла к вере, и находилась постоянно в каком-то возвышенно-восторженном состоянии. Еще одной паломницей была бабушка лет 65, Елена Петушкова. Ее благословил на поступление в монастырь ее духовник. Работать ей в таком возрасте было тяжелее, чем нам, но она очень старалась. Раньше она трудилась в храме за свечным ящиком где-то недалеко от Калуги, а теперь мечтала стать монахиней. Она очень ждала, когда Матушка Николая переведет ее из паломни к сестрам. Елена даже после трудового дня перед сном читала что-нибудь из святых отцов о настоящем монашестве, о котором она мечтала уже много лет.

Сестринская территория начиналась от ворот колокольни и была ограждена от территории приюта и паломни, нам туда ходить не благословлялось. Там я была всего один раз, когда меня послали принести полмешка картошки. Послушница Ирина в греческом апостольнике должна была показать мне, где она лежит. С Ириной мне поговорить не удалось, она непрестанно повторяла полушепотом Иисусову молитву, смотря себе по ноги и никак не реагируя на мои слова. Мы пошли с ней на сестринскую территорию, которая начиналась от колокольни и ярусами спускалась вниз, прошли по огородам и саду, который только начинал расцветать, спустились вниз по деревянной лесенке и зашли в сестринскую трапезную. В трапезной никого не было, столы стояли еще не накрытые, сестры в это время были в храме. На оконных стеклах был нарисован орнамент под витражи, через который внутрь проникал мягкий свет и струился по фрескам на стенах. В левом углу была икона Божией Матери в позолоченной ризе, на подоконнике стояли большие золотистые часы. Мы спустились по крутой лестнице вниз в погреб. Это были древние подвалы, еще не отремонтированные, с кирпичными сводчатыми стенами и колонами, местами побеленными краской. Внизу в деревянных отсеках были разложены овощи, на полках стояли ряды банок с соленьями и вареньем. Пахло погребом. Мы набрали картошки, и я понесла ее на детскую кухню в приют, Ирина побрела в храм, низко опустив голову и не переставая шептать молитву.

Поскольку подъем для нас был в 7, а не в 5 утра, как у сестер монастыря, нам не полагалось днем никакого отдыха, посидеть и отдохнуть мы могли только за столом во время трапезы, которая длилась 20-30 минут. Весь день паломники должны были быть на послушании, то есть делать то, что говорит специально приставленная к ним сестра. Эту сестру звали послушница Харитина и она была вторым человеком в монастыре, после м.Космы, с которым мне довелось общаться. Неизменно вежливая, с очень приятными манерами, с нами она была все время какая-то нарочито бодрая и даже веселая, но на бледно-сером лице с темными кругами у глаз читалась усталость и даже изможденность. На лице редко можно было увидеть какую-либо эмоцию, кроме все время одинаковой полуулыбки. Харитина давала нам задания, что нужно было помыть и убрать, обеспечивала нас тряпками и всем необходимым для уборки, следила, чтобы мы все время были заняты. Одежда у нее была довольно странная: вылинявшая серо-синяя юбка, такая старая, как будто ее носили уже целую вечность, не менее ветхая рубашка непонятного фасона с дырявыми рюшечками и серый платок, который когда-то, наверное, был черным. Она была старшая на «детской», то есть была ответственна за гостевую и детскую трапезные, где кормили детей монастырского приюта, гостей, а также устраивали праздники. Харитина постоянно что-то делала, бегала, сама вместе с поваром и трапезником разносила еду, мыла посуду, обслуживала гостей, помогала паломникам. Жила она прямо на кухне, в маленькой комнатке, похожей на конуру, расположенной за входной дверью. Там же, в этой каморке, рядом со складным диванчиком, где она спала ночью, не раздеваясь, свернувшись калачиком, как зверек, складировались в коробках различные ценные кухонные вещи и хранились все ключи. Позже я узнала, что Харитина была «мамой», то есть, не сестрой монастыря, а скорее, чем-то вроде раба, отрабатывающего в монастыре свой огромный неоплатный долг. «Мам» в монастыре было довольно много, чуть ли не треть от всех сестер монастыря. Мать Косма тоже была когда-то «мамой», но теперь дочка выросла, и м.Косму постригли в иночество. «Мамы» - это женщины с детьми, которых их духовники благословили на монашеский подвиг. Поэтому они пришли сюда, в Свято-Никольский Черноостровский монастырь, где есть детский приют «Отрада» и православная гимназия прямо внутри стен монастыря. Дети здесь живут на полном пансионе в отдельном здании приюта, учатся, помимо основных школьных дисциплин, музыке, танцам, актерскому мастерству. Хотя приют считается сиротским, чуть ли не треть детей в нем отнюдь не сироты, а дети с «мамами». «Мамы» находятся у игумении Николаи на особом счету. Они трудятся на самых тяжелых послушаниях (коровник, кухня, уборка) не имеют, как остальные сестры, час отдыха в день, то есть трудятся с 7 утра и до 11-12 ночи без отдыха, монашеское молитвенное правило у них также заменено послушанием (работой), Литургию в храме они посещают только по воскресеньям. Воскресенье - единственный день, когда им положено 3 часа свободного времени днем на общение с ребенком или отдых. У некоторых в приюте живут не один, а два, у одной «мамы» было даже три ребенка. На собраниях Матушка часто говорила таким:

Ты должна работать за двоих. Мы растим твоего ребенка. Не будь неблагодарной!

Часто «мам» наказывали в случае плохого поведения их дочек. Этот шантаж длился до того момента, пока дети вырастут и покинут приют, тогда становился возможен иноческий или монашеский постриг «мамы».

У Харитины в приюте была дочка Анастасия, совсем маленькая, тогда ей было примерно 1,5 - 2 годика. Я не знаю ее истории, в монастыре сестрам запрещено рассказывать о своей жизни «в миру», не знаю, каким образом Харитина попала в монастырь с таким маленьким ребенком. Я даже не знаю ее настоящего имени. От одной сестры я слышала про несчастную любовь, неудавшуюся семейную жизнь и благословение старца Власия на монашество. Большинство «мам» попали сюда именно так, по благословению старца Боровского монастыря Власия (Перегонцева) или старца Оптиной Пустыни Илия (Ноздрина). Эти женщины не были какими-то особенными, многие до монастыря имели и жилье, и хорошую работу, некоторые были с высшим образованием, просто в сложный период своей жизни они оказались здесь. Целыми днями эти «мамы» трудились на тяжелых послушаниях, расплачиваясь своим здоровьем, пока детей воспитывали чужие люди в казарменной обстановке приюта. На больших праздниках, когда в монастырь приезжал наш митрополит Калужский и Боровский Климент, или другие важные гости, маленькую дочку Харитины в красивом платьице поводили к ним, фотографировали, она с двумя другими маленькими девочками пела песенки и танцевала. Пухленькая, кудрявая, здоровенькая, она вызывала всеобщее умиление.

Исповедь бывшей послушницы

Глава 1

С того времени, как была написана книга, я получила большое количество писем, сообщений и комментариев от людей, так или иначе пострадавших от системы РПЦ, сект и религии вообще самых разных конфессий и верований. Наверное, только после этого мне открылись истинные масштабы происходящего. Огромное количество трагедий и катастроф.

Странно даже не то, что люди попадают в РПЦ и другие религиозные культы в каких-то непростых обстоятельствах своей жизни, а то, каких невероятных трудов стоит им потом оттуда выйти и вернуться к нормальной жизни. Тяжелее это дается женщинам, потому что любая религия, особенно христианство (любой конфессии), и необязательно монашество, требует полного отречения от всего женского, красивого, сексуального. Длинные юбки, платки, отсутствие макияжа, прически, маникюра, полгода постов и воздержаний, куча всяких идиотских предписаний относительно личной жизни в браке (вне брака ее просто не может быть) и тд. Одна моя знакомая, некоторое время жившая в монастыре, до сих пор вот уже пару лет после ухода не может носить ничего, кроме длинных, темных, бесформенных платьев, надеть что-нибудь красивое и модное она не в состоянии, хотя и хотела бы устроить свою личную жизнь.

Самый частый вопрос в письмах ушедших монахинь, послушниц и истовых прихожанок храмов: как вернуть себе то состояние, какое было до того, как монастырь или приход исковеркал твою личность, твое отношение к жизни и к себе? Как снова почувствовать себя красивой и уверенной, начать нравиться себе и другим, получать радость и вдохновение от жизни? Думаю, тут единственный вариант - переосмыслить вообще все. Даже отношения с Богом. Есть ли они вообще? Или их давно заменили церковные ритуалы? Любые жизненные испытания и страдания делают человека сильнее и мудрее только в том случае, если они им обдуманы, и из них сделаны правильные выводы. Если человек после ухода из монастыря продолжает ходить по храмам и слушаться предписаний местных батюшек относительно того, как ему жить, то он так ничего не понял, и ничего в его жизни не изменилось, и ни на какую реабилитацию и возвращение к нормальной жизни надежды тут быть не может.

Лично мне сейчас, после всего, особенно после этого оглушительного резонанса от книги, просто непонятно: что в наше время удерживает людей в этих мрачных застенках церквей? Столько можно сделать полезных и интересных дел, вместо того, чтобы толкаться в душном помещении за чтением утрени на непонятном языке или кем-то сочиненного акафиста вымышленному святому. И при чем тут молитва? Разве в это время удобно говорить с Богом? Или Он слышит тебя только там и только так?

Один мой знакомый совсем недавно рассказал, как на исповеди своему духовнику, московскому иерею, рассказал, что встречается с девушкой и О УЖАС! - они занимаются сексом. За что местный властитель душ грозно отчитал его и сказал, что пока он "живет в блуде", причащаться его не допустит. Но если подумать, тут ведь не один сумасбродный иерей виновен. Этот верующий сам пришел к нему, сам каялся ему в «блуде», действительно чувствуя себя виноватым. Что мешало этому человеку немножко подумать - в какое время он живет? Действительно ли любовь - это всего лишь блуд? Кто дал право этим бородатым мужикам, окончившим семинарию (!), влезать в человеческие отношения и души?

Напрашивается вывод - пока люди сами ходят за советами к мужчинам с бородами и сомнительным образованием, мня их духовными, знающими и просвещенными, открывают им свои души, спрашивают совета по поводу своей личной жизни и всего остального, пока эти верующие адепты отказываются включить свои собственные мозги, посмотреть вокруг и начать молиться Богу сами (если чувствуют такую потребность), без посредников и ненужных, придуманных кем-то ритуалов - ситуация не изменится. Очень приятно давать советы и указания, повелевать, отлучать, миловать и наказывать, пока не перевелись люди с выключенным мозгом. И никакого отношения к вере в Бога эти рассуждения не имеют. Не нужно путать божий дар с яичницей.

Пока я отдыхала в Крыму, в Свято-Никольском Черноостровском монастыре в Малоярославце кипели страсти. Сегодня уже в аэропорту Симферополя получила сообщение от Маши, бывшей воспитанницы монастырского приюта «Отрада» . Машу я знаю хорошо, как и ее двух сестер. Я еще застала их в приюте, когда несла там послушание воспитателя и преподавала биологию. Их мама была тогда послушницей у игумении Николаи. Сейчас они все живут в миру, а их бабушка, монахиня Ефрема, осталась подвизаться в монастыре. М. Ефрему я тоже знаю довольно хорошо, часто была с ней на послушаниях на кухне. Она совсем слепая, но на послушания ходит со всеми, чистит овощи и помогает на кухне.

После того, как Маша написала в моем жж о своей жизни в этом приюте, у ее семьи возникли серьезные проблемы с игуменией Николаей. После угроз м. Николаи и ее сторонников Маша попросила меня убрать ее публикацию. Игумения стала угрожать им в том числе и тем, что выгонит их бабушку из монастыря. И это несмотря на то, что м. Ефрема много лет трудилась в этом монастыре и в скитах до того, как потеряла зрение. Уходить из монастыря она не хочет, боится нарушить обет. Посещать бабушку стало для родственников проблемой.

Сегодняшний рассказ Маши об их посещении бабушки меня потряс. При входе в корпус, где живет м. Ефрема, они с мамой встретили о. Владимира Матвийчука, одного из служащих в монастыре священников и ярых сторонников м. Николаи и ее политики. Батюшка решил воспрепятствовать их посещению бабушки весьма странным образом. Вот рассказ:

()

March 7th, 2017 , 10:42 pm

Не утихает полемика вокруг книги Марии Кикоть «Исповедь бывшей послушницы» . В нашу редакцию пришло письмо от защитницы чести и достоинства Черноостровского женского монастыря, которая почему-то не пожелала назвать свое имя. Мы публикуем это письмо, чтобы показать, что мы открыты разным мнениям. Нам кажется, что содержание и стиль письма говорят сами за себя.

Никогда не вступала ни с кем в общественные дискуссии. На мой взгляд, это безнадежное дело и пустая трата времени. Ведь никто никого не хочет слушать. Важно донести, а порой, извините, «вывалить» свою точку зрения, потешить свое ЭГО, показать «какой я умный».

Причин для этого масса: тщеславие, дешёвый авторитет, корысть… Редкий раз слышишь действительно искренние слова от души, от сердца.

()

March 7th, 2017 , 10:08 am

Автор знаменитой «Исповеди бывшей послушницы» рассказала «Ахилле» о том, как выглядят для нее, спустя несколько месяцев после написания книги, те события из жизни Малоярославецкого женского монастыря, как реагируют читатели на ее «Исповедь» и что чувствует сама Мария сейчас.

О вере

— Впервые Вы близко соприкоснулись с православием в Каменно-Бродском мужском монастыре Волгоградской области, когда Вас пригласили стать временно поваром. Почему Вы согласились? Не смогли отказать, любопытство или попытка начать духовный путь в православии?

— Сначала только любопытство, причем интересно было не само православие, а именно увидеть закрытую монастырскую жизнь изнутри. В общем, это воспринималось как некое приключение, не более того. Хотя духовный поиск меня занимал давно, правда, не в православии, а в индийских и китайских духовных практиках и медитациях.

О православии я практически ничего тогда не знала. Помню, как на кухне Каменно-Бродского монастыря мы беседовали с пожилой монахиней, и она сказала мне: «Спасайся!» Мне это тогда показалось довольно нелепым и непонятным: от кого спасаться, где и зачем. Но удобоваримого ответа на свой вопрос я так тогда и не получила.

()

Письмо одной из сестер, ушедших из Свято-Никольского монастыря в 1993 году:

Маша, здравствуйте! Пишу вам по горячим следам Исповеди, вам наверное многие сейчас пишут - тема слишком больная. Мне было очень интересно, во что развилось это самое малоярославецкое «монашество» - в чем-то ничего не изменилось, в чем-то стало еще страшней. Я из тех самых сестер, которые устроили путч, едва ли не первая бунтарка: почти подралась с матушкой. Расскажу по порядку. Летом 92 года я приехала с подружками в один мужской монастырь и познакомилась с о.N., кроме нас там было еще несколько девушек из Москвы, Питера, Украины. Эта встреча не то, чтобы полностью перевернула мое сознание, я была уже верующей, но она меня реально оживила – христианство, преподанное батюшкой, вдруг стало осязаемым, реальным, вечно юным. Разговоры с ним были действительно источником живой воды, а то, что я была не одна, а вокруг были такие же ищущие молодые люди, наполняло огромной радостью. Этой радости невозможно забыть, и тогда я поняла, что Православие – религия радости. Батюшка некоторое время нес послушание духовника в женском монастыре, где познакомился с м.Евфрасией (иноческое имя м.Николаи). Она, как и все сестры, жаловалась на игуменью, на многие трудности, чем вызвала у батюшки участие и расположение к себе. Батюшка говорил: какое угодно послушание – только не духовником в женский монастырь, там был ужас. В 1992г. осенью м.Евфрасию назначили в Малый и батюшка нас туда отправил. Так что основной костяк монастыря составили мы, кроме нас было, может, 3-4 сестры. Батюшку в это время перевели служить в Москву, и мы могли с ним общаться, он к нам приезжал. Поначалу в монастыре было даже душевно, матушка - простая добродушная инокиня, без понтов. Мы радовались, что у нас теперь свой монастырь. Я была в матушкиных любимицах и даже негласной келейницей. Конфликт случился, когда матушка стала требовать открывать ей помыслы, тогда это не означало еще стучать на сестер, я не знала, что она хочет от меня услышать, но меня возмутил сам факт нарушения моей свободы: у меня был духовник, которому я доверяла, и открываться матушке не было никакого желания. Это вызывало ее гнев, я прикидывалась дурочкой, говорила, что у меня нет помыслов. Может, тогда она и не хотела стукачества, но то, что порывалась стать старицей, для нас было очевидно и не могло не пугать. Вообще, исповедь помыслов в матушкиной интерпретации это какая-то профанация, коверканье древней традиции. Многие современные духовники говорят, что сейчас никто не знает, что это такое, как и многие другие делания и подвиги, описанные в патериках. А матушка со своим четырехлетним на тот момент церковным опытом взялась за такие вещи – понятно, что от этой игры в старчество трудно не повредиться умом. Рождественским постом ее постригли в мантию и сделали настоятельницей. Практически сразу после этого она стала закручивать гайки, внедрять древнее монашество - сестрам с низким давлением по утрам не разрешала выпить чай или кофе, батюшка сказал таскать и жевать всухомятку; начала борьбу с "тайноедением", когда между трапезами нельзя даже сушку съесть. Еда на трапезе, и до этого, скудная, стала еще и невкусной, кажется ее перестали то ли солить, то ли сластить)) По воскресеньям читали соборно акафисты в Никольском храме, он тогда был разрушен, зима, холодно, мы были молодые, одевались легко, ноги примерзали к полу, и, помню, моя подружка сказала: «Мне кажется, наша матушка в прелести, она в одних тапочках и легкой шали». Подружка моя отличалась незашоренностью мысли, и для меня это прозвучало как гром среди ясного неба. Великим постом отключили батареи в кельях, чтобы уподобиться древним подвижникам. Все стали болеть. Общение с духовником сводилось на нет. Было видно, что матушка ревнует нас к батюшке, он ей мешал, она хотела единой власти, а мы окормляемся на стороне. Когда я стала понимать, что происходит нечто ненормальное, написала батюшке большое письмо, матушка, увидев его у меня в руках, тут же догадалась, что это, и потребовала отдать, я не подчинилась, она стала вырывать, но я выдержала бой и не отдала. Это была неслыханная дерзость с моей стороны, но и матушкино поведение меня изумило. После этого мы еще с одной девочкой сбежали в Москву к батюшке. Он нас поругал за побег, сказал покаяться и вернуться, хотя и пожалел. Но тогда ему самому было не очень ясно, что делать, не хотел портить с матушкой отношения. Говорил, что нужно смиряться, и все пытались, но стали какие-то нервные, дерганные и унылые.
Меня отправили в "страшное" Барятино, тогда это был скит, я ехала, как на каторгу, нас им пугали, но там я поняла, что это просто-напросто страшилка в качестве кнута. В Барятино было живописно, спокойно, был отдых и послушания были посильные: там я научилась делать творог и масло, варить сыр. Мне попалась самиздатовская книжка писем свт. Игнатия, и это было большим утешением. Мы сами вычитывали все службы, священник был только по воскресеньям и праздникам, без Литургии было уныло. Я прожила там с весны по осень 1993 г. В Малом тем временем пошли совсем уж крутые процессы, начались огороды, все очень уставали, болели, не могли молиться, батюшка решил всех забрать, т.к. всегда очень трепетно относился к нашему здоровью. Стало понятно, что монастырь превратился в колхоз. Мы с другими батюшкиными чадами уехали из Барятино, к огорчению м.Феофилы. Ничего не хочу сказать о ней плохого, отношусь к ней с уважением, но духовное руководство было для нас важнее. Кстати прп. Зосима Верховский, основавший женскую общину, писал, что женщина не способна заниматься духовным руководством. Мы прожили в Малом ровно год. После ухода наша «шаталова пустынь» расселилась кто в Сергиевом Посаде, кто в Хотьково - снимали домики. Через год батюшке дали храм, там мы и осели. Было очень тяжело сознавать, что некоторые сестры остались с матушкой - это было странно, но они сделали свой выбор. Батюшка нам всем привил любовь к свт. Игнатию, можно было что-то понять, сделать выводы, видимо, они сознательно пошли на то монашество, которое предложила матушка, точнее игру в монашество – черные одежды, статус. В батюшкином варианте не было формы, зато было содержание в духе православной аскезы – внутреннее делание, включающее в себя молитву и борьбу с помыслами, изучение евангельских заповедей по книгам Святых Отцов. Это был труд, который, конечно, принимали не все. Сейчас многие пишут в комментах, что надо терпеть, в монастырь для того и идут, чтобы научиться терпению. А я хочу сказать, что и без «помощников» и «доброжелателей», поводов для терпения и стяжания смирения множество, но все должно быть в разуме - от непосильных скорбей можно сломаться, что очень часто и случается. Монашество – это вообще очень обширное поприще для деятельности, именно для внутренней, и кто идет этим путем, тот знает. А тратить драгоценное время на борьбу с самодурством матушки считаю глупым. Когда целью монастыря становится намеренное создание для тебя Голгофы, это говорит о ложном устроении обители, и пагубно в первую очередь для тех, кто это делает, во вторую – для тебя, ибо ты непременно усвоишь этот же образ мыслей, а он не спасителен, поскольку противоречит Евангелию. В общем, с моего ухода в монастырь прошло 7 лет, потом вышла замуж, у нас несколько девочек вышли замуж, у всех свои причины, но я думаю, батюшка разумно отказался от статуса монастыря и постригов, он всегда говорил, что главное стать монахом внутри. Святитель Игнатий писал еще в 19 веке: «Ищите всюду духа, а не буквы. Ныне напрасно стали бы Вы искать обителей. Их нет, потому что уставы Святых Отцов поражены, правила их рассеяны. Но Вы всегда найдете монахов и в монастырях, и в общежитиях, и в пустынях и, наконец, в светских домах и светских одеждах городских – это явление особенно свойственно нашему веку, ныне не должно удивляться, встречая монаха во фраке». Сестры живут действительно монашеской жизнью, в разуме, в духе Евангелия, главное там молитва, изучение отцов, служение ближним. Я ушла по причине того, что решила, что я не монах. Лично мне не хватило простоты – не евангельской даже, а обычной человеческой, у женщины все-таки более лукавая сущность, может, поэтому женщин среди святых намного меньше, чем мужчин, да и то, в основном мученицы, благоверные княгини. Монашество, конечно, позволяет достичь бОльших высот, чем жизнь в миру, но все равно это не самоцель, а лишь средство. Многие смыслы христианства для меня стали открываться уже в замужестве, после 20 лет в Церкви. Не хочется писать банальностей, но главное для нас – Христос. О Нем много говорят в женских монастырях, но в делах Его там нет, увы. Можно проштудировать тома богословских книг, очень красиво говорить и спорить, но слова, которые мы видим почти на всех иконах Христа, - «Научитесь от Меня, яко я кроток и смирен сердцем», - видим и словно не видим. А это и есть уподобление Христу. И на то, чтобы понять и исполнить эти короткие слова, потребуется целая жизнь, и этого одного достаточно для спасения. Батюшка когда-то давно сказал: не ошибется тот, кто сделает целью своей жизни – стяжание смирения. А ведь каких только целей нет сейчас у людей в т.ч. в монастырях. Подлинно смиренные – с миром в сердце – конечно, редкое явление в принципе, но, главное, и стремления к этому нет, потому что вкладывают в это понятие иной, непонятно кем придуманный смысл.
Маша, раз уж вы решили вставить меня в книжку, то расставлю некоторые акценты. Все-таки определяющим в нашем решении уйти были не внешние факторы, а именно невозможность общения с духовником. То, что не было нормального отношения к здоровью - хотя это действительно важно, но тогда это не было определяющим, мы были молодые, да и еще не было все настолько круто – важнее всего было отсутствие нормальной духовной жизни, как мы ее понимали. Монах живет все-таки более внутренней жизнью, вот этот «сокровенный сердца человек» все время пребывает в поиске, если он действительно ищет Бога, поэтому должен быть рядом человек, более опытный, который сможет тебя привести ко Христу, иначе, даже в нормальной обстановке, с благорасположенными сестрами и возможностью молиться это будет «варение в собственном соку», должно быть движение в правильно заданном направлении с надежным штурманом. Как раз в Лествице, которую вы ругаете, об этом сказано: «прежде вступления нашего на сей путь мы должны искусить сего кормчего, чтобы не попасть нам вместо кормчего на простого гребца, вместо врача - на больного, вместо бесстрастного - на человека, обладаемого страстями, вместо пристани - в пучину, и таким образом не найти готовой погибели». Т.е. дело не в слепом послушании, а в послушании в разуме. А Лествица, говорят современные духовники, практически не исполнима в наше время, это только идеал, к которому можно стремиться. Собственно, если нет правильного руководства в монастыре, то жизнь в нем ничем не отличается от колхоза. Кстати батюшка много писал о проблемах современного монашества, жалко, что у нас на все закрывают глаза, не хотят выносить сор из избы. Церковь свята, а проблем не может не быть, потому что наполняют ее обычные люди со своими страстями. Проблемы надо решать и не бояться разногласий – по апостолу, подобает быть разделениям, чтобы выявились искуснейшие. Насчет безбожного отношения к здоровью добавлю один штрих, но это норма. Мне довелось побыть в Бородинском монастыре несколько дней. Батюшка искал разные варианты нас пристроить, и, перед тем, как отправить меня в Малый, послал посмотреть Бородино (его очень нахваливала одна прихожанка). Тогда туда только назначили новую игуменью м.Серафиму, она была красива и смиренна с виду. Сестер было около 5-7, в основном молоденькие веселые девушки. Жизнь, конечно, не налажена еще была. Я помогала на кухне, и меня попросили принести молоко. К моему удивлению, это оказалась большая алюминиевая фляга. Сестра-напарница как бы между делом спросила, «ничего ли у меня не надорвано». Вопрос вообще не предполагал ответа, т.к. она уже взялась за одну ручку, и я, опешив, сделала то же. Не знаю, сколько было килограммов, но это была реальная тяжесть для двух хрупких девчонок. И пока мы тащили эту флягу по льду метров 10-15, я думала: ага, не надорвано – так надорвешься. Вот такое отношение. Причем в монастыре были мужчины, которых можно было попросить помочь, но это никому даже не пришло в голову, такое «геройство» считается монашеским подвигом. Еще одна наша сестра некоторое время жила в Крестовоздвиженском монастыре, она вообще имеет слабое здоровье с детства, но ведь в монастыре не положено с этим считаться, она там таскала бревна, после чего стала совсем больной, ее долго потом приводили хоть к какой-то норме. Из Коломны тоже вернулась сестра, изрядно повредившая здоровье. Когда мы жили в Хотьково, уже после Малого, ходили на службы в монастырь, на нас смотрели с интересом, мы были в черных юбках и черных платках, но ни с кем в общение не вступали. Как-то после вечерней службы матушка устроила разгон сестрам прямо в храме, кто-то там у них заболел, лежал с температурой, а матушка ругалась и требовала выйти на послушание. Мы понятливо переглянулись: кругом одно и то же. Было ясно, что искать нечего. Сложился набор «традиций» в постсоветских женских монастырях. Все они пошли из Рижского: Никона шамординская оттуда, потом Николая уже из «шамордома», из Риги и дивеевская игуменья. Затем уже ученицы этих игумений разнесли эти «традиции» по другим монастырям России. Т.е. все это – «умри на послушании», вот эта бабская жесткость и жестокость, которая никаким боком к Евангелию, это оттуда. М.Николая все развила до безобразия. И раз уж есть такая возможность, хочу сказать, что м.Николая за все годы своего монашества так и не узнала Христа, но это ее личное дело. А вот то, что она погубила столько людей, делает ее никем иным, как слугой дьявола. Мне бы хотелось, чтобы она прочитала это в вашей книжке, я бы сказала ей это в лицо. Конечно, она ответит, что я в прелести, а она терпит поношение и клевету, но Бог ей судья.
P.S. Мне бы очень не хотелось, чтобы ваша книга и мои слова послужили поводом кинуть камень в монашество как Божественное установление. Всегда среди монахов были разные люди: были те, которые, уподобляясь Христу, преобразили себя и стали святыми, а были те, кто в силу страстей, лени, карьеризма и т.д. не смогли этого достичь. Но истинные монахи есть и сейчас. Надо разделять монашество, воспитавшее многих святых подвижников, и таких лиц, как м.Николая.

(К главам 1,2)
Очень интересные записки. Я прожил 7 лет в мужских обителях. Но читая ваши записи могу сказать, что действительно в монастыре всё зависит от игумена (игуменьи). К сожалению в современных обителях на этой должности оказываются люди совершенно далёкие от опыта духовной монашеской жизни. Как правило, кто то из приближённых правящего архиерея. А в мужских обителях это может быть человек который вообще не жил ни одного дня в монастыре, а постригался где то в духовной Академии или на приходе. Являясь ставленниками епископа эти люди (сделавшие свою карьеру раболепством и унижаясь) ведут себя крайне распущено по отношению к братии. Описанные вами "истерики" игуменьи на трапезе по поводу "разбора полётов" вполне обычное дело и в мужских монастырях. Всё это не прибавляет им авторитета. Вокруг них как правило собираются беспринцыпные льстивые люди (стукачи и сплетники). Нормальному человеку в этом окружении, как правило, делать действительно нечего. И самое неприятное, что такая картина во многих современных обителях. Внешняя сторона блестит, а что у людей в душе происходит никому не интересно. Сейчас хотят ввести повсеместно "откровение помыслов" настоятелю монастыря. Представляю себе во что это может вылиться. В наших монастырях никто никогда ничего и никому не прощает. Думаю, что все эти "откровения" либо будут носить очень формальный характер. Либо превратятся в тайные доносы монахов друг на друга, от страха попасть в немилость к наместнику.
Вы конечно многое претерпели. Но монашество настоящее, на мой взгляд, дело сугубо личное. Основа монашеской жизни это диада - учитель и ученик. Так было в древности. Сначала появился преподобный Сергий, а потом Сергиева Лавра. А сейчас происходит наоборот. Строят монастырь ищут братию, а "кормчего" ставят неизвестно откуда и начинают рассказывать сказки про "благодать" которая действует волшебным образом не зависимо от того кто этот человек. Монастыри "колхозы" мало к настоящему монашеству имеют отношение. Такое "монашество" несомненно обречено. Что мы и видим в некоторых современных монастырях. Особенно в мужских. Служат семейные священники и живёт пара бомжей "послушников". А монастырь, при этом, имеет официальную регистрацию и считается действующим.Но монашество индивидуальное как форма церковной жизни несомненно сохранится.
(К главе 36)
Хотелось бы вспомнить в этой главе и о католическом влиянии. В частности ордена иезуитов на Русскую церковь особенно в 18 - 19 веках через устройство духовных школ по иезуитскому образцу. Об этом хорошо написал в своей работе "Пути русского богословия" протоиерей Георгий Флоровский. А вот цитата из книги другого историка П. Бунина "Иезуиты" :" Наряду с безусловным послушанием, характерной чертой ордена является шпионство, возведенное в систему. На каждого члена общества возложена безусловная обязанность доносить о всем, что он заметит относительно своих товарищей. Члены ордена были поставлены в условия, при которых они не могли не доносить. Если один из иезуитов, зная проступок другого, скроет его и не донесет начальству, то все равно тот, на которого он не донес, донесет на него и обвинит именно в том, что он укрывает проступки товарищей. В результате, нет ни одного иезуита, на которого бы не было доносов с обвинением его в самых ужасных деяниях. "Если бы кто-нибудь порылся в римских архивах, -- говорит иезуит Марианна, -- то вынес бы заключение, что нет ни одного честного иезуита, по крайней мере, между живущими далеко от Рима и не известными генералу лично: все запятнаны доносами".
Вся жизнь иезуита известна его начальству. Над его духовной жизнью строгий контроль. Письма доходят, только пройдя цензуру старших иезуитов. Нельзя ни читать, ни приобретать книг без разрешения. Все до мельчайших подробностей предусмотрено уставом... Иезуит должен был вставать по звонку, убирать свою постель и комнату. Уходя, он должен всегда оставлять комнату отпертой, ибо начальник всегда может войти и осмотреть его вещи... Обязанный доносить начальству обо всем, что ему известно относительно товарищей, по отношению к посторонним людям иезуит должен хранить тайну. Он не имеет права рассказывать об интимных делах ордена кому-либо. Все что делается в ордене, должно быть скрыто. Вот почему о внутренней жизни иезуитов так мало известно в обществе... "Пусть другие религиозные братства, -- пишет Лойола, -- превосходят нас постом и молитвой, строгостью одежды и пищи; наши братья должны блистать истинным безусловным послушанием, отречением от всякой воли и собственного суждения". Но было бы неправильно думать, что устав ордена требует только простой исполнительности. Идеальный последователь Лойолы должен не только отожествляться с желанием своего начальника: он должен отожествляться с его мыслями и считать истинным и справедливым все, что начальник думает и приказывает. "Если ты откажешься подчинить твой разум и волю, -- говорит Альфонс Родригес, -- то твое послушание не имеет значения жертвы; оно далеко от совершенства, потому что ты не хочешь принести Богу в жертву самую благородную часть твоего существа -- разум". За любое непослушание и за разномыслие с начальством иезуит строго наказывался тяжёлыми работами.
О заразе иезуитизма в Русской церкви писал и о. Павел Флоренский. Так что Маша традиции тоталитарных сообществ уходят своими корнями гораздо глубже. Ещё в эпоху контрреформации. И церковь заражена ими уже давно. Ещё с реформ патриарха Никона. Но всегда находились ревнители благочестия понимавшие откуда это влияние и боровшиеся с ним. Монастырь в Малоярославце ещё не всё русское монашество. А равно и подобные ему. К стати, традиция открывать помыслы начальству в письменном виде тоже иезуитская. Когда вы жили в нормальном монастыре в Иерусалиме у м. Георгии ничего подобного не было.
(К главам 42,43)
Да. Во многом я с вами согласен. Думаю монастырское начальство не шибко о вас переживает. Если смотреть с административной точки зрения, или если хотите "советской", а большинство из нас дети советского времени, то действительно. Одной послушницей больше, одной меньше. Не велика потеря. Как часто тогда говорили - "у нас незаменимых нет". Учили, что человек, сам по себе, только винтик. Главное общее дело любой ценой. "Ни шагу назад". Но жизнь изменилась. Люди теперь намного слабее. Отличие вас Маша от множества других женщин удалённых из обители это ваши литературные способности. О судьбах других мы ничего не знаем. Не думаю, что им всем не хватало только варенья. Да. Для современной девушки и отсутствие туалетной бумаги может стать проблемой. Хотя бывшим строителям коммунизма это покажется смешным с их таёжной романтикой. Я считаю что монашество в постсоветской России только только начинается. До каких либо победных достижений и почивания на лаврах ещё очень далеко. И такие истории как "Исповедь бывшей послушницы" весьма полезны для здравой самооценки и ясности ума.