Й этап

Сначала широко распространяются переводные византийские жития, из них особенно популярным становится занимательное “Житье святаго человека Божия Алексия”. В Болгарии оно было переведено уже в Х веке. В России это житие перешло в фольклор, превратившись в духовный стих. Из оригинальных русских житий получило широкую известность “Сказание о Борисе и Глебе”.

Первые русские жития отступают от традиционной схемы в сторону сближения с реальной жизнью. Для них типично введение в ткань повествования отдельных конкретных изображений, живых психологических моментов, некоторых жизненных ситуаций. Образ самого героя обычно меньше затронут подобными нарушениями агиографического этикета. Он нарисован с самым пунктуальным соблюдением абстрактного религиозного идеала. Например, в “Житии Феодосия Печерского” Нестора отрок Феодосий в изображении автора агиографически стилизован. Образ его схематичен и прямолинеен. Он построен по канону, поступки его однотипны и заранее предписаны идеалом христианского подвижника. Речь его немногословна и всегда многозначительна: насыщена “высокими” церковнославянизмами, она полна назидательных сентенций, изобилует цитатами из Священного писания. “Духовный мир его наглухо закрыт для читателя, и Нестор святотатственно никогда в него не заглядывает. 6 Но в том же житии при описании матери святого, ее неудачной, но трагической борьбы за сына, тот же агиограф Нестор отступает от схемы и дает верные жизненные детали, рисует правдивые впечатляющие картины.

Одними из самых чтимых святых на Руси были Борис и Глеб. Им было посвящено три дошедших до нас произведения: летописный рассказ, “Чтение о Борисе и Глебе” Нестора и безымянное “Съказание и страсть и похвала святую мученику Бориса и Глеба”. Последнее было особенно распространено, о чем свидетельствуют почти 200 его списков, дошедших до нас. Неканонические жития, более близкие к рассказам и сказкам, были значительно популярнее канонических. Произведения, объединенные именами Бориса и Глеба наглядно демонстрируют, что на русской почве возникает совершенно специфическая национальная жанровая агиографическая форма – княжеское житие. Впрочем, Несторово “Чтение о Борисе и Глебе” написано по канону с последовательным описанием всех этапов жизни святых, но “Сказание” по своей жанровой природе является вполне оригинальным литературным произведением, не имеющим аналогий ни в византийской, ни в других славянских литературах. С жанровой точки зрения это произведение объединяет, как показывает и его название, черты повести, сказа, мартирия и похвальной ораторской речи, есть в нем и молитвы, описаны чудеса: включены некоторые исторические и географические подробности.

Жития подвижников церкви, которые можно датировать серединой-концом XIII века, в целом следует охарактеризовать как памятники, строго соблюдающие канон. Образцом такого рода произведения можно назвать “Житие Авраамия Смоленского” составленное книжником по имени Ефрем. Об авторе мы не знаем ничего кроме имени, которое он называет в заключительной части в составе “самоуничижительной формулы”, а также его же сообщения о том, что он был учеником Авраамия. Последнее обстоятельство позволяет предположить хорошую осведомленность автора в событиях жизни святого. Однако рассказывается агиобиография весьма отвлеченно и обобщенно, употребляются стилистические штампы, соответствующие этикету, но не создающие реального облика героя, представления о его родителях, окружении, заботах и пр. Основное содержание жития - рассказ о проповеднической деятельности Авраамия в Смоленске, о гонениях, которые он претерпевает от завистливого местного духовенства. Рассказывается это достаточно красочно, но отвлеченно и риторично. Невозможно составить конкретного представления о том, почему Авраамий снискал любовь смолян и ненависть духовенства, каким конкретно образом ему удалось избежать угрозы физической расправы. Риторичность произведения усиливают предисловие и послесловие, написанные в панегирической манере.

Иная картина наблюдается в княжеских житиях этого времени. Значительные отклонения от канона обусловлены типом героя - государственного деятеля. В княжеских житиях XIII века отразились события монголо-татарского нашествия и ига. В это время создается “Житие Александра Невского”, о котором уже было сказано выше несколько слов. Житие должно было показать, что и после Батыева нашествия, после разгрома русских княжеств на Руси все же остались сильные и грозные князья, которые могут постоять за русские земли в борьбе с врагом и воинская доблесть которых внушает страх и уважение окружающим Русь народам. Характеристики Александра Невского в житии очень разноплановы. С одной стороны, он - житийный герой, подчеркиваются его “церковные” добродетели: кротость, смирение, нищелюбие, уважение священнического чина. С другой стороны, он показывается в основной своей деятельности - военные походы, битвы с врагами Русской земли, это мужественный, страшный для врагов герой-полководец. Реальный образ Александра Невского и его деяния придали произведению специфический колорит воинской повести.

Иной тип княжеского жития эпохи татаро-монгольского ига – “Житие Михаила Черниговского”. В 1246 году в Орде по приказанию хана Батыя был убит черниговский князь Михаил Всеволодович вместе с сопровождавшим его боярином Федором. Убийство носило политический характер, но в житии гибель Михаила представлена как добровольное страдание за православную веру. Пришедший в Орду на поклон к Батыю черниговский князь отказывается выполнять татарские обряды: пройти меж огней и поклониться татарским идолам. Боярин Федор поступает так же, как его господин, и тоже гибнет. Отправляясь в Орду и Михаил, и Федор знают, что их ждет там гибель, но они для того и идут, чтобы “обличить” идолопоклонство – “нечестивую веру”. Житие выполнено как мартирия, повествующая о страданиях святого за православную христианскую веру, принятых от нечестивого мучителя-язычника.

Й этап

Второй этап в эволюции русской литературы (конец XIV- начало XV вв.) во многом напоминает южнославянские литературы эпохи османского рабства. Татаро-монгольское иго, задержавшее развитие русской литературы, надолго оставшееся в памяти народной, постоянная татарская угроза на юге, - все это отражается в литературе через усиление церковного начала и выдвижение на первый план житийного жанра. Борьба против чужеземного ига сливается с борьбой с иноверцами, борьба религиозная становится борьбой народной. Это особенно отразили болгарские жития XV и XVI вв., эта тема встречается и в творчестве русских агиографов, прежде всего тех, которые пришли на Русь с юга и хорошо осознавали как реально пережитую опасность, так и вообще угрозу со стороны чужеземных захватчиков. В конце XIV века и в русской литературе впервые появляется интерес к человеческим эмоциям и чувствам героев. В житиях расцветает торжественный риторический высокопарный стиль, известный нам по болгарским житиям и названный Д.С. Лихачевым стилем второго южнославянского влияния, эмоционально-экспрессивным или панегирическим стилем.

Первые проявления этого стиля связаны с именем митрополита Киприана. Болгарин по национальности, он был тесно связан личной и творческой дружбой со своим земляком Евфимием Тырновским, болгарским патриархом, основоположником и теоретиком панегирического стиля в болгарской литературе. Киприан переработал уже существовавшее “Житие митрополита Петра”, пышно литературно его украсив и изменив политические акценты.

В наиболее завершенном и оригинальном виде экспрессивно-эмоциональный стиль представлен в творчестве Епифания Премудрого. Биографические сведения о нем весьма скудны и в значительной степени предположительны. Родился он в Ростове в первой половине XIV века. В 1379 году принял пострижение в ростовском монастыре Григория Богослова. В дальнейшем подвизался в Троицком Сергиевом монастыре. Он бывал в Иерусалиме, на Афоне, вероятно, путешествовал по Востоку. Умер Епифаний в 20-х годах XV века. За свою начитанность и литературное мастерство он и получил прозвище “Премудрый”. Перу Епифания принадлежат два жития – “Житие Стефана Пермского”, написанное им в 1396-1398 годах, и “Житие Сергия Радонежского”, написанное между 1417-1418 годами.

Историческая действительность конца XIV века породила новый тип церковного деятеля, человека бескорыстного, стремящегося к просветительской деятельности или на практике воплощавшего в жизнь идею народного единения Руси в борьбе за политическое освобождение и национальное возрождение. Такой тип церковного деятеля поэтизируется и превозносится в древнерусской литературе этого времени, становится нравственным идеалом эпохи, образцом церковного иерарха. Именно таким нравственным идеалом эпохи являются герои агиографических сочинений Епифания Премудрого: искушенный в науках, познавший глубины слова Божия философ, неутомимый миссионер и просветитель Пермской земли, ее первый епископ Стефан Пермский и поборник согласия и любви, собиратель родной земли и ее заступник Сергий Радонежский.

Новаторство Епифания сказалось на композиционной структуре житий. Вступление приобретает ярко выраженный риторический характер, значительно увеличивается в объеме центральная биографическая часть. Агиограф рассказывает не только о рождении, детстве и юности Стефана, но и о его книжной премудрости, упорном труде по изучению библейской и патристической литературы, его целенаправленной подготовке к миссионерской деятельности, для чего тот изучает пермский язык и составляет пермскую азбуку.

Традиционные поэтические приемы средневековой агиографии у Епифания усложнены, обогащены новыми оттенками, Многочисленные амплификации, нанизывание одних сравнений на другие, перечисление в длинных рядах варьирующихся традиционных метафор, ритмика речи, звуковые повторы придают тексту особую торжественность, приподнятость, эмоциональность и экспрессивность. “Плетение” похвалы святому - основная цель и задача “Жития Стефана Пермского” Но все же в этом пышном похвальном панегирике просветителю Пермской земли встречаются и жизненные зарисовки, и исторически конкретные факты.

Следует отметить оригинальность заключительной похвалы в “Житии Стефана Пермского”. Похвала эта состоит из трех плачей - пермских людей, пермской церкви и автора, “инока списающа”. Подобного рода житийная похвала, в форме плачей, встречается только у Епифания. Плачи эти носят книжно-риторический характер, но создавал их агиограф под влиянием народных плачей. Некоторые обороты из плача церкви перекликаются с мотивами устного народного творчества.

Второе сочинения Епифания дошло до нас в редакции Пахомия Логофета (Серба) - еще одного представителя школы “плетения словес”. Пахомий Серб придал эмоционально-экспрессивному стилю строго официальный церковно-религиозный характер. Жития, написанные им, стали формальными образцами для всей последующей агиографии. Нельзя отказать Пахомию в литературных способностях, он был очень плодовитым и опытным писателем. Едва ли это на Руси не первый писатель-профессионал: летопись сообщает, что Пахомий получал вознаграждение за свои литературные труды. Агиографическим мастерством Пахомия восторгались средневековые книжники. Но творчество Пахомия носило рассудочный характер, преследовало цель нивелировать памятники житийной литературы, приведя их тексты в соответствие с формальными требованиями жанрового канона.

Хорошо разработанной системе Епифания и Пахомия противостоят в агиографии второй половины XV века, с одной стороны, “неукрашенные” описания жизни святых, рассматривавшиеся, по-видимому, как материал для последующей литературной обработки, а, с другой - жития-легенды, основанные на фольклоре и обладающие хорошо разработанными, но не традиционно-агиографическими сюжетами.

К “неукрашенным” житиям первого типа принадлежит составленная в 1477-1478 годах записка о последних днях крупнейшего церковного деятеля XV века, основателя и игумена Боровского монастыря Пафнутия. Составил эту записку келейник игумена Иннокентий. Последний видел свою задачу в том, чтобы как можно точнее записать предсмертные речи и последние дни Пафнутия. Именно благодаря отсутствию риторики безвестному монаху уделось создать необыкновенно выразительный образ больного старика, еще недавно возглавлявшего огромное монастырское хозяйство и, наконец, уставшего от всей этой суеты и жаждущего покоя.

Новгородское “Житие Михаила Клопского” - развернутое агиографическое описание жизни и чудес новгородского святого-юродивого, сочувствовавшего Московским князьям (именно это обстоятельство способствовало сохранению жития в общерусской письменной традиции после присоединения Новгорода). Создатель произведения, несомненно, опирался на определенные традиции, но скорее полуфольклорные и полулитературные, нежели агиографические.

Необычно для агиографии уже само начало жития: нет рассказа о рождении и воспитании святого. Житие начинается с описания неожиданного и таинственного появления не названного по имени героя в Клопском монастыре. Перед нами как бы “закрытый” сюжет, вызывающий недоумение и любопытство у читателя.

К такого же типа житию может быть отнесено также новгородское “Житие Иоанна Новгородского”, включающее новеллистическую часть о путешествии святого в Иерусалим на бесе, неоднократно переписывавшуюся отдельно в различных сборниках и основанную, очевидно, на легендарных устных преданиях.

Й этап

В XVI в. жанровые критерии в русской литературе снова укрепляются. Создаются монументальные житийные своды. Жития для них специально перерабатываются, по возможности сглаживаются различия между ними, все подводится под общую государственную концепцию (обоснование государственного и церковного единства), пишутся в официозном, пафосном, риторическом стиле, приподнято взволнованным старославянским языком. Макарьевские “Четьи Минеи” в 12 томах - и вершина развития жанра и его окончательная канонизация, от которой движение могло пойти только в обратную сторону, к нарушениям жанра, к его разложению и окончательному преодолению.

В трех списках “Великих Четьих Миней” за десятилетия работы над ними были собраны все известные к XVI в. древнерусские произведения, признанные русской церковью, и даже некоторые апокрифы. Создана была своего рода литературная энциклопедия XVI века. Как пишет сам Макарий, начиная традиционной формулой самоунижения: “се аз смиренный и грешный Макарие, митрополит всеа Русиа... писал есми и събирал и в едно место их. Совокуплял двенадесять лет многим имением и многими различными писари, не щедя сребра и всяких почастей и в своде сем все святыя книги събраны и написаны, которыя в Русской земле обретаются”.

В огромные тома “Великих Четьих Миней”, по счету монаха Евфимия, составившего оглавление “Миней” по “Царскому” списку, входит не менее 27057 страниц или 13528 больших листов с двумя столбцами текста на каждом. В него включены целиком старая “Четья Минея”, оба “Пролога”, отдельные житийники, целые книги “Священного писания” с толкованиями, творения отцов церкви, церковных писателей, “Патерики”, разные сказания и повести, притчи и путешествия, “Кормчая книга”, послания, грамоты, некоторые апокрифы, как мы сказали выше, и т. п.

В 12 томов вошли также вновь составленные жития, основывавшиеся на некоторых письменных и устных источниках, но чаще на устных легендах. И эти новые жития за отсутствием конкретного материала писались чаще всего по готовому шаблону, закрепленному для этого жанра Тырновской школой.

Основной материал макарьевского свода - краткие и пространные жития и торжественные, похвальные и поучительные слова на праздники и памяти святых, но входят в него и светские беллетристические произведения, такие как “Повесть о Варлааме и Иоасафе”, “Сказание о Вавилоне”. Беллетристические, занимательные черты присутствуют и во многих житиях, прежде всего они сохранены в большинстве древних произведений по той причине, что редакторы не отваживались исправлять старинные церковные тексты. Так, свободным построением и увлекательным сюжетом отличаются похожее на приключенческий любовный роман “Житие блаженной Феодоры”, наивно-фантастическая повесть о мучении и воскресении 300 лет спустя семи эфесских отроков, со всеми невероятными приключениями переписанная легендарная повесть о чудесном путешествии в Иерусалим на бесе Иоанна Новгородского и т. п. Но произведения более поздние, такие как, например, исключительно своеобразное “Житие Михаила Клопского”, юродивого и предсказателя, или необычайная по своему содержанию и построению “Повесть о Петре Ордынском” и др., были подвергнуты значительной обработке. Из них исключались все яркие детали, выпрямлялся их сюжет, обобщались и абстрагировались конкретные моменты, добавлялись обязательные расширенные риторические вступления и заключения и т. п. Они полностью подводились под общий житийный шаблон. Процесс редакторской правки демонстрирует работа одного из сподвижников Макария - Василия Тучкова над переделкой “Жития Михаила Клопского”, или сравнение старой, известной нам “Повести о житии Александра Невского”, близкой к воинской светской повести, с написанным на основе ее для монументального свода “Похвальным словом князю Александру Невскому”. Авторы не решились включить в “Великие Четьи Минеи” ни житий, близких к историческим биографиям, ни популярных произведений, как народное сказочно-поэтическое “Житие Петра и Февронии” и др. Все это свидетельствует об эстетических установках Макарьевского кружка и вообще писателей XVI века, эпохи “второго монументализма”, по терминологии Д. С. Лихачева.

Однако в XVI веке продолжается и традиция легендарного жития-повести В середине столетия появляется “Повесть о Петре и Февронии Муромских”, созданная русским писателем и публицистом Ермолаем-Еразмом. В основе повествования лежит сюжет сказки о мудрой деве и легендарная история о девушке из села Ласково Муромской земли. С точки зрения автора, его рассказ должен стать конкретным примером выполнения в жизни христианских нравственно-этических норм. Об идеале святости в каноническом смысле применительно к Петру и Февронии говорить трудно. Агиографический канон не соблюден в связи с использованием фольклорных мотивов и введением новеллистических принципов повествования (два фольклорных сюжета - о мудрой деве и о герое-змееборце, повествование делится как бы на главки новеллистического характера). И все-таки герои - идеальны. Они предстают перед нами в нетрадиционном аспекте: описываются их личные, семейные отношения, черты их характеров, психологические особенности раскрываются на бытовом материале. Ермолай-Еразм стремился реализовать свои представления об идеале нравственного поведения и идеале правителя, которые во многом корреспондируют с народными представлениями, закреплявшимися в том числе и в легендарных сюжетах, Фактически даром чудотворения Петр и Феврония наделяются не за мудрость или особо крепкую веру, а за верность и супружескую любовь, которые предпочтительнее “временнаго самодержавства”.

Й этап

В русской литературе переходным был, как известно, XVII век. Если до него изменения в житиях не были систематическими и последовательными, то теперь происходит окончательная ломка жанра, завершающаяся его отрицанием в форме пародии. Древние авторы рисовали человеческие образы в значительной мере примитивно: изображали или один момент в душевной жизни героя, или какое-либо одно статичное состояние чувств, не учитывая связи отдельных моментов между собой, причин их; возникновения, развития чувств. Показ сложности и противоречивости духовного мира человека, более цельная его характеристика появляются только к концу XVI века. И лишь литература XVII века открывает собственно человеческий характер.

В конце XVI-XVII вв. жанр житий широкой струей вбирает в себя светские тенденции. Характерна тут группа северных житий, где главными героями-святыми, были люди из народа, трагически, загадочно погибшие или на море, или от удара молнии, или даже разбойники, убийцы. Они свидетельствовали об усилении интереса к человеческой личности как таковой. В этих житиях повествование зачастую развивается по линии “освобождения жанра от обязательного рассказа о жизненном пути святого, в ряде случаев агиографы совсем не знают биографии человека, признанного святым и описывают только его посмертные чудеса или дают отдельный известный эпизод из его жизни,связанный с его канонизацией, чаще всего необычную, “подвижническую” смерть героя”. 7

Именно в это время в развитии житийного жанра намечаются две различные линии: отказ от биографизма, усиление бытовых деталей и сюжетных подробностей, с одной стороны, а с другой - подчеркнутый биографизм, выделение одной центральной фигуры и подробное описание ее истории и ее внутреннего мира. Первая линия приведет к бытовым повестям и авантюрным новеллам, вторая - к психологическим повестям и историко-мемуарной прозе.

Еще одно отклонение можно установить на примере русских “Повести о Ульянии Осоргиной” и “Повести о Марфе и Марии”. 8

Линию развития житийного жанра в русской литературе завершает и зачинает собой линию новой повествовательной литературы знаменитое “Житие протопопа Аввакума, им самим написанное”. По своей критической направленности и художественным особенностям оно тесно связано с демократической сатирой XVII века, с историческими и бытовыми повестями. Из агиографического наследия Аввакум перенял как старую житийную форму, так и то традиционное нарушение канонов, которое было для нее так широко типично. В житии это проявляется в тенденции к отражению мотивов живой действительности, в анализе чувств и психологии героя, в цельности его образа, данного в становлении и развитии, в его связях с другими людьми, в окружающем его богатом бытовом фоне и т. п.

1. Идейно-художественное своеобразие апокрифической литературы. «Сказание, како сотворил Бог Адама», «Хождение Богородицы по мукам».

Определяя апокрифы как литературное явление »необходимо, учитывая факт занесения того или иного произведения в индексы, основное внимание уде-шть характеристике идейно-художественного своеобразия апокрифов,их >отличия от канонической литературы. Апокрифы - это произведения, сюже-ры которых тесно связаны с библейской "историей",однако в апокрифах эпизоды Писания дополнены, развиты,им дается особая,отличающаяся от канонической трактовка.Несмотря на близость апокрифов,идейную и тема-гическую,к канонической литературе,"отреченные" книги представляют собой особый тип источников.Апо1фифы являлись письменным изложением зародной легенды или легенды, возникшей в церковной среде, предназначались в качестве духовной пищи широким массам читателей, чье сознание 5ыло религиозно**.В апокрифах вольно или невольно должны были,отразиться элементы народных представлений. Так, А.Н.Пыпин, подчеркивая близость апокрифов к традициям народной культуры, определял их как новый, зозникший на основе христианства иэпосм*^.В апокрифической литературе образы Писания существенно трансформировались, при этом "небесное" вводилось к земному,христианские образы-символы получали конкретное, латериальное истолкование.
материалистическое

Апокрифы чрезвычайно разнообразны по своей тематике. Согласно существующей классификации. Основанной поеимущественно на тематическом принципе, среди апокрифов выделяются ветхозаветные и новозаветные, апокрифические жития святых,особую группу составляют эсхатологические апокрифы, которые будут анализироваться в данной работе.

Эсхатологическая тема имела для древнерусского человека принципиальную значимость.Само понимание времени в Средние века было эсха-тологично*8.Согласно оредневековым представлениям,история должна завершиться Страшным судом,где будут разрешены все земные противоречия. Говоря о популярности эсхатологической тематики на Руси,не следует забывать,что эсхатология являлась важнейшей частью христианской догматики. Церковь активно использовала тему ада и рая в целях духовного порабощения народных масс:для внушения им покорности,для утверадения мысли о незыблемости существующего порядка.Эсхатология,следовательно, была одним из наиболее действенных средств духовного воздействия
Хождения богородицы",осуществленный П.Н.Сакулиным,который разбирает сложное композиционное строение апокрифа,своеобразие стиля,выделяя такие приемы,как градация,повторы.Особенности сюжетов "Хождения богородицы" и "Хождения Агапия" рассматриваются в коллективном исследовании "Истоки русской беллетристики"^.Выводы представляют большую ценность в плане выявления элементов беллетристичности в апокрифах.
Апокрифы эти давали наглядное представление о власти дьявола. В этом отношении интересен апокриф «Како Бог сотвори Адама». Бог и дьявол выступают как две равновеликие силы. В то время, как Бог творит человека, дьявол всячески старается напакостить своему противнику: мажет тело Адама нечистотами, наносит телу 70 ран и свой поступок дьявол оправдывает вещей пользой самого Бога – ведь если у человека ничего не будет болеть, то он никогда не вспомнит о своем творце – Боге. Таким образом, библейская легенда приобретала в апокрифе живое конкретное звучание и, конечно, была более доходчива для вчерашнего язычника, чем сухой и лаконичный рассказ Библии.

Значительный интерес представляли апокрифы эсхатологические, развертывающие фантастические картины потусторонней жизни, конца мира. Эта группа апокрифов являлась действенным средством воспитания и пропаганды христианской морали, наглядно изображая христианскую идею «воздаяние в веке будущем» за соответствующие поступки в земной жизни.

Остановимся на эсхатологическом апокрифе «Хождение Богородицы по мукам», весьма популярном на Руси на протяжении многих веков. Апокриф этот перешел на русскую почву через югославское посредство и по своему содержанию очень близок к дошедшему до нас византийскому тексту памятника. Древнейший русский список относится к XII веку. Содержание апокрифа следующее: Богородица в сопровождении архангела Михаила спускается в ад, где перед ее взором открываются мучения грешников. Здесь в аду мучаются не верившие в Троицу и в Богородицу; почитавшие языческих Богов; проклятые своими родителями; людоеды; нарушители крестной клятвы; сплетницы; те, кто пропускал пасхальную заутреню; клеветники, разлучавшие брата с братом, мужа с женой; попадьи, не почитавшие своих мужей и после их смерти вторично выходившие замуж; монахини-блудницы, блудники; воры; пьяницы; немилостивые князья, епископы, патриархи, цари, не творившие воли божьей; сребролюбцы-ростовщики и беззаконники. Они погружены в огненную реку – кто до пояса, кто по пазуху или до шеи, а кто и доверху, другие лежат на постелях, объятых пламенем, третьи подвешены на железных деревьях за зуб, за язык или за ноги, четвертых поедают змеи, грызет червь и т.д. Богородица с состроданием относится к мучениям грешников, сама хочет мучиться с ними в аду и лишь однажды выражает одобрение наказаниям, которым подвергаются грешники. На ее вопрос, кто эти грешники, узнает, что это евреи, которые мучаются за распятие ее сына Христа и вместе с ними – отступники от христианской веры, а также творящие блуд с кумами, матерями и дочерьми, отравители и убийцы, о них она говорит – «По делам их буди тако». Богородица, увидев зрелища ада, обращается к Богу с мольбой о помиловании грешников. В помощь себе она призывает ангельский чин, пророков и силы небесные, все они обращаются к Богу. Снисходя к настойчивым просьбам, Бог дает ежегодный покой грешникам от великого четверга до пятницы (около двух месяцев). В русском тексте, в отличие от греческого, среди грешников, мучающихся в аду, есть и такие, которые почитали славянских языческих богов – Трояна, Хореса, Велеса, Перуна.

Живое участие Богородицы к мучениям грешников, заставляющее ее то и дело проливать слезы, противопоставляется суровому и безучастному божьему суду. Весь апокриф проникнут свободомыслящим отношением к установленным религией нормам и понятиям; он не щадит грешников не только рядовых, но и таких, которые в силу своего иерархического положения, были под защитой официальной церкви: епископов, патриархов, черниц, немилостивых князей и царей, не творящих воли божьей. «Хождение» отразило в себе оппозиционное отношение известной группы верующих к учению ортодоксальной церкви и одновременно моральное переосмысление прямолинейно-бездушной официальной христианской доктрины. Центральная фигура апокрифа – Богородица – при всей своей эпичности, отличается свойствами реальной человеческой личности, она рисуется как деятельно сострадающее людскому горю существо, но вместе с тем и как рядовая женщина-мать, которой свойственно чувство озлобления, когда дело касается участи ее сына. Богородица противопоставлена в апокрифе жестокому, равнодушному к человеческим скорбям Богу. Апокриф резко расходился с канонической церковной литературой в трактовке божьей справедливости, давая наглядное представление об адских мучениях, которые ожидают грешников на том свете.

Идейно-художественное своеобразие «Слова о погибели Русской земли».

Любовь к родине одним из важнейших проявлений своих имеет любовь к природе родной страны. Не случайно поэтому "Слово о погибели Русской земли" начинается с описания русской природы. В этом описании одни исследователи пытаются усмотреть пейзаж северо-запада Руси - Новгородской области, другие - пейзаж ее северо-востока - Владимиро-Суздальской Руси, третьи - пейзаж Киевского юга.

Типична в этом отношении интерпретация русского пейзажа "Слова" А. В. Соловьевым. Он пишет: "Картина природы в "Слове о погибели" очень последовательна: она начинается со "многих озер", за ними следуют реки и кладези-источники, затем крутые горы, высокие холмы, всюду частые дубравы и дивные, плодородные поля. Это скорее северный пейзаж озерной полосы, где с холмов сбегают истоки рек, где среди березовых и хвойных лесов стоят кладези, блестит гладь озер и ширь полей, та страна, где встречают Весну счастливые берендеи Островского, т. е. жители Суздальской области". 1

Эта попытка интерпретации пейзажа "Слова о погибели" дает возможность показать принципиальное отличие пейзажей в древнерусской литературе от литературных пейзажей нового времени. А. В. Соловьев вполне откровенно имеет в виду "Снегурочку" Островского, но не "Слово о погибели". Древнерусские произведения не могут говорить о "глади" озер (тем более - о блеске этих гладей), ни о сбегающих истоках рек, и совершенно ничего общего не имеют они с восторгами счастливых берендеев. Русская литература XIX в. создала свой "оперный" трафарет в изображении древней Руси, ее истории, людей и природы, оказывающий непреоборимое влияние даже на весьма тонких знатоков древнерусской истории и литературы.

В самом деле, различие в изображении природы между новой русской литературой и древней очень велико. Пейзаж в новой литературе носит "портретный" характер, в нем отмечаются индивидуальные, характерные только для той или иной местности черты. "Пейзажист" смотрит пристально и с небольшого расстояния: он замечает и блеск водной глади, он видит, как поставлены "кладези", может определить породы деревьев. Писатель-пейзажист стремится увидеть реальную картину природы, дать ее описание как бы из одной неподвижной видовой точки, создать перед читателем иллюзию реального видения. Иллюзионизм - так можно было бы определить принципы изображения пейзажей в литературе нового времени. Древнерусская литература выражает иное отношение к природе: либо природа изображается в движении как участница событий человеческой жизни, либо превозносится как проявление божественной мудрости. При этом она никогда не является самодовлеющим центром описания. В первом случае говорится только о тех ее действиях, которые оказывают прямое или косвенное (как приметы, предзнаменования) воздействие на судьбу человека, - о засухе, о грозе, о землетрясении, о появлении комет и "знамений" на солнце, о падении звезд и пр. Во втором случае - это философические размышления о мудрости божественного мироустройства.

А. В. Соловьев справедливо относит "Слово о погибели Русской земли" к одному из самых ранних в европейской литературе описаний и прославлений своей родины. У автора "Слова о погибели" не было предшественников в такого рода прославлении. В Повести временных лет описываются географические пределы Русской земли. В "Слове о полку Игореве" есть описания действий природы, на основе которых читатель нового времени составляет свои представления о пейзажах, где развивалось действие "Слова о полку Игореве". "Пейзажи" "Слова о полку Игореве" - это плоды нашего воображения, действующего под влиянием воспитанной на литературе нового времени потребности "видеть" то, что описывается в литературном произведении. 2

Отсюда ясно, что "Слово о погибели Русской земли" не имело предшественников в изображении картины Русской земли. Но то, что оно не имело предшественников, не означает, что у него не было образцов. Свои образцы "Слово о погибели" находило в близких по времени произведениях, творчески их перерабатывая.

Так, например, то, что говорится в "Слове о погибели" о могуществе Русской земли, автор "Слова" мог найти в некрологических статьях, посвященных прославлению того или иного русского князя. То же, что говорится в "Слове" о русской природе, автор в известной мере заимствовал из "Шестоднева" Иоанна Экзарха Болгарского.

"Шестоднев" Иоанна Экзарха Болгарского - один из самых поэтических памятников мировой литературы - оказал огромное влияние на всю русскую литературу XI-XVII вв. Восхищение мирозданием захватывало, заражало, властно подчиняло себе не одного русского писателя, воспитывало любовь к природе и ко всему живущему.

Художественный метод описания Русской земли в "Слове о погибели" тот же, что и в "Шестодневе": это восхищение "мудростью", "разумностью" и красотой мироустройства - в данном случае не всего мира, а Русской земли. Описание ведется путем перечисления главных ее объектов: гор, холмов, дубрав, полей, рек, кладезей, зверей, птиц, а затем - творений рук человеческих: городов, сел, "виноградов" (садов), домов. Объекты эти те же, что и в "Шестодневе", и порядок, в котором они перечисляются, часто совпадает с порядком их перечисления в "Шестодневе". Так, например, в "Шестодневе" говорится, что бог разделил воды "и на морѣ, и на рѣкы, и на источникы, и на эзера, и на кладезе", 3 далее в перечислении даров книжного учения соблюден тот же порядок: "рѣкы и езера, и источници, и кладези". 4 Не случайно, думается, "Слово о погибели" перечисляет те же объекты: "И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, рѣками и кладязьми мѣсточестьными". Следовательно, кладези, реки и озера отнюдь не являются принадлежностью какого-либо определенного русского пейзажа - северного или южного. То же самое нельзя сказать и о садах ("виноградах"), горах и дубравах, упоминаемых в "Слове"; ср. в "Шестодневе": "Кого ли ради и земля садом и дубравами и цвѣтомь утворена и горами увяста" (л. 1). Совпадает и терминология описаний: "украшено" (л. 1), "красотами" (л. 65 об.), "удобри" (л. 65 об.), "ухытри" (л. 65 об.), "исплънены" (л. 1 об.). Ср., например: земля "украшена же бысть абие и различными цвѣтци садовы и бечисмеными трѣвами. Таче потомъ оутворено бысть и небо великыима свѣтилома и всѣхъ эвѣздь добротами" (л. 160 об.).

Эпитеты, которые прилагаются к перечисленным объектам, носят не конкретизирующий, а идеализирующий характер: они подчеркивают их главные, основные свойства: горы - крутые, холмы - высокие, дубравы - частые (т. е. густые), звери - различные, птицы - бесчисленные, города - великие, села - дивные, "винограды" (сады) - "обителные" (т. е. принадлежащие обителям, обиталищам, иными словами - возделанные, незаброшенные), князья - "грозные", бояре - "честные" (окруженные почестями), вельможи - "многие" и пр. Особенно характерны для "Шестоднева" эпитеты "бесчисленные" (а также "бескрайнии","неизглаголемые"), "многие" и "различные" - это эпитеты, в которых точнее всего раскрывается основная идея "Шестоднева" - восхищение разнообразием мира, неповторимостью отдельных его объектов, их многочисленностью: "всу тварь разъличными добротами ухытри" (л. 65 об.), "птице, еже бечисмене " (л. 5 o6.), "бечисмене рѣкы" (л. 3 об.), "пучинами же безмѣрныими одевши се и бечисменныим и полияна" (л. 61), "бечименными рѣками" (л. 61) и т. д.

Автор "Шестоднева" рассматривает мироздание как некий ковчег, дом, наполненный ("исполненный") и "удивленный" рачительным хозяином всевозможными "красотами". Те же термины видим мы и в "Слове о погибели": "И многыми красотами удивлена еси"; "...всего еси испольнена, земля Руськая".

Однако между "Словом о погибели" и "Шестодневом" имеются и серьезные различия: автор "Слова" ни разу не говорит о творце всего сущего. Он восхищается не творцом, а самим творением. Творение это - не весь мир, а только его часть - Русская земля, и соответственно этому в "Слове" не говорится о том, что не имеет к ней отношения, - о солнце, месяце, звездах, ни о море (море упоминается, но не как часть Русской земли), о чем так много говорится в "Шестодневе". Наконец, еще одно отличие и, может быть, самое любопытное: в "Слове о погибели" гораздо чаще употребляются эпитеты. Именно в эпитетах, думается, больше всего сказывается связь "Слова" с народной поэзией - связь, особенно многозначительная для произведения, посвященного прославлению родины: "О свѣтло-свѣтлая и украсно украшена земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, рѣками и кладязьми мѣсточестьными, горами крутыми, холми высокыми, дубровами частыми, польми дивными, звѣрьми разноличьными, птицами бещислеными, городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными, и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами!" А далее: "тоймичи погании", море "дышючее", "каменыи городы", "синее море", "великыя дары"...

Автор Слова как бы окидывает взором всю Русскую землю и восхищается ее красотой и величием: «О светло светлая и украсно украшена земля Руськая. И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, реками и кладязьми месточестьными, горами крутыми… зверьми различными, птицами бещислеными…». Русская земля «украсно украшена» не только красотами и дарами природы, она славна и «князьми грозными, бояры честными, вельможами многами». И развивая тему «грозных князей», покоривших «поганьскыя страны», автор Слова рисует идеальный образ русского князя - Владимира Мономаха. Половцы пугали Мономахом своих детей. «Литва» боялась во времена этого князя выходить из своих болот, венгры даже горы укрепляли железными воротами, чтобы «великий Володимер» не пришел к ним, «немцы» (шведы) радовались, что их земли далеко от княжения Мономаха «за синим морем», а византийский император, «жюр [кир - греч. господин] Мануил Цесарегородскый», посылал Владимиру Мономаху дары, чтобы он «Цесаря-города не взял». Этот гиперболизированный образ «грозного» великого князя воплощал в себе идею сильной княжеской власти, воинской доблести. В обстановке монголо-татарского нашествия и военного поражения напоминание о силе и могуществе Мономаха служило укором современным князьям и вместе с тем должно было вселять надежду на лучшее будущее. Не случайно поэтому «Слово о погибели» было присоединено к «Житию Александра Невского»: в Житии грозным и великим князем выступал князь - современник батыевщины.

«Слово о погибели Русской земли» по теме и по стилю перекликается со «Словом о полку Игореве». Эти памятники имеют много общего: высокий патриотизм, проявление национального самосознания, гиперболизация силы и воинской доблести князя-воина, лирическое восприятие природы, ритмический строй текста. Памятники близки и тем, что оба содержат сочетание плача и похвалы. В обоих текстах имеются общие стилистические формулы, сходные поэтические образы. Характер заглавия обоих произведений совпадает: «Слово о полку…» - «Слово о погибели…». Фраза «Слова о полку Игореве» «От стараго Владимера до нынѣшняго Игоря…» параллельна фразе «Слова о погибели» - «От великого Ярослава и до Володимера, и до ныняшняго Ярослава…». Может быть отмечен и ряд других параллельных оборотов. «Слово о полку Игореве» было лиро-эпическим призывом к единению русских князей и русских княжеств, прозвучавшим перед монголо-татарским нашествием. «Слово о погибели Русской земли» - лиро-эпический отклик на события этого нашествия.

Повесть о разорении Рязани Батыем по своей тематике и по стилю является ярким образчиком воинских повестей. Среди последних она по своим художественным качествам занимает одно из первых мест. Характерной особенностью ее является напряженный и в то же время сдержанный лиризм и драматизм. Впечатление волнующего драматизма, производимое повестью, достигается в ней не многословной риторической фразеологией, как в позднейших сходных памятниках, а как бы преднамеренно предельно сжатой передачей трагических событий. Повествование, в основе своей восходящее к лиро-эпическому сказанию, как будто сознательно чуждается напыщенной и витиеватой словесной шумихи, заслоняющей собой непосредственное и искреннее выражение чувств; с той же предельной сжатостью и словесной безыскусственностью передается скорбь окружающих по поводу смерти близких. Первоначальная основа повести отличается всеми характерными чертами раннего воинского стиля как в своей фразеологии, так и в своих образных средствах. Изложение насквозь проникнуто героическим пафосом воинской доблести, князья и дружина изображены здесь в ореоле беззаветного мужества, побуждающего их безбоязненно идти навстречу смерти. Образ "смертной чаши", как лейтмотив, проходит через всю повесть. Рядом с "благоверными" и "благочестивыми" князьями неоднократно с лирическим воодушевлением упоминается "дружина ласкова", "узорочие и воспитание резанское", "удальцы и резвецы резанские". Во всем тоне повести сильно дают себя знать идеальные представления о рыцарственных взаимоотношениях князя и дружины, характерных для поры раннего феодализма. Князья неизменно пекутся о своей дружине и оплакивают погибших в бою дружинников, дружина хочет "пити смертную чашу с своими государьми равно". Воодушевляемые преданностью своим князьям, "удальцы и резвецы резанские" бьются "крепко и нещадно, яко и земли постонати", "один с тысящею, а два с тьмою", а когда они не в силах одолеть врага, все до одного умирают, испив единую смертную чашу. Изложение повести отличается в ряде случаев ритмической организованностью речи. Все эти особенности заставляют очень высоко расценивать повесть как произведение нашего раннего воинского жанра, отводя ей едва ли не второе место после "Слова о полку Игореве".

К числу памятников XIII в., связанных с татарским нашествием и созданных в северной Руси, принадлежит и упомянутое выше "Слово о погибели Русской земли", найденное в начале 1890-х годов. Оно очень невелико по объему (в рукописи занимает всего 45 строк).

В "Слове о погибели", по своему стилю представляющем соединение книжного изложения с устно-поэтическими формами песенной речи, перечисляются природные и материальные богатства, которыми до татарского нашествия изобиловала "светло-светлая и украсно-украшена земля Русская": озера многочисленные, реки и колодцы местнопочитаемые, горы крутые, холмы высокие, дубравы чистые, поля дивные, звери различные, птицы бесчисленные, города великие, села дивные, сады монастырские, дома церковные. Выли тогда на Руси князья грозные, бояры честные, вельможи многие. Большие пространства и живущие на них народы были покорены великому князю Всеволоду, отцу его Юрию, князю киевскому, деду его Владимиру Мономаху, именем которого половцы устрашали своих детей в колыбели и при котором литовцы из своих болот не показывались на свет, а венгры укрепляли каменные свои города железными воротами, чтобы он через них не въехал к ним; немцы же радовались, живя далеко за синим морем. Различные соседние племена платили дань Владимиру медом, а царь византийский Мануил, опасаясь как бы Владимир не взял Царьград, посылал ему великие дары. Так было раньше, теперь же приключилась болезнь христианам.

2. Жанр жития в литературе XI – XIII вв., его разновидности. «Сказание о Борисе и Глебе», «Житие Феодосия Печерского», «Киево-Печерский патери к»

Выделяются два основных типа житийной композиции:

1) Жития мученические (мартирии от греч смерть), повествующие о трагической гибели христианина, вступившего в непримиримый конфликт с императором-язычником; в основе композиции – конфликт, в центре повествования – рассказ о трагической смерти героя; мученики изображались на иконах в красных одеждах, держащими в руках крест, а мученики-воины – также с оружием, например, с мечом или копьем (св. Георгий Победоносец, св. Димитрий Солунский)

2) Жития-биос (от греч. жизнь), повествующие о жизни героя, посвященной подражанию Христу, в основе композиции – последовательный рассказ о жизни святого подвижника от его рождения до смерти, который ориентирован на отражение необходимых, с точки зрения канонической житийной схемы, эпизодов.

На Руси возникла и развивалась особая жанровая разновидность агиографии – княжеские жития. Героями их являлись миряне, политические деятели, прославившиеся своими воинскими заслугами перед родиной и за то почитавшиеся как святые (св. Борис и Глеб, св. Александр Невский).

Слово «житие» в церковно-славянском языке означает «жизнь». Житиями древнерусские книжники называли произведения, рассказывающие о жизни святых. Житие – не художественное произведение в современном смысле. Оно всегда повествует о событиях, которые составитель и читатели считали истинными, не вымышленными. Сверхъестественные события: воскрешение мертвых, внезапное исцеление больных и т.д. – для др. книжников было реальностью.
Жития имеют прежде всего религиозно-назидательный смысл. Описанные истории святых – пример для подражания. Напр. Феодосий Печерский – одно из первых русский житий. Он отдавал тело на ночь на поедание комарам и оводам.
Житие должно вызывать в читателе чувство умиления самоотречением и духовной чистотой, кротостью и радостью, с которыми святой переносил страдания и лишения во имя Бога.
Житие лишь внешне напоминает биографическое произведение. Автор стремится раскрыть характер героя.
В житиях всегда существуют два мира. Это повседневная земная жизнь и высшая, потусторонняя, Божественная реальность. Деяния персонажей напоминают действия Христа. Совершаемые ими чудеса (исцеления, экзорцизм) уподобляются чудесам Христа.
Образ святого в житии напоминает иконописное изображение.
Жития писали на церковно-славянском языке, считавшимся священным.
Жанр жития возник в IV в., Византия. Самая популярная литература вплоть до XIII в.
2 метода изображения: фактографическое и идеальное.
Переводные памятники житийной литературы появились на русской почве в древнейшее время, в XI-XII вв.
Компоненты жития: похвала святому и плач о его смерти. Монолог святому. Житийная литература статична, идеализирована, в ней нет живых черт. В отличие от византийских житий, писавшихся о святых, русские писались о светских людях, в них больше историзма.
Жития о тех людях, которые прославились подвигами.
Создавая идеальный образ святого, авторы хотели преподать нравственные уроки людям, которые должны очищаться молитвами. Они не д.б. богаты, часто обращаться к «Св. писанию».
Разновидности житий. Композиция.
Основная часть житий – не оригинальны, а переведены с греч. Жития святительские – посвящены преподобным и святителям.
Житие д. состоять из трех частей. Открывается вступлением, где описываются причины создания. Далее – основная часть – повествование о святом, смерти и посмертных чудесах. Завершение – похвала святому.
Первые русские жития. Древнейшие русские агиографические памятники – два жития князей-страстотерпцев – Бориса и Глеба. В «Сказании о Борисе и Глебе» рассказывается о вероломном убиении братьев-князей их старшим сводным братом Святополком. Последний во имя власти отдает приказ убить их. Повествование исполнено психологизма. Подробно описываются душевные борения, скорбь и страх святого в преддверии безвременной смерти. В то же время Борис желает принять смерть подобно Христу. Сцены убиения далеки от правдоподобия. Святые произносят пространные молитвы. Посланцы Святополка не прерывают этих молитв-плачей и убивают святых, когда они заканчивают молиться.
Молитвы святых построены по всем правилам красноречия. Основная мысль – сожаление о грядущей смерти и готовность принять ее. Князь Глеб произносит трогательную речь убийцам о пощаде. Святые смиренно принимают все и молятся за убийц, сохраняют в душе любовь к ним. Им противопоставлен Святополк. Им чужды мысли о земной славе и могуществе. Святополк охвачен жаждой власти, а святые – вручают себя Богу.
Житие Феодосия Печерского. Составлено Нестором в соответствии с житийным каноном. Начинается со вступления. Далее – о юности Феодосия, стремившемуся посвятить жизнь Богу. Покинув дом, становится монахом Киево-Печерской обители. Нестор уподобляет его основателю христианского монашества Антонию Великому. Черты Феодосия – полная посвященность собственной воли и уверенность в божественной помощи, отказ от земных забот, ощущение близости с Христом, смирение, трудничество, прилежание, всепрощающая любовь к ближнему, обличение неправды.
Житие Алексея человека божия. Начало – рассказ о рождении в Риме будущего святого от знатных родителей, о его приверженности к учению, о бегстве из дома. Угождает Богу, живет как нищий. Слуги издеваются над ним. Он от благочестивых родителей. Черты жития: родители, аскетизм, блаженная кончина, посмертные чудеса (исцеления у гроба). В житии есть диалоги, лирические плачи-монологи. В изложении есть элементы украшенного риторического стиля вместе с авторским лиризмом.

Значительная роль в развитии житийной литературы принадлежала Киево-Печерскому монастырю как русскому религиозному центру. В первой четверти XIII в. возник памятник, оформившийся впоследствии в Киево-Печерский патерик.
Ядро – переписка епископа владимирского Симона, бывшего инока монастыря, с иноком того же монастыря Поликарпом. Поликарп, не удовлетворенный скромной ролью рядового монаха, отличавшийся лит. способностями, пожаловался Симону, что его обходят. Поликарп обнаружил недостаток добродетели – смирения. Симон написал укоризненное письмо, присоединив к нему в назидание несколько рассказов из жизни Печерских иноков и повесть о построении Печерской церкви. 9 новелл. Рассказы были о чудесах в религии и борьбе с бесами. Материал сей д.б. внушить Поликарпу сознание святости обители. Увещание Симона подействовало на друга, и он дополнил труд Симона рядом новых рассказов из жизни монахов Монастыря.
В середине XIII в. писания Симона и Поликарпа были объединены. Древнейшая рукопись относится к началу XV в. Она создалась в Твери по почину тверского епископа Арсения, по имени которого текст рукописи называется «Арсеньевской» редакцией Киево-Печерского патерика.
В 1462 г. по инициативе инока Кассиана возникает новая редакция памятника, «Кассиановская», в которой он впервые получает название «Патерик Печерский». Она подверглась дальнейшим переработкам, вплоть до XVII в., когда в 1661 г. Киево-Печерский патерик по распоряжению архимандрита Иннокентия Гизеля был напечатан в Киеве.
Еще Симон и Поликарп написали житие Антония Печерского.
Рассказы Симона и Поликарпа изобилуют элементами фантастики; в них существенное место занимают чудеса, ведущие свое происхождение от местных устных преданий и ли книжных агиографических источников. В рассказах встречается немало реалистических, порой натуралистически окрашенных бытовых подробностей, характеризовавших монастырский уклад (особенно у Поликарпа).
Основная задача друзей – возвеличение Киево-Печерского монастыря как русского религиозного центра. Тем самым возвышался и укреплялся авторитет русской церкви. Создавалась апология и Киевского государства. Идея прославления оплота христианства свидетельствовала о возросшем самосознании русского духовенства.
Симон начал свой труд с рассказа о создании Печерской церкви в честь богородицы, основанного преимущественно на устных преданиях. В создании церкви участвовали сын варяжского князя Шимон, пришедший на службу к сыну Ярослава Мудрого Всеволоду. Построение церкви сопровождается чудесными знамениями. Например, Антоний 3 дня молится о том, чтобы бог послал ему знамение, где должна строиться церковь: на всей земле пусть будет роса, а на том месте, где д.б. церковь – нет. Так и случилось. По молитве Антония сошел с неба огонь, испепеливший вокруг хворост и терние, осушивший росу и сделавший углубление в отведенном для церкви месте.
Киево-Печерский патерик ярко отражает борьбу, которая происходила между монастырем и князьями, в основе которой были соперничество на почве материальных интересов и столкновения из-за вмешательства монастыря в междукняжеские отношения.
В патерике сочеталась политически-тенденциозная повесть с церковной легендой.

Хотя некоторые вопросы метрики затронуты в этой работе, основным предметом изучения является ритмика «Слова». Метрический ряд понимается как единица ритмической стихотворной речи, измеряемой стопою, - ритмика в широком смысле есть видоизменение этих метров (если их суще­

ствование доказано), которое определяется художественными задачами. Таким образом, мы будем рассматривать словесное ударение как основной элемент ритма; при этом решение вопроса о том, стихотворное ли произведение «Слово о полку Игореве» или нет, не обязательно, хотя ясно, что

«Слово» - поэтическое произведение. На последнем особенно настаивают

поэты-переводчики как старшего,2

так и младшего поколений.3

Все рассуждения такого рода можно суммировать следующим образом

Все древнерусские поэтические произведения стихотворны, следова­

тельно, и «Слово» должно быть стихотворным произведением. Таково

общее суждение, из которого всегда исходили и исходят современные по­

эты. Между тем обе посылки нуждаются в уточнениях.

Большая посылка, утверждающая, что все древние поэтические произ­

ведения написаны стихами, неточна потому, что на самом деле все вообще

древние тексты отличаются четким, подчас причудливым в своих сплете­

ниях, а иногда и просто разговорным ритмом. Ритмика создавала художе­

ственный текст уже в самых древних произведениях славянского словес­

ного искусства, без нее они просто не могли бы существовать во времени,

потому что невозможно запомнить большой текст без скрепляющего его

части ритма.

Это были «многостопные» и притом «разностопные» размеры,

которые в греческой поэзии именовались колонам и (т. е. членами)

Таким образом, вся древнерусская литература оказывается «поэ­

тической», поскольку вся она ритмизована - и летописи, и даже деловые

тексты, например послания от одного князя к другому, поскольку гонцы

заучивали их наизусть как стихи и исполняли их перед адресатом.6

Как показывают реконструкции Р. Пиккио, такие ритмические отрезки

текста, искусственно составленного ритмическими колонами, соотнесен­

ными с реальным членением словесного текста со словосочетаниями, осоз­

навались книжными людьми вплоть до XVII в. и легли в основу класси­

ческой русской литературы (Гоголь, Тургенев, Достоевский - см. труды

А. Белого, Р. Пиккио и др.). Даже писцы, переписывавшие подобные

тексты, еще в XVII в. осознавали их границы и пытались передать это

особыми знаками нотации. Б. И.Осипов в специальном исследовании пока­

зал, что установление пробелов между словами в русских рукописях на­

чалось с границ ритмических зон - словосочетаний или других синтак­

сических фрагментов.7

Все эти исследования показывают, что, строго

говоря, ритмизован любой текст, поскольку в нем имеются слова со словесным ударением: чередование ударных и безударных слогов собственно и создает ритм. В этом смысле важна и конструктивна статья А. М. Панченко, специально исследующая вопрос о древнерусском «книжном»

стихотворстве.

В известном смысле именно в ней была преодолена старая и весьма устойчивая традиция отечественного литературоведения считать,

что «в русской феодальной книжности не было специально стихотворных

жанров, и если встречались в прозе ритмичность, рифмование или „напев­

ность" - это шло от эпоса».9

Стало ясным, что на самом деле подобная

ритмичность текстов - настолько естественное свойство древней славян­

ской речи,10

что отрицать ее по меньшей мере неосмотрительно. Так об­

стоит дело с большей посылкой разбираемого здесь суждения: ритмичность

в широком смысле присуща не обязательно «стихотворному» тексту, и чем

Меньшая посылка того же суждения, утверждающая, что «Слово» -

поэтическое произведение, также не безупречна. Жанровая принадлеж­

ность этого произведения, как известно, неопределенна: его называют и

ораторской прозой, и поэмой, и былинным сказанием. Однако большая

посылка в ее критически осмысленном виде покрывает меньшую, потому

что уже сейчас совершенно определенно мы можем сказать, что «Слово» -

ритмически организованное произведение, которое талантливо и во всех

подробностях отражает поэтику своего - переходного во многих отноше­

ниях - времени. Поскольку ритмика произведения создается не только

чередованием ударений, но еще и сложным переплетением внутренней риф­

мовки, чередованием звуков и т. д., вопрос усложняется . Он усложняется

и в связи с гипотезой о музыкально-вокальном характере «Слова», которое

исполнялось в музыкальном сопровождении; это должно было накладывать

свой отпечаток на словесную структуру текста, в частности, повышать

роль речитативных фрагментов. Во всяком случае рассуждать о ритме

вообще - занятие неблагодарное, поскольку ритм - это данность и

заданность конкретного текста, поэтическая его доминанта, тот незамет­

ный для непосвященных внутренний стержень, на который нанизывается

смысловой текст, в результате чего и создается поэтический текст. В таком

случае особую информативную силу получает само произведение, даже

если оно дошло в неисправном виде.

Прежде всего некоторые типологические особенности текста указывают

на то, что он является ритмически организованным, т. е. в широком смысле

стихотворным.

Ему присуща интонационная замкнутость речевых отрезков, которая

даже теперь, много веков спустя, осознается по ряду вторичных призна­

ков: синтаксические структуры и повторы, организованные с помощью

вспомогательных слов (уже. . ., уже. . ., уже. . .; и. . ., и. . ., и. . .;

и др.), каденции (о Русская,земля, уже за шеломянем ecu), также связанные

с повторением ритмически общей единицы текста (за землю Русскую. . .).

С этим же связан синтаксический параллелизм основных членов предложе­

ния, которые повторяются в определенном порядке (подлежащее-сказу­

емое-дополнение или сказуемое-подлежащее-дополнение).

Важны эвфонические особенности текста, связанные с его звучанием

и также повторяющиеся в определенных фрагментах; особенно явственно

они выделяются при расстановке древнерусских акцентов:

Аллитерация или ассонанс сопровождают ритмические отрезки, выделен­

ные на основе древнерусского акцента, и косвенно подтверждают ритмичность самого текста, ср.: потопташа поганые полки половецкие, где

чередуются взрывные согласные.

Выявляя все особенности такого рода, можно было бы уточнить и ре­

конструкцию самого поэтического текста. Например, единственная строка,

не вошедшая в реконструкцию Ф. Е. Корша и часто обсуждаемая как

вставка, в этом отношении явно искажена: страны рады,*гради веселы -

можно предполагать сочетание гради ради, веси весели.11

Чередование сильных и слабых ударений в том смысле, в каком они

указаны в акцентологической реконструкции,12

также свидетельствует

о ритмичности «Слова».

Анализ ритмического строя удобнее всего начать с формально-ста­

тистической характеристики текста.

В сохранившейся части текста «Слова» употреблено 2112 ударений

при общем числе слогов 6175. Вторая цифра в известном смысле условна:

она не учитывает еще 369 слогов, которые составляли когда-то гласные

ъ и ь в слабой позиции. В современном произношении такие гласные не

сохранились, но при воспроизведении старинных песен некоторые испол­

нители их «поют», поскольку те участвуют в создании сложного ритмиче­

ского рисунка стиха. Тогда и сочетание А Святославъ мутенъ сонъ виде

въ КиевЪ на горахъ следовало бы представить следующим образом:

А Святославо

Мутено соно видѣ

Во Кйевѣ на горахо

с очень краткими, но вполне определенными гласными о на конце слов.

Впоследствии, уже после XII в., разрушение прежней системы стихосло­

жения в значительной мере было связано с изменениями в языке и прежде

всего с падением редуцированных гласных ъ, ъ. Если при подсчете слогов

учесть и такие гласные, в «Слове» окажется 6544 слога; следовательно,

каждый третий слог здесь является ударным. Перед нами - трехстоп­

ный размер, что полностью соответствует фонетической и просодической

структуре древнерусского слова (а также излюбленным размерам народной

поэзии), потому что среднее число слогов в словоформах равно было трем.13

В действительности же в «Слове» не может быть характерной для совре­

менного стихосложения силлабо-тонической системы; только подделка

XVIII в. непроизвольно дала бы стиховые строчки в такой системе, однако

оригинальный текст XII в., разумеется, их не содержит. Это тонический

стих с выделением ладовых, т. е. основных, постоянных по ударению сло­

гов и с «пропевом» - некоторым удлинением всех прочих подударных слогов,

которые отражали нисходящий по тону, скользящий, неуловимый и не­

устойчивый акцент, варьирующий в каждом отдельном стихотворном тек­

сте. Совмещение ладового, скользящего и безударного слогов и создавало

особую мелодическую насыщенность каждого стиха и произведения в це­

Таким образом, на 2112 ударений в тексте «Слова» приходится:

устойчивых 1630 (77%), рецессивных - 361 (17%), а также несколько

скользящих ударений в словосочетании (типа сине^море) - 121 (6%).

Особенно важны ударения с древней новоакутовой интонацией (таких чуть

больше тысячи) - именно они создают основную ритмическую решетку

всего текста. Таким образом, поэтически важные ладовые, попевные и

безударные слоги соотносятся с акцентологически достоверными устой ударений собственно говоря уже и нет, остается музыкальный речитатив, так что реальное, языковое ударение отдельных слов, завершающих стих,

не имеет значения;

Введение

агиография древнерусский литература

Агиография (от гр. [греч] бгйпт «святой» и [греч] гсбцщ «пишу»), научная дисциплина, занимающаяся изучением житий святых, богословскими и историко-церковными аспектами святости. Агиографические памятники могут изучаться с богословской, исторической, социально-культурной и литературной точек зрения. С историко-богословской точки зрения жития святых изучаются как источник для реконструкции богословских воззрений эпохи создания жития, его автора и редакторов, их представлений о святости, спасении, «обожении» и т.д. В историческом плане жития при соответствующей критике выступают как первоклассный источник по истории Церкви, равно как и по гражданской истории. Филологическое изучение житий предполагает исследование их поэтики. При этом важно отметить, что рассмотрение жития в данном аспекте не может быть полным без исторических и богословских комментариев.

Агиографическая (житийная) литература долгое время была недостаточно изучена, поэтому до сих пор нет научных изданий многих текстов, в современной медиевистике практически нет обобщающих работ по изучению жития как такового, поэтому существует некоторые проблемы в методологии исследования.

В данной работе представляется актуальным многоуровневый подход к изучению агиографических памятников. Жития будут рассматриваться в богословском, историческом и литературоведческом аспектах.

Агиография в системе жанров древнерусской литературы

Прежде чем рассматривать агиографию как отдельный жанр, следует остановиться на выявлении особенностей процесса жанрообразования в древнерусской литературе в целом. Так как жанры древнерусской литературы, в отличие от литературы нового времени, не равноправны, а составляют иерархическую своеобразную систему, то они выступают во взаимодействие и поддерживают существование друг друга. Как отмечает Д.С. Лихачев, «Литературные жанры Древней Руси имеют очень существенные отличия от жанров нового времени: их существование в большей степени, чем в новое время, обусловлено их применением в практической жизни. Они возникают не только как разновидности литературного творчества, но и как определенные явления древнерусского уклада, обихода, была в самом широком смысле слова».

Таким образом, в литературе Древней Руси прослеживается «жанровая система», в которой жанры отличны от современной литературы, во-первых, своей практической целью, во-вторых, функциональной значимостью. Так, жития, поучения, проповеди использовались в церковном обиходе, летописи - в дипломатических отношениях, хожения служили практическим целям паломничества и т.д.

Следует отметить, что жанровая специфика древнерусской литературы определяется во многом исходя из особенностей миросозерцания древнерусского средневекового общества, по своей природе она более консервативна, так как ориентирована на каноны, утверждаемые на церковных соборах. Внутри этой системы жанры располагались в определенной иерархической последовательности: Священное Писание, творения отцов церкви, жития, которые в проложной форме относились к богослужебной литературе, а в минейной к четьей. В связи с данной спецификой житий, на изучение агиографических памятников следует обратить особое внимание.

Агиография - один из важнейших жанров в системе средневековой христианской литературы, содержащий повествование о жизни и подвигах людей, признанных церковью святыми. Согласно Краткому словарю агиографических терминов, житие следует признавать не столько биографией святого, сколько описанием «его пути к спасению, типа его святости». В литературной энциклопедии житие рассматривается как «один из основных эпических жанров церковной словесности, расцвет которого пришелся на средние века. Объект изображения жития - подвиг веры, совершаемый историческим лицом или группой лиц (мучеников веры, церковных или государственных деятелей). Чаще всего подвигом веры становится вся жизнь святого, иногда в житии описывается лишь та ее часть, которая и составляет подвиг веры, или объектом изображения оказывается лишь один поступок».

Так как все жития имеют в своем основании христианский контекст, то нам представляется актуальным многоуровневый подход к их изучению. В данной работе жития будут рассматриваться в богословском, историческом, литературоведческом аспектах.

И историко-церковных аспектов святости. Жития святых могут изучаться с историко-богословской, исторической, социально-культурной и литературной точек зрения. С историко-богословской точки зрения жития святых изучаются как источник для реконструкции богословских воззрений эпохи создания жития, его автора и редакторов, их представлений о святости, спасении , обожении и т. д. В историческом плане жития при соответствующей историко-филологической критике выступают как источник по истории церкви, равно как и по гражданской истории. В социально-культурном аспекте жития дают возможность реконструировать характер духовности , социальные параметры религиозной жизни, религиозно-культурные представления общества. Жития, наконец, составляют едва ли не самую обширную часть христианской литературы, со своими закономерностями развития, эволюцией структурных и содержательных параметров и т. д., и в этом плане являются предметом литературно-филологического рассмотрения

Структура

Литературно-филологическое изучение житий выступает как основа всех прочих типов исследований. Жития пишутся по определённым литературным канонам , меняющимся во времени и различным для разных христианских традиций. Любая интерпретация житийного материала требует предварительного рассмотрения того, что относится к сфере литературного этикета . Это предполагает изучение литературной истории житий, их жанров , установление типичных схем их построения, стандартных мотивов и приёмов изображения и т. д. Так, например, в таком агиографическом жанре, как похвала святому, соединяющем в себе характеристики жития и проповеди , выделяется достаточно чёткая композиционная структура (введение , основная часть и эпилог) и тематическая схема основной части (происхождение святого, рождение и воспитание, деяния и чудеса, праведная кончина, сравнение с другими подвижниками); эти характеристики восходят к позднеантичному энкомиуму (см. энкомий), и их разная реализация в процессе развития житийной литературы даёт существенный материал как для историко-литературных, так и для историко-культурных выводов.

Агиографической литературе свойственны многочисленные стандартные мотивы, такие, например, как рождение святого от благочестивых родителей, равнодушие к детским играм и т. п. Подобные мотивы выделяются в агиографических произведениях разных типов и разных эпох. Так, в актах мучеников , начиная с древнейших образцов этого жанра, приводится обычно молитва мученика перед кончиной и рассказывается о видении Христа или Царствия Небесного , открывающегося подвижнику во время его страданий. Эти стандартные мотивы обусловлены не только ориентацией одних произведений на другие, но и христоцентричностью самого феномена мученичества: мученик повторяет победу Христа над смертью, свидетельствует о Христе и, становясь «другом Божиим», входит в Царство Христово. Эта богословская канва мученичества естественно отражается и в структурных характеристиках мученических актов.

Стиль

Житие святого - это не столько описание его жизни (биография), сколько описание его пути к спасению, типа его святости. Поэтому набор стандартных мотивов отражает прежде всего не литературные приёмы построения биографии, а динамику спасения, того пути в Царство Небесное , который проложен данным святым. Житие абстрагирует эту схему спасения, и поэтому само описание жизни делается обобщённо-типическим. Сам способ описания пути к спасению может быть различным, и как раз в выборе этого способа более всего различаются восточная и западная агиографические традиции. Западные жития обычно написаны в динамической перспективе, автор как бы прослеживает из своей позиции, из земного бытия, по какой дороге прошёл святой от этого земного бытия к Царствию Небесному. Для восточной традиции более характерна обратная перспектива, перспектива святого, уже достигшего Небесного Царства и от вышних озирающего свой путь к нему. Эта перспектива способствует развитию витийственного, украшенного стиля житий, в которых риторическая насыщенность призвана соответствовать неумопостигаемой высоте взгляда из Царствия Небесного (таковы, например, жития Симеона Метафраста , а в русской традиции - Пахомия Серба и Епифания Премудрого). При этом особенности западной и восточной агиографической традиции очевидным образом соотносятся с характерными чертами западной и восточной иконографии святых: сюжетности западной иконографии, раскрывающей путь святых к Богу, противопоставлена статичность иконографии византийской, изображающей прежде всего святого в его прославленном, небесном состоянии. Таким образом, характер агиографической литературы непосредственно соотнесён со всей системой религиозных воззрений, различиями религиозно-мистического опыта и т. д. Агиография как дисциплина и изучает весь этот комплекс религиозных, культурных и собственно литературных явлений.

См. также

Литература

• Шастина Т. П. Лекция 3. Литература Киевской Руси. Тема 2. Основные типы агиографических сочинений // Древняя русская литература. Учебно-методический комплекс для студентов филологических специальностей / Рецензенты: М. Н. Дарвин, Г. П. Козубовская. - г. Горно-Алтайск: РИО "Универ-Принт", 2003. - 6 с. - 100 экз.

Агиография
Форма жития	Литература Икона
Тип жития	Житие-мартирий Житие-биография
Сборники	Четьи-минеи Пролог Патерик Синаксарь
Апокрифические жанры	Сказание Хожение Видения Cлово Евангелие
Связанные статьи	Минея Месяцеслов

Wikimedia Foundation . 2010 .

Синонимы :

Смотреть что такое "Агиография" в других словарях:

Агиография … Орфографический словарь-справочник

- (от греч. agios святой, и graphein писать). Наука о преданиях и сочинениях духовного и историко церковного содержания. Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Чудинов А.Н., 1910. АГИОГРАФИЯ греч., этимологию см., Агиограф.… … Словарь иностранных слов русского языка

См. Жития святых. Литературная энциклопедия. В 11 т.; М.: издательство Коммунистической академии, Советская энциклопедия, Художественная литература. Под редакцией В. М. Фриче, А. В. Луначарского. 1929 1939 … Литературная энциклопедия

Биографическая литература, жизнеописание Словарь русских синонимов. агиография сущ., кол во синонимов: 3 биография (10) … Словарь синонимов

- (от греч. hagios святой и...графия) вид церковной литературы жизнеописания святых (см. Жития святых) … Большой Энциклопедический словарь

Жития святых: повествования о жизни и подвигах людей, признанных церковью святыми. Большой толковый словарь по культурологии.. Кононенко Б.И.. 2003 … Энциклопедия культурологии

агиография - и, ж. agiographie f. <гр. hagios святой + grapho. 1813. Рей 1998.Вид церковной литературы, посвященной жизнеописанию лиц, объявленных церковью святыми. СИС 1954. Биографическая ценность труда Самойлова обычно оценивается невысоко из за его… … Исторический словарь галлицизмов русского языка

Историческая дисциплина, изучающая документы и литературные памятники, касающиеся святости и святых. Различают агиографические памятники, повествующие о жизни святых или о святынях, (практическая агиография), и работы, посвященные научному… … Энциклопедия Кольера

И; ж. [от греч. hagios святой, graphō пишу]. Вид христианской литературы, содержащий жизнеописания святых. * * * агиография (от греч. hágios святой и...графия), вид церковной литературы жизнеописания святых (см. Жития святых). * * * АГИОГРАФИЯ … Энциклопедический словарь

Агиография - (гр. – святой, пишу) – наука, занимающаяся изучением житий святых, богословскими, культурологическими, психологическими, социальными и историко церковными аспектами святости. Жития святых изучаются для того, чтобы воссоздать представление о… … Основы духовной культуры (энциклопедический словарь педагога)

Книги

• Народная агиография. Устные и книжные основы фольклорного культа святых , Мороз Андрей Борисович , Исследование посвящено почитанию святых в традиционной крестьянской культуре XIX-начала XXI в. и конкретно - легендам о святых, их взаимодействию с книжными житиями и фольклорной традицией. В… Категория: Антропология. Этнография Издатель:

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Белорусский Государственный Университет

Филологический Факультет

Национальное своеобразие агиографии Древней Руси

Минск 2009

Всю историю древнерусской литературы можно условно разбить на несколько этапов. На этих отдельно взятых этапах можно рассматривать развитие агиографического канона. Попробуем рассмотреть этот процесс на примерах некоторых произведений (житий, повестей). В данном случае (для рассмотрения развития агиографического канона) выделяются следующие этапы:

1) Литература Киевской Руси X -- начала XII века

Житие Феодосия Печерского

Жития Бориса и Глеба

2) Литература периода феодальной раздробленности XII -- первой четверти XIII века

Киево-Печерский патерик

3) Литература первых лет монголо-татарского ига, 1237 год -- конец XIII века

Житие Александра Невского

Житие Михаила Черниговского

4) Литература эпохи русского Предвозрождения, XIV -- середина XV века

4а) Литература XIV века до Куликовской битвы

Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском

4б) Литература конца XIV -- первой половины XV века

Епифаний Премудрый

5) Литература в период образования единого русского государства. Элементы Возрождения в русской литературе Середина XV-XVI век

5а) Литература середины XV -- первой четверти XVI века

Повесть о Петре и Февронии (первоначальный сюжет)

5б) Литература XVI века

Русская церковь практически с самого начала своего существования стремилась к правовой и идеологической автономии от церкви византийской. Поэтому канонизация своих, русских святых имела принципиальное идеологическое значение. Обязательным условием канонизации святого было составление его жития, в котором бы, в частности, сообщалось о чудесах, творимых святым при жизни, или чудесах посмертных, совершающихся на месте его погребения. Естественно поэтому, что процесс канонизации русских святых потребовал создания их житий.

Древнейшим русским житием было, возможно, "Житие Антония Печерского" монаха, первым поселившегося в пещере на берегу Днепра. Впоследствии к Антонию присоединились Никон и Феодосий, и тем самым было положено начало будущему Киево-Печерскому монастырю. "Житие Антония" до нас не дошло, но на него ссылаются составители "Киево-Печерского патерика". Во второй половине XI -- начале XII в. были написаны также "Житие Феодосия Печерского" и два варианта жития Бориса и Глеба. агиографический канон древнерусский литература

Житие Феодосия Печерского . "Житие Феодосия Печерского" было написано иноком Киево-Печерского монастыря Нестором, которого большинство исследователей отождествляет с Нестором летописцем, создателем "Повести временных лет". По поводу времени написания жития мнения ученых расходятся: А. А. Шахматов и И. П. Еремин полагали, что оно было создано до 1088 г., С. А. Бугославский относил работу Нестора над житием к началу XII в.

"Житие Феодосия" своей композицией и основными сюжетными мотивами вполне отвечает требованиям византийского агиографического канона: в начале жития повествуется о рождении будущего святого от благочестивых родителей, о его пристрастии к учению и чтению "божественных книг". Отрок Феодосий чуждается игр со сверстниками, усердно посещает церковь, предпочитает заплатанную одежду одежде новой, в которую настойчиво одевает его мать. Став иноком, а затем и игуменом Киево-Печерского монастыря, Феодосий поражает всех своим трудолюбием, исключительным смирением. Он, как и подобает святому, творит чудеса: одолевает бесов, по молитве его пустой сусек в монастырской кладовой наполняется мукой, "светьл отрок" приносит золотую гривну в тот момент, когда братии не на что купить еду. Феодосий заранее знает день своей кончины, успевает наставить братию и попрощаться с ней; когда он умирает, князю Святополку дано увидеть "стълъп огньн, до небесе сущь над манастырьмь".

Все это свидетельствует о хорошем знакомстве Нестора с агиографическим каноном и с памятниками византийской агиографии: исследователи указывали на факты использования Нестором отдельных сюжетных мотивов из византийских житий и патериковых рассказов.

И в то же время "Житие Феодосия" отличается не только художественным мастерством, но и полной самостоятельностью в трактовке отдельных образов и сюжетных коллизий.

Так, совершенно нетрадиционно изображение матери Феодосия. Видимо, сведения о ней, которыми располагал Нестор, позволили ему вместо условного, этикетного образа благочестивой родительницы святого создать живой индивидуализированный портрет реальной женщины. Она была "телъм крепъка и сильна якоже и мужь", с низким, грубым голосом. Погруженная в мирские заботы, волевая, суровая, она решительно восстает против желания Феодосия посвятить себя богу. Любящая мать, она тем не менее не останавливается перед самыми крутыми мерами, чтобы подчинить сына своей воле: жестоко избивает, заковывает в "железа". Когда Феодосий тайно уходит в Киев и поселяется там в пещере вместе с Антонием и Никоном, мать хитростью и угрозами (не испытывая, видимо, особого почтения к святым старцам) пытается вернуть сына в отчий дом. И даже пострижение ее в женском монастыре воспринимается не как подвиг благочестия, а как поступок отчаявшейся женщины, для которой это единственная возможность хоть изредка видеть сына.

Нестор умеет насыщать живыми деталями и традиционные сюжетные коллизии, о чем свидетельствует рассказ, который показывает исключительное смирение и незлобивость Феодосия, -- рассказ о поездке от князя в монастырь.

Четко прослеживается нравоучительный и апологетический смысл рассказа. Но живые детали придают ему такую естественность и достоверность, что в результате в центре сюжета оказывается не столько прославление добродетелей Феодосия, сколько описание постепенного "прозрения" незадачливого возницы, и это превращает нравоучительную историю в живую бытовую сценку. Таких эпизодов в житии немало; они придают повествованию сюжетную остроту и художественную убедительность.

Жития Бориса и Глеба . Создание культа Бориса и Глеба, потребовавшее написания житий, им посвященных, преследовало две цели. С одной стороны, канонизация первых русских святых поднимала церковный авторитет Руси (прежде всего перед лицом ревниво следившей за сохранением своего главенствующего положения среди православных стран Византии), свидетельствовала о том, что Русь "почтена пред богом" и удостоилась своих "святых угодников". С другой стороны, культ Бориса и Глеба имел чрезвычайно важный и актуальный политический подтекст: он "освящал" и утверждал не раз провозглашавшуюся государственную идею, согласно которой все русские князья -- братья, однако это не исключает, а, напротив, предполагает обязательность "покорения" младших князей "старшим". Именно так поступили Борис и Глеб: они беспрекословно подчинились своему старшему брату Святополку, почитая его "в отца место", он же употребил во зло их братскую покорность. Поэтому имя Святополка Окаянного становится во всей древнерусской литературной традиции нарицательным обозначением злодея, а Борис и Глеб, принявшие мученический венец, объявляются святыми патронами Русской земли.

Тому же сюжету посвящены и два собственно агиографические памятника: "Чтение о житии и о погублении… Бориса и Глеба", написанное Нестором, автором "Жития Феодосия Печерского", и "Сказание о Борисе и Глебе". Автор Сказания неизвестен. По мнению большинства исследователей, оно было написано в начале XII в.

Сказание весьма отличается от летописного рассказа, и эти отличия демонстрируют особенности агиографического повествования: исключительную эмоциональность, нарочитую условность сюжетных ситуаций и этикетность речевых формул, объясняемые строгим следованием агиографическому канону. Если в "Житии Феодосия Печерского" живые детали помогали поверить в истинность даже самого откровенного чуда, то здесь, напротив, герои поступают вопреки жизненной правде, именно так, как требует их амплуа святого мученика или мучителя, деталей и подробностей мало, действие происходит как бы "в сукнах", все внимание автора и читателя сосредоточивается зато на эмоциональной и духовной жизни героев.

Феодальные распри на Руси того времени были достаточно обычным явлением, и участники их всегда поступали так, как подсказывал им трезвый расчет, военный опыт или дипломатический талант: во всяком случае, они ожесточенно сопротивлялись, отстаивая свои права и жизнь. Пассивность Бориса и Глеба перед лицом Святополка уже необычна, она -- дань агиографическому канону, согласно которому мученик, страшась смерти, одновременно покорно ожидает ее.

Действительно, если в летописи говорится, что Борис готов отправиться в Киев к Святополку, быть может доверившись его льстивым словам ("С тобою хочю любовь имети, и к отню придамь ти", -- заверяет его Святополк), и лишь перед самой гибелью узнает о грозящей ему опасности ("бе бо ему весть уже, яко хотять погубити иМ"), то в Сказании Борис, едва узнав о смерти отца, уже начинает размышлять: к кому обратиться в своем горе? К Святополку? "Нъ тъ, мьню, о суетии мирьскыих поучаеться и о биении моемь помышляеть. Да аще кръвь мою пролееть и на убииство мое потъщиться, мученик буду господу моему. Аз бо не противлюся, зане пишеться: „Господь гърдыим противиться, съмереным же даеть благодать"".

Судьба Бориса предрешена заранее: он знает об ожидающей его смерти и готовится к ней; все происходящее в дальнейшем -- это лишь растянутая во времени гибель обреченного и смирившегося со своей обреченностью князя. Чтобы усилить эмоциональное воздействие жития, агиограф даже саму смерть Бориса как бы утраивает: его пронзают копьями в шатре, затем убийцы призывают друг друга "скончать повеленое" и говорится, что Борис "усъпе, предав душю свою в руце бога жива", и наконец, когда тело Бориса, обернутое в ковер, везут в телеге, Святополк, заметив, что Борис приподнял голову (значит, он еще жив?), посылает двух варягов, и те пронзают Бориса мечами.

Чисто этикетным характером отличаются пространные молитвы Бориса и Глеба, с которыми они обращаются к богу непосредственно перед лицом убийц, и те как бы терпеливо ждут, пока их жертва кончит молиться. Искусственность таких коллизий, разумеется, понималась читателями, но и принималась ими как деталь житийного ритуала. И чем многословнее и вдохновенней молился в предсмертные минуты праведник, чем настойчивее просил он бога простить его губителям их грех, тем ярче сияла святость мученика и тем рельефнее видилась богопротивная жестокость мучителей.

Обращала на себя внимание "беззащитная юность Глеба", который молит о пощаде, "как просят дети": "Не деите мене… не деите мене". Но это также чисто литературный прием, ибо согласно тексту самого же Сказания Борис и Глеб, родившиеся от болгарки, одной из жен Владимира-язычника, были уже далеко не юноши: ведь от крещения Владимира до его смерти прошло 28 лет.

Отмеченная разница в приемах агиографического повествования в "Житии Феодосия Печерского" и "Сказании о Борисе и Глебе", видимо, объяснима не столько различием манеры авторов ("Чтение о Борисе и Глебе", написанное тем же Нестором, сходно в своих приемах со Сказанием), сколько спецификой жанра. Рассказ о святом подвижнике, подвизающемся в пустыне, монастыре и т. д., традиционно допускал большее отражение вещного мира, более живую характеристику персонажей и т. д., чем житие-мартирий (рассказ о мученической смерти), где все внимание было сосредоточено на изображении страданий святого и прежде всего величия его духа перед лицом смерти. Отсюда и большая скупость деталей, и большая условность характеристик, и -- с другой стороны -- большая эмоциональность молитв или обличений.

Рассмотренные выше жития, находящиеся среди наивысших достижений христианской средневековой агиографии, наглядно свидетельствуют о высоком уровне литературного мастерства древнерусских писателей XI-XII вв.

Киево-Печерский патерик. Старший список "Киево-Печерского патерика" датируется началом XV в., но основа этого выдающегося памятника древнерусской литературы была заложена двумя веками раньше -- в начале XIII в., в процессе переписки епископа Симона и монаха Поликарпа.

Оба они были пострижениками Киево-Печерского монастыря, оба были образованными и талантливыми книжниками. Но судьба их сложилась по-разному: Симон сначала стал игуменом одного из владимирских монастырей, а затем в 1214 г. занял епископскую кафедру в Суздале и Владимире. Поликарп же остался в монастыре. Честолюбивый монах не хотел смириться со своим положением, не соответствующим, как он думал, его знаниям и способностям, и с помощью влиятельных покровителей -- княгини Верхуславы-Анастасии, дочери Всеволода Большое Гнездо, и ее брата, Юрия Долгорукого -- стал домогаться епископской кафедры. Но Симон, к которому княгиня обратилась за поддержкой, не одобрил честолюбивых устремлений Поликарпа и написал ему послание, в котором обличал его "санолюбие" и увещевал гордиться уже тем, что подвизается в столь прославленном монастыре. Как полагают исследователи, это послание Симон сопроводил рассказами о некоторых киево-печерских монахах; эти рассказы должны были напомнить Поликарпу о славных традициях монастыря и тем самым успокоить его мятежный дух. Послание Симона и следующие за ним девять новелл о монахах Киево-Печерского монастыря явились одной из основ будущего "Киево-Печерского патерика".

Другой важной составной частью памятника явилось послание Поликарпа к игумену Акиндину, в котором Поликарп сообщал, что он наконец решился осуществить давнишний замысел (или поручение?) и рассказать о жизни и "чудесах печерских святых". За письмом следуют одиннадцать новелл о подвижниках.

Видимо, в середине XIII в. послания Симона и Поликарпа (вместе с сопровождающими их новеллами) были объединены и дополнены другими памятниками, повествующими о том же монастыре: "Житием Феодосия Печерского" и "Похвалой" ему, написанным Симоном "Словом о создании церкви Печерской", выписками из "Повести временных лет" о происхождении монастыря и первых его иноках.

Так постепенно слагался памятник, получивший впоследствии название "Киево-Печерского патерика". До нас дошли Арсениевская редакция "Патерика", созданная в начале XV в. по инициативе тверского епископа Арсения, Феодосиевская редакция, восходящая, возможно, к переделке середины XV в., Кассиановские редакции, составленные в 60-х гг. XV в. в самом Киево-Печерском монастыре, и др.

Литературное и идеологическое значение "Патерика" было исключительно велико. Он не только подытоживал развитие русской агиографии XI-XII вв., но, повествуя о славном прошлом знаменитого монастыря, будил чувство общерусского патриотизма, в страшные годы монголо-татарского ига напоминал о временах процветания и могущества Киевской Руси.

Древнейшая из дошедших до нас Арсениевская редакция "Патерика" открывается пространным "Словом о создании церкви Печерской". В рассказе Симона постройка храма изображается делом, освященным божественной благодатью. За рассказом о создании церкви следует летописное "Сказание, что ради прозвася Печерский монастырь", а далее -- несторовское "Житие Феодосия". Но основную часть "Патерика" составляют рассказы Симона и Поликарпа.

Сюжеты легенд "Киево-Печерского патерика" (в отличие, например, от легенд "Синайского патерика") довольно разнообразны, характеры персонажей порой превращаются в живые портреты, не укладывающиеся в трафареты агиографического жанра; монахи-подвижники предстают перед читателями одержимыми обычными человеческими слабостями: они бывают и корыстолюбивы, и злопамятны, и завистливы, и равнодушны к бедам других "братьев".

Как и в "Житии Феодосия", в рассказах "Киево-Печерского патерика" немалое место занимает описание чудес, творимых иноками. Чудеса самые разнообразные: Прохор Лебедник из лебеды печет хлеб, а золу превращает в соль и оделяет солью и хлебом страдающих от голода киевлян; Агапит Лечец лечит от всех недугов обычной пищей монахов, лишь освящая ее своей молитвой, он может сделать безвредным яд, может излечить на расстоянии, послав свое чудодейственное лекарство (обычную еду, освященную молитвой) в далекий Чернигов к больному Владимиру Мономаху; монах Григорий заставляет пробравшихся в монастырь воров проспать пять суток, а в другой раз -- два дня оставаться неподвижными (при этом они стоят "угнетаемы бремены" -- грузом украденных ими овощей).

Интересны патериковые рассказы о бесах. Бесы не только "пакостят" инокам, пугают или искушают их, в борьбе с затворниками они применяют и другие, более "утонченные" методы: так, Исаакию бесы являются в виде ангелов, даже молятся вместе с ним, а Никита Затворник с помощью бесов запоминает наизусть все ветхозаветные книги (но при этом "николи же восхоте видети, ни слышати, ни почитати" книги Нового завета!). Встречается в патерике и традиционный агиографический мотив покорности бесов праведнику: так, монах Федор заставляет бесов перенести на гору с днепровского берега тяжелые бревна.

"Киево-Печерский патерик" явился значительной вехой в развитии древнерусской агиографии, овладевшей различными формами сюжетного повествования.

К началу XIII в. древнерусская литература уже обладала сложившейся системой жанров, древнерусские авторы были хорошо знакомы с обширным кругом классических произведений византийской литературы и литературы южных славян. Почти в каждом из жанров были созданы произведения, которые сами являлись образцами, достойными подражания, и определили дальнейшее развитие данного жанра на русской почве. Сложились литературные стили, и древнерусские книжники не уступали теперь в искусстве слова византийским или болгарским авторам.

Не только Киев и Новгород, но и Владимир, Смоленск, Чернигов, Галич и многие другие города стали центрами книжного дела, летописания, обладали большими библиотеками. Интенсивное развитие городской культуры, на первых порах концентрировавшейся вокруг княжеских резиденций, соборов или монастырей, было надежным залогом дальнейшего обмирщения культуры, сближения литературы с эпосом, расширения круга не просто грамотных, но и широкообразованных, "книжных" людей. Сходные, но более интенсивно протекавшие процессы мы наблюдаем в странах Западной Европы в течение XIII-XIV вв. При этом и на Руси были все предпосылки для подобного же развития городской культуры: Русь также обладала основным корпусом христианской книжности, также познакомилась с "мировыми сюжетами" в их эллинистической транскрипции ("Александрия", предания о Троянской войне, некоторые античные мифы), также шла по пути сближения своего исторического эпоса с книжной христианской культурой (пример тому -- "Слово о полку Игореве"). Словом, XIII век обещал древнерусской литературе новый, значительный шаг вперед.

Но ничего этого не произошло. Катастрофа монголо-татарского нашествия насильственно прервала развитие русской культуры и в значительнейших размерах уничтожила достигнутое.

В XIII в., как и в предшествующие столетия, агиография, наряду с летописанием, является важнейшим жанром древнерусской литературы. Как уже говорилось выше, авторы житий в своем творчестве были тесно связаны требованием строго соблюдать жанровые каноны, выработанные многовековой историей этого, церковно-религиозного по своим задачам, жанра. В этом причина отвлеченности, риторичности житий, того, что жития разных святых, написанные в разное время, во многом похожи друг на друга. Но, что также уже отмечалось выше, героями житий становились реальные исторические личности; авторы житий были людьми своего времени, и в той или иной степени в написанных ими житиях находили отклик политические концепции этого времени; одним из источников, к которым прибегали агиографы, были устные предания о святом, а в этих устных преданиях отражались и реальные события из жизни святого, и сказочно-фантастические легенды о нем. Все эти факторы действовали разрушающе на жанровые каноны, способствовали проникновению в житийные произведения исторически-злободневных, публицистических, сюжетно-увлекательных эпизодов. Чем значительнее отступления в житии от жанровых канонов, тем интереснее такое житие в литературном отношении. Разумеется, в любом случае имеет значение и литературный талант автора жития. Эти характерные черты агиографического жанра, присущие ему изначально, нашли отражение и в житиях, написанных в рассматриваемый период истории древнерусской литературы.

Житие Александра Невского . "Житие Александра Невского" в первоначальной редакции было написано в Рождественском монастыре во Владимире, где был погребен князь (ум. в 1263 г.), вероятнее всего, до 1280 г., года смерти митрополита Кирилла, так как целый ряд данных говорит о его участии в создании этого жития. "Житие Александра Невского" должно было показать, что и после Батыева нашествия, после разгрома русских княжеств на Руси все же остались сильные и грозные князья, которые могут постоять за русские земли в борьбе с врагом и воинская доблесть которых внушает страх и уважение окружающим Русь народам.

"Житие Александра Невского" манерой описания военных столкновений, отдельными чертами стиля, композиции, фразеологии сближается с "Летописцем Даниила Галицкого". По убедительному предположению Д. С. Лихачева, такая близость этих произведений объясняется причастностью к их созданию митрополита Кирилла II. Кирилл был близок к Даниилу Галицкому и участвовал в составлении "Летописца Даниила Галицкого", а позже, обосновавшись в Северо-Восточной Руси, он принимал горячее участие в государственной деятельности Александра Невского. "Вне всякого сомнения, -- пишет Д. С. Лихачев, -- Кирилл имел отношение к составлению жизнеописания Александра. Он мог быть и автором, но вернее всего он заказал житие кому-нибудь из проживающих на севере галицких книжников".

"Житие Александра Невского" имеет и существенное жанровое отличие от "Летописца Даниила Галицкого": оно с самого начала писалось как произведение житийное, это памятник агиографического жанра. Жанровые особенности нашли отражение в авторском предисловии с элементами самоуничижения и этикетными сведениями автора о себе, в том, как рассказчик сообщал в начале своего повествования о рождении и родителях Александра ("… родися от отца милостилюбца и мужелюбца, паче же и кротка, князя великаго Ярослава, и от матере Феодосии"), в рассказе о свершившихся по смерти Александра чудесах, в многочисленных отступлениях церковно-риторического характера. Но реальный образ героя повествования, его деяния придали "Житию Александра Невского" особый воинский колорит. Чувство живой симпатии рассказчика к своему герою, о котором он не только слышал "от отець своих", а и сам был "самовидець възраста его", преклонение перед его воинскими и государственными делами придали "Житию Александра Невского" какую-то особую искренность и лиричность.

Характеристики Александра Невского в Житии очень разноплановы. В соответствии с житийными традициями подчеркиваются "церковные" добродетели Александра. О таких, как Александр, говорит автор, пророк Исайя сказал: "Князь благ в странах -- тих, уветлив, кроток, съмерен -- по образу божию есть". Он "бе бо иереелюбець и мьнихолюбець, и нищая любя. Митрополита же и епископы чтяше и послушааше их, аки самого Христа". А с другой стороны, это мужественный, страшный для врагов герой-полководец. "Взор [вид, образ] его паче [здесь -- величественнее] инех человек, и глас его -- акы труба в народе". Побеждая, сам Александр непобедим: "… не обретеся противник ему в брани никогда же". В своих воинских действиях Александр стремителен, самоотвержен и беспощаден. Узнав о приходе на Неву шведов, Александр, "разгореся сердцем", "в мале дружине" устремляется на врага. Он так спешит, что ему некогда "послати весть к отцю своему", а новгородцы не успевают собрать свои силы в помощь князю. Стремительность Александра, его богатырская удаль характерны для всех эпизодов, в которых говорится о его ратных подвигах. В этих описаниях Александр представал уже как эпический герой. Сочетание в одном повествовательном ряду подчеркнуто "церковного" и еще ярче выражающегося "светского" плана -- стилистическая особенность "Жития Александра Невского". И замечательно, что при этой разноплановости и, казалось бы, даже противоречивости характеристик Александра образ его целен. Цельность эта создается лирическим отношением автора к своему герою, тем, что Александр для автора не только герой-полководец, но и мудрый, заботящийся о своем народе государственный деятель. Он "сироте и вдовици в правду судяй, милостилюбець, благ домочадцемь своим". Это идеал мудрого князя, правителя и полководца. Не случайно, описывая смерть Александра, автор Жития в одном из своих горестных восклицаний почти повторяет Даниила Заточника: "Отца бо оставити человек может, а добра господина не мощно оставити" (ср. у Даниила Заточника: "Князь щедр отець есть слугам многиим: мнозии бо оставляють отца и матерь, к нему прибегают").

Героико-эпический дух "Жития Александра Невского" обусловил включение в текст Жития эпизода, повествующего о шести храбрецах, отличившихся во время битвы на Неве. Автор говорит, что он слыхал об этом от самого Александра и "от иных, иже в то время обретошася в той сечи". Видимо, в основе эпизода лежит какое-то устное эпическое предание или, возможно, героическая песня о шести храбрецах. Правда, автор Жития лишь перечислил имена героев, кратко сообщив о подвиге каждого из них.

Описывая ратные подвиги Александра, автор Жития с несвойственной для агиографа свободой пользовался и воинскими эпическими преданиями, и изобразительными средствами воинских повестей. Этим объясняется стилистическое своеобразие "Жития Александра Невского", а оно в свою очередь было обусловлено и реальным обликом героя Жития, и задачей автора нарисовать идеальный образ князя -- защитника родины. Автор "Жития Александра Невского" так удачно разрешил поставленную перед собой задачу, что это Житие вплоть до XVI в. служило своеобразным эталоном "высокого" стиля изображения князя-полководца.

Житие Михаила Черниговского . Близко по времени создания к "Житию Александра Невского" и "Житие Михаила Черниговского". Это иной тип княжеского жития эпохи монголо-татарского ига. В 1246 г. в Орде по приказанию Батыя был убит черниговский князь Михаил Всеволодович вместе с сопровождавшим его в Орду боярином Федором. Убийство носило политический характер, но в Житии гибель Михаила представлена как добровольное страдание за православную веру.

Дочь Михаила Всеволодовича, ростовская княгиня Марья вместе с сыновьями установила церковное почитание Михаила и боярина Феодора в Ростове. В связи с этим было написано проложное житие Михаила Черниговского -- краткий рассказ о его гибели в Орде. Житие было написано до 1271 г. (года смерти княгини Марьи). Это краткое проложное "Житие Михаила Черниговского" послужило основой для целого ряда более поздних и более пространных редакций житийного повествования о гибели в Орде черниговского князя. Первая из этих редакций была составлена в конце XIII -- начале XIV в. священником Андреем.

Пришедший в Орду на поклон к Батыю черниговский князь отказывается выполнять татарские обряды: пройти меж огней и поклониться татарским идолам. Михаила убивают. Боярин Федор поступает так же, как его господин, и тоже гибнет. Отправляясь в Орду, и Михаил и Федор знают, что их ждет там гибель, но они для того и идут, чтобы "обличить" идолопоклонство -- "нечестивую веру". Эта линия Жития имеет ярко выраженную церковную окраску. Но в Житии не менее сильна и линия психологически-драматическая. Находившийся в это время в Орде внук Михаила, ростовский князь Борис, и другие русские, случившиеся в это время в Орде, уговаривают черниговского князя подчиниться воле татар, обещая со всеми своими людьми принять за него епитимью. Боярин Федор опасается, что уговоры подействуют на князя: вспомнив "женьскую любовь и детей ласкание", князь уступит и подчинится требованиям татар. Но Михаил тверд. Он решил выполнить долг до конца. Сняв с себя княжеский плащ, Михаил бросает его в ноги уговаривающих и восклицает: "Примите славу света сего, ея же вы хощете". С драматическими подробностями, замедляющими повествование и усиливающими его эмоциональное воздействие, рассказывается, как были убиты Михаил и Федор.

Эта вторая линия Жития -- рассказ об обстоятельствах убийства князя и боярина делала его не отвлеченным церковно-религиозным повествованием о страдании за веру, но животрепещущим рассказом о татарской жестокости и о непреклонной гордости русского князя, который жертвует жизнью за честь своей земли.

В первой половине XIV в. в агиографии, как и в летописании, можно отметить те же явления, что и в предшествующий период. Пишутся жития подвижников церкви и монашества, княжеские жития. Княжеские жития-мартирии данного этапа развития литературы можно рассмотреть на примере памятника тверской литературы -- "Повести о Михаиле Тверском". Написана она по образцу "Жития Михаила Черниговского". Князь Михаил добровольно идет в Орду. Но самоотверженность его объясняется уже не религиозными мотивами, а заботой о судьбе своего княжества. Рассказ об унижениях Михаила Ярославича в Орде, об обстоятельствах его гибели осложнен рядом сильных деталей и психологически острых ситуаций.

Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском. Тверская повесть об убиении тверского князя Михаила Ярославича в Орде, относящаяся к жанру княжеских житий-мартириев, пользовалась большой популярностью у древнерусских читателей. Она включалась как в рукописные сборники, так и в летописные своды.

В ноябре 1318 г. в ходе политической борьбы между тверским и московским князьями за обладание Владимирским великокняжеским столом в Орде по проискам московского князя Юрия Даниловича был убит тверской князь Михаил Ярославич. Как видно из текста Повести, автор ее сопровождал князя в Орду, был очевидцем гибели князя. Вероятнее всего, это был игумен Отроча монастыря Александр. Написана Повесть была в конце 1319 -- начале 1320 г.

Как уже отмечалось выше, и тематически, и по характеру, и по жанру "Повесть о Михаиле Ярославиче" близка к "Житию Михаила Черниговского", в ней есть и прямые текстуальные заимствования из последней. Но между обоими произведениями имеются существенные различия. Так, тверской князь идет в Орду не для того, чтобы пострадать за веру, а заботясь о благе своего народа. Подобно Михаилу Черниговскому, Михаил Тверской знает, что в Орде его ждет гибель. Но если первый отправился обличить "поганую" веру, то второй шел, чтобы отвратить ордынскую беду, нависшую над его княжеством. Бояре уговаривают Михаила Ярославича не ходить в Орду, сыновья готовы пойти туда вместо отца: все понимают, что ждет князя в ханской ставке. Знает это и князь, но он должен выполнить свой долг: "Видите, чада моя, яко не требуеть вас царь, детей моих, ни иного котораго, развие мене, но моея главы хощеть. Аще бо аз где уклонюся, то вотчина моя вся в полону будеть и множество христиан избиени будуть, аще ли после того умрети же ми есть, то лучши ми есть ныне положити душю свою за многыя душа". Подвиг Михаила носит гражданственный характер. Антиподом Михаила выступал московский князь Юрий Данилович -- союзник Орды и враг Тверской земли. Прямых выпадов против Юрия в тексте Повести нет, но в подтексте произведения осуждение московского князя ощущается достаточно сильно. Этот не высказанный прямо упрек особенно ощутим в последнем эпизоде рассказа о том, как был убит Михаил. Подъехав на коне к нагому телу поверженного на землю князя, темник Кавгадый "с яростию" говорит Юрию Даниловичу Московскому: "Не брат ли ти старейши, как отець, да чему тако лежить тело его наго повержено?". Автор влагает осуждение Юрия в уста ордынца, при этом того, который только что выступал как главный обвинитель и коварный враг князя Михаила Ярославича.

Сильные художественные детали свойственны и целому ряду других мест произведения. Лаконичная концовка Повести искусно завершает весь рассказ. Это и описание факта, и лирическое обобщение, и тонкий словесный пассаж: "И положиша его на велицей досце, и възложиша на телегу, и увиша ужи крепко, и превезоша за реку рекомую Адьжь, еже зовется Горесть: горесть бо се ныне, братие, и есть в той час таковую видевши нужную смерть господина своего князя Михаила".

Тверской рассказ о Михаиле Ярославиче своей темой и характером ее разработки не мог не волновать русского читателя. Антимосковская направленность Повести с самого начала звучала приглушенно. Поэтому "Повесть о Михаиле Ярославиче Тверском" прочно вошла в московское летописание. Но московские летописцы ощущали антимосковские тенденции Повести, и по летописным редакциям этого произведения в московской ветви русского летописания видно, как от редакции к редакции снималось или перерабатывалось все то, что рисовало в невыгодном свете Юрия Даниловича, исключались антимосковские выпады. "Повесть о Михаиле Ярославиче" приобретала характер рассказа о гибели русского князя за Русскую землю в Орде, что в конечном счете являлось исторической правдой.

Наряду с летописанием агиография, как и в предшествующие периоды, остается одним из основных литературных жанров. И так же как летописание, этот жанр в рассматриваемое время достигает большого развития и претерпевает целый ряд важных изменений.

В агиографии конца XIV -- первой половины XV в. нашел наиболее яркое отражение экспрессивно-эмоциональный стиль, названный прославленным мастером этого стиля, Епифанием Премудрым, "плетением словес". Экспрессивно-эмоциональный, панегирический стиль отражал новое отношение к человеческой личности, особое внимание к слову как средству постижения и отражения мира, стремление в рамках установившихся литературных традиций найти новые приемы и способы выражения творческой идеи. Панегирический стиль, основанный на библейских символах и традиционных стилистических формулах, восходит к византийской литературе. Во многих славянских странах (в Болгарии, Сербии, на Руси) стиль этот достигает своего наивысшего расцвета почти одновременно в конце XIV -- начале XV в., хотя предпосылки его появились значительно раньше. Отражая общую философскую концепцию, обусловленную предренессансными явлениями, в каждой стране этот стиль, восходящий к византийским традициям, получил своеобразное воплощение.

Появление экспрессивно-эмоционального стиля на Руси связывается с южнославянским влиянием и обозначается как стиль второго южнославянского влияния. Бесспорно, что в возникновении и развитии на Руси панегирического стиля имело немаловажное значение общение русской книжной культуры с книжной культурой Болгарии и Сербии. Но нельзя объяснить все эти явления только односторонним влиянием одних стран на другие. Процесс формирования и развития панегирического стиля проходил в общении разных славянских культур между собой и с византийскими культурными течениями как непосредственно, так (видимо, в еще большей степени) и в славянско-византийских культурных центрах -- монастырях Константинополя, Солуни, Святой Горы (Афона).

Вместе с тем одновременное появление этого стиля в разных странах должно объясняться тем вниманием к внутреннему миру человека, которое было так характерно для Предвозрождения.

На русской почве в наиболее завершенном и наиболее оригинальном виде экспрессивно-эмоциональный стиль представлен в творчестве Епифания Премудрого. Первые проявления этого стиля в агиографии, своего рода первоначальный русский вариант его связывают с именем митрополита всея Руси Киприана. Третьим представителем этого литературного течения был Пахомий Логофет, творчество которого, охватывающее вторую и третью четверть XV в., придает экспрессивно-эмоциональному стилю церковно-официальный характер.

Епифаний Премудрый . Биографические сведения о Епифании весьма скудны и в значительной степени предположительны. Родился он в Ростове в первой половине XIV в. В 1379 г. принял пострижение в ростовском монастыре Григория Богослова. В дальнейшем подвизался в Троицком Сергиевом монастыре. Он бывал в Иерусалиме и на Афоне, вероятно, путешествовал по Востоку. Умер Епифаний в 20-х гг. XV в. За свою начитанность и литературное мастерство он и получил прозвание "Премудрый". Перу Епифания принадлежат два жития: "Житие Стефана Пермского", написанное им в 1396-1398 гг., и "Житие Сергия Радонежского", написанное между 1417-1418 гг.

Обычные слова не в силах выразить величие подвижника, но автор рассказа о святом -- земной человек, и, призывая на помощь бога, уповая на покровительство святого, деяния которого он описывает, агиограф стремится в своем творении так пользоваться обычными средствами языка, чтобы у читателя создалось представление о необычности святого по сравнению со всеми остальными людьми. Поэтому языковая вычурность, "плетение словес" -- это не самоцель, а средство, с помощью которого автор может прославить героя своего повествования.

Одной из типических черт агиографического жанра, что особенно бросается в глаза в памятниках панегирического стиля, является крайняя степень самоуничижения агиографа. В одной из такого рода тирад Епифаний пишет: "Аз бо есмь груб умом и словом невежа, худ имея разум и промысл вредоумен, не бывшу ми въ Афинех от уности, и не научихся у философов их ни плетениа риторьска, ни ветийскых глагол, ни Платоновых, ни Аристотелевых бесед не стяжах, ни философиа, ни хитроречиа не навыкох, и спроста отинудь весь недоуменна наполнихся". Авторское признание в своей неучености, невежестве, в своей простоте противоречит остальному тексту произведения, в котором ученость проявляется в обилии цитируемых источников, а "риторские плетения" представлены более чем обильно, -- искусный литературный прием, направленный все к той же цели: прославить, возвеличить святого. Если автор Жития, блещущий в своем произведении и ученостью и риторским искусством, не устает говорить о своем ничтожестве, то читатель и слушатель Жития должны были чувствовать себя особенно ничтожными перед величием святого. Кроме того, авторские признания в своей неучености и литературной беспомощности, противоречащие действительному тексту, написанному этим самым автором, должны были создать впечатление, что все написанное -- некое божественное откровение, наитие свыше.

В "Житии Стефана Пермского" Епифаний достигает настоящей виртуозности в своем словесном восхвалении Стефана. Выбор поэтических средств, композиционное построение текста -- строго продуманная, тщательно отработанная литературная система. Традиционные поэтические приемы средневековой агиографии у Епифания усложнены, обогащены новыми оттенками. Многочисленные амплификации, нанизывание одних сравнений на другие, перечисление в длинных рядах варьирующихся традиционных метафор, ритмика речи, звуковые повторы придают тексту особую торжественность, приподнятость, эмоциональность и экспрессивность. Вот, например, одна из характеристик героя, начинаемая с авторского самоуничижения: "Да и аз многогрешный и неразумный, последуя словесем похвалений твоих, слово плетущи и слово плодящи, и словом почтити мнящи, и от словес похваление събираа и приобретаа и приплетаа пакы глаголя: что еще тя нареку? -- Вожа заблужьдшим, обретателя погыбшим, наставника прельщеным, руководителя умом ослепленым, чистителя оскверненым, взискателя расточеным, стража ратным, утешителя печальным, кормителя алчющим, подателя требующим, наказателя несмысленым…" и т. д.

"Плетение" похвалы святому -- основная цель и задача "Жития Стефана Пермского". Но все же в этом пышном похвальном панегирике просветителю Пермской земли встречаются и жизненные зарисовки, и исторически конкретные факты. Они появляются в описании быта пермяков, в рассказах об их идолах, об их охотничьем искусстве, в рассуждениях Епифания об отношениях между Москвой и Пермью. Центральная, наиболее обширная часть Жития -- рассказ о борьбе Стефана с пермским волхвом Памом -- имеет сюжетный характер, насыщена бытовыми зарисовками, живыми сценами.

Следует отметить оригинальность заключительной похвалы в "Житии Стефана Пермского". Похвала эта состоит из трех плачей -- пермских людей, пермской церкви и автора, "инока списающа". Подобного рода житийная похвала, в форме плачей народа, церкви и автора, встречается только у Епифания. Ничего похожего мы не найдем ни в переводных житиях, ни у русских агиографов до Епифания и после него. Плачи эти носят книжно-риторический характер, но создавал их Епифаний под влиянием народных плачей. Он сам сравнивает плач пермской церкви со вдовьим причетом: "[Церковь] не хотяше утешитися, но и утешения не приимаше, глаголющи: не брезете мене, не брезете, да ся наплачю; не дейте мене, да ся насыщу плача, обычай бо есть вдовам новоовдовевшим плакатися горко вдовьства своего". Некоторые обороты из плача церкви перекликаются с мотивами устного народного причета: "Увы мне, свете очию моею, камо заиде… вмале повеселихся с ним… к кому же привергуся, да сотворит ми увещание, еже от печали утешение".

Второе сочинение Епифания Премудрого, "Житие Сергия Радонежского", вскоре после составления его Епифанием было переработано Пахомием Логофетом. Текст пахомиевской редакции "Жития Сергия" дошел до нас в многочисленных списках, разных редакциях и вариантах, и четкого представления о том, каков был вид епифаниевского текста этого жития, у нас, по существу, нет. В общих чертах можно утверждать, что это Житие, написанное Епифанием, носило более повествовательный характер, чем "Житие Стефана Пермского", стилистически было более спокойным и строгим, более насыщенным фактическим материалом. Целый ряд эпизодов "Жития Сергия" имеет своеобразный лирический оттенок (рассказ о детстве отрока Варфоломея -- будущего Сергия, эпизод, повествующий о просьбе родителей Сергия не уходить в монастырь до их смерти, чтобы было кому помочь им в старости, и т. п.).

Если в "Житии Стефана Пермского" Епифаний показал себя виртуозом-стилистом, то в "Житии Сергия" он представал мастером сюжетного повествования. Можно без преувеличения назвать Епифания Премудрого великим писателем русского средневековья.

Агиографическому жанру в конце XIV -- первой половине XV в. присущи повышенная эмоциональность, стремление к обобщениям. Как пишет Д. С. Лихачев, художественное вимдение писателей конца XIV-XV вв. отличается от предшествующей эпохи новым отношением к человеку, осознанием ценности его внутренней жизни, его индивидуальных переживаний, что придает экспрессивность описаниям человеческой личности. "Но при этом стиль остается по-прежнему абстрагирующим. Познание мира раздвигается, художественные задачи расширяются, статичность описаний предшествующих эпох сменяется крайним динамизмом, но искусство не выходит еще из пределов религиозности и отнюдь не стремится к конкретизации. Поэтому самое характерное и самое значительное явление в изображении людей в житийной литературе XIV-XV веков -- это своеобразный „абстрактный психологизм"".

Жития второй половины XV в. могут быть отделены от житий предшествующего периода лишь условно; деятельность одного из наиболее выдающихся представителей епифаньевской агиографической школы -- Пахомия Логофета -- в значительной степени относилась ко второй половине века. Однако для агиографии данного периода характерны все-таки некоторые новые черты, существенно отличающие ее от житийной литературы предшествующего времени.

Хорошо разработанной стилистической системе Епифания и Пахомия противостоят в агиографии второй половины XV в., с одной стороны, "неукрашенные" описания жизни святых, рассматривавшиеся, по-видимому, как материал для последующей литературной обработки, а с другой стороны -- жития-легенды, основанные на фольклоре и обладающие хорошо разработанными, но не традиционно-агиографическими сюжетами.

Повесть о Петре и Февронии (первоначальный сюжет) . Мудрость центрального персонажа, раскрывающаяся неожиданно для окружающих, характерна для "Повести о Петре и Февронии". Один из наиболее выдающихся памятников древнерусской агиографии и литературы вообще, "Повесть о Петре и Февронии", как и "Житие Михаила Клопского", возникла на местном материале (Петр и Феврония были святыми Муромского княжества), но приобрела общерусское литературное распространение.

Вопрос о происхождении "Повести о Петре и Февронии" сложен и вызывал споры в научной литературе. В настоящее время можно, по-видимому, считать установленным, что дошедший до нас письменный текст Повести восходит к времени не ранее середины XVI в. и создан писателем-публицистом этой эпохи Ермолаем-Еразмом. Однако уже в XV в. существовала церковная служба Петру и Февронии, где упоминались основные мотивы повести -- победа Петра над змеем, его женитьба на Февронии и их совместное погребение. Вполне возможно поэтому, что Ермолай, как и другие средневековые агиографы, подверг стилистической обработке уже существовавшую житийную повесть.

Сюжет жития о Петре и Февронии не похож на большинство житийных сюжетов. Здесь нет ни страданий за веру, ни мученической кончины героев, утверждающей их святость. Герои повести весьма мало связаны с историей; попытки установления их исторических прототипов сомнительны; для XV-XVI вв. эти герои, во всяком случае, были персонажами далекого прошлого. В центре повести -- крестьянская девушка Феврония, согласившаяся излечить княжича Петра, заболевшего от пролившейся на него змеиной крови. В награду за это Феврония требует, чтобы княжич женился на ней. Вначале Петр пытается "искусить" Февронию: моясь в бане перед излечением, он посылает Февронии клочок льна и требует, чтобы она выткала из него "срачицу и порты и убрусец". Но Феврония поступает, как и подобает фольклорному хитрецу, которого пытаются одурачить: она отвечает нелепостью на нелепость, соглашаясь выполнить просьбу Петра при условии, если княжич приготовит ей из щепочки ткацкий станок. Так же неудачно кончается попытка излеченного князя просто нарушить свое обещание: Феврония предусмотрительно велела смазать все его язвы (полученные от змеиной крови), кроме одной, и вероломство Петра приводит к тому, что от "того струпа начаша многие струпы расходитися на теле его"; для окончательного излечения Петру приходится выполнить свое обещание. После смерти брата Петр занимает престол Муромского княжества. Когда мятежные бояре решают изгнать княгиню-крестьянку из Мурома, она соглашается уйти, если ей разрешат взять с собой то, что она попросит. Бояре соглашаются, и княгиня просит "токмо супруга моего князя Петра". Петр следует за нею. В конце концов Петр и Феврония благополучно "державствуют" в Муроме; по "преставлении купнем" (одновременной смерти) и раздельном погребении они оказываются все же воссоединенными "в едином гробе".

Связь "Повести о Петре и Февронии" с устным народным творчеством, отражение в ней "мировых" фольклорных мотивов весьма значительны и неоднократно отмечались в научной литературе. Однако существующие записи сказок и преданий об этих святых -- поздние (не ранее конца XIX в.) и сложились уже под влиянием письменной житийной традиции (хотя, возможно, включают и подлинные фольклорные мотивы). В сюжете Повести соединились два основных сказочных сюжета -- волшебная сказка о борьбе во змеем и новеллистическая сказка о мудрой крестьянской девушке, выходящей замуж за знатного человека и подвергающейся трудным испытаниям. Герой жития Петр заболевает после того, как побеждает змея; Феврония излечивает его от язв. Эта завязка сближает Повесть с кельтской легендой и средневековым западным романом о Тристане и Изольде: подобно Февронии, Изольда излечивает Тристана, заболевшего от крови дракона; с "Тристаном и Изольдой" совпадает и тема воссоединения героев после смерти (в Повести герои чудесным образом оказываются в едином гробу, в легенде о Тристане из его могилы вырастает куст терновника, соединяющий ее с могилой Изольды). Сочетание сюжета неравного брака крестьянки и знатного человека с мотивом исцеления жениха не характерно для известных нам русских сказок, но такое же сочетание присуще новелле Боккаччо о Джилетте из Нарбонны ("Декамерон", день 3, новелла 9) и комедии Шекспира "Все хорошо, что хорошо кончается", -- вероятно, такой контаминированный сюжет существовал и в русском фольклоре XV в.

Сюжет жития Петра и Февронии принадлежит, таким образом, к числу популярнейших сюжетов мировой литературы.

Агиография, как можно заметить, не оказалась в стороне от новых веяний в русской литературе того времени. Многими своими чертами жития-повести XV в. перекликались со светской повестью -- жанром, получившим наиболее широкое распространение во второй половине XV в.

Одним из основных видов письменности XVI в. оставалась агиография -- литература житий святых.

Конец XV -- первая половина XVI в. были временем канонизации многих общерусских и местных святых. Канонизация эта была связана с идеологическими явлениями того времени -- с образованием централизованного Русского государства, разрывом между русской церковью и Константинополем и острой идейной борьбой в русском обществе конца XV -- начала XVI в. Жизнь и духовные подвиги новых святых (главным образом, церковных деятелей недавнего прошлого) должны были быть описаны в житиях.

Жития XVI в. дошли до нас и в отдельных текстах, и в сборниках, и, что особенно характерно для этого периода, в составе больших сводов -- патериков и "Великих Миней Четиих". Многие из житий этого периода были посвящены святым -- основателям монастырей конца XV и XVI вв. К числу таких житий XVI в. относятся жития Дионисия Глушицкого, Павла Обнорского, Корнилия и Стефана Комельского, Адриана Пошехонского и др.

Целый ряд памятников житийной литературы XVI в. связан с цитаделью "воинствующих церковников" -- Иосифовым Волоколамским монастырем. Волоколамские жития были объединены в специальный свод "повестей преже бывших отець" (отцов) Боровского и Волоколамского монастырей -- Волоколамский патерик. Составителем его был племянник и сподвижник Иосифа Волоцкого, писатель и иконописец Досифей Топорков. Волоколамский патерик включал не только жития почитавшихся в монастыре святых (Иосифа, его учителя Пафнутия Боровского), но также и сказания сюжетного характера -- о "злой жене", предавшей своего мужа "варвару" -- татарину, об умерших и вновь вернувшихся к жизни людях, о мнимо раскаявшемся еретике, вылившем в огонь святую воду, и др.

Важнейшими памятниками иосифлянской агиографии XVI в. были отдельные жития основоположника этого направления -- Иосифа Волоцкого (составленные Саввой Черным и Львом-Аникитой Филологом). Жития церковных деятелей, созданные в XVI в., были близки по времени к жизни своих героев и сохранили благодаря этому ряд живых реалий. Но по сюжетам они были довольно традиционны; единственным исключением в этом отношении была житийная "Повесть о Петре и Февронии".

Подобные документы

Житийная литература - вид церковной литературы жизнеописания святых. Появление и развитие агиографического жанра. Каноны древнерусской агиографии и житийная литература Руси. Святые древней Руси: "Сказание о Борисе и Глебе" и "Житие Феодосия Печерского".

реферат , добавлен 25.07.2010


Периодизация истории древней русской литературы. Жанры литературы Древней Руси: житие, древнерусское красноречие, слово, повесть, их сравнительная характеристика и особенности. История литературного памятника Древней Руси "Слово о полку Игореве".

реферат , добавлен 12.02.2017


Эволюция житий и особенности образования агиографического жанра на русской почве. Житие как жанр литературы XVIII века. Направления эволюции агиографического жанра. Особенности женских образов в литературе XVII в. Ульяния Лазаревская как святая.

курсовая работа , добавлен 14.12.2006


Возникновение русской литературы, этапы и направления. Первичные жанры: житие, древнерусское красноречие, слово, повесть, их сравнительная характеристика и особенности. Объединяющие жанры: летопись, хронограф, четьи-минеи, патерик, отличительные черты.

контрольная работа , добавлен 20.01.2011


Историко-литературный процесс XI - начала XVI веков. Художественная ценность древнерусской литературы, периодизация ее истории. Литература Древней Руси как свидетельство жизни, место человека среди ее образов. Произведения агиографического жанра.

реферат , добавлен 06.10.2010


Характеристика описания жития - жанра древнерусской литературы, описывающего жизнь святого. Анализ агиографических типов жанра: житие - мартирия (рассказ о мученической смерти святого), монашеское житиё (рассказ обо всём пути праведника, его благочестии).

контрольная работа , добавлен 14.06.2010


Древнерусское житие. Литературные особенности житийного жанра. Историческая и литературная ценность произведений агриографии. Составляющие канонов житийного жанра. Каноны изложения житийных историй. Каноническая структура житийного жанра.

курсовая работа , добавлен 27.11.2006


Литература эпохи русского Предвозрождения. Произведения патриотического содержания. Повести о побоищах на реках Пьяне и Воже. Памятники Куликовского цикла. Повести о нашествиях Тохтамыша, Едигея, повесть о Темир Аксаке. "Слово о житии" Дмитрия Донского.

курсовая работа , добавлен 09.11.2016


Изучение особенностей летописания. "Повесть временных лет", ее источники, история создания и редакции. Включение в летопись различных жанров. Фольклор в летописи. Жанр "хождение" в древнерусской литературе. Бытовые и беллетристические повести конца 17 в.

шпаргалка , добавлен 22.09.2010


История возникновения русской летописи "Повесть временных лет". "Повесть временных лет" как исторический источник и литературный памятник. Стилевое своеобразие "Повести временных лет". Значимость "Повести временных лет" в литературоведческом аспекте.

2. История создания древнерусских житий и периодизация русской святости.

3. Типы агиографических памятников.

Житие – жанр церковный по происхождению, цель которого – жизнеописание святого, его подвигов, или мучений. Литературу о святых еще называют агиографией (от гр. άγιος “святой“ и γράφω “пишу“). Встречается определение агиографии как научной дисциплины, занимающейся изучением житий святых, богословскими и историко-церковными аспектами святости. Составителей житий называют агиографами. Цель агиографа – рассказать о жизни святого , а именно описать, как и в чем проявлялась его святость, какие подвиги во имя Христа он совершал, какими трудами он ее достиг. И себя агиограф никогда не считал – и не считает сегодня – автором жития. Он только записал жизнь святого. Вот почему часто не ставили своего имени составители житий, агиографы, и потому многие из них до сего дня нам не известны.

Агиографы, как правило, - это монахи, священники, реже – миряне, но обязательно христиане. А поскольку цель христианской жизни – спасение души в вечности, то агиограф и записывает житие такого святого человека как пример для подражания, как возможный и для других путь к святости. В этом дидактизм жития.

Народ, объясняя, что такое святость, назвал человека, ее достигшего, «земным ангелом» или «небесным человеком». Создается житие всегда только после смерти человека через какое-то время, за которое святость его проявилась, стала явной для людей. Чтобы подтвердить и утвердить факт святости человека, проводится его канонизация – причисление к числу святых, что совершается на Церковном Соборе. И к этому моменту обязательно создается икона святого – его образ , отражающий его небесный лик , и пишется его житие , которое тоже запечатлевает лик святого, а не его лицо . Как икона не портрет, так и житие не биография. Называют часто житие «иконой в слове». Содержание жития и его тип зависит от того подвига, который совершал святой. Таких подвигов много. Есть жития о мучениках, о преподобных, о благоверных князьях, о равноапостольных князьях или монахах и т. д. Написанные в разное время, по-разному они освещают историческую действительность, содержат разную степень подробности описания жизни святого, его окружения, обладают разным стилем.

Житие неразрывно связано с Преданием, только не с устным, а со Священным . Житие – это факт Священного Предания. В житии сохраняется историчность повествования: все святые, особенно начального периода русской истории, занимают особое в ней место, являются зачастую главными действующими лицами русской истории (святые равноапостольные Ольга и Владимир, благоверные князья Александр Невский и Дмитрий Донской, церковные писатели – летописец Нестор и митрополит Иларион, гениальные иконописцы Андрей Рублев и Феофан Грек и многие другие.)

История агиографии насчитывает столько лет, сколько прошло от Рождества Христова. Житийный канон находится в Евангелии, в образе Самого Христа. Формы же житийные восходят к античной литературе, к жанру панегирика. Путь к святости - это всегда путь совершения христианских заповедей. В истории христианства выделяются жития мучеников (мартирии), жития святых отцов (преподобных), жития праведных, святителей, равноапостольных, юродивых и мн.др. Жития стали появляться в в Римской империи в первые века христианства (200-209), во время гонений. В 3-4 вв. жития уже широко распространились на Востоке, в Византийской империи и странах Западной Европы. Затем в 4 – 8 вв появились монашеские жития, что связано с возникновением и распространением монашества в Палестине, Египетской пустыни. Канон житийный складывался постепенно и оформился в 9 веке в византийской литературе, откуда и пришел к нам.

История русских житий включает в себя:1. переводные жития и жития первых русских святых – Бориса и Глеба, одновременно первых русских преподобных – Феодосия Печрского, патерик, 2. жития мучеников и благоверных князей периода татаро-монгольского нашествия (Александра Невского, Михаила Ярославича Тверского, Михаила Всеволодовича Черниговского, Довмонта-Тимофея, Дмитрия Донского) 3. жития святых периода русского возрождения (15-16 вв). (Преподобные Сергий Радонежский, Стефан Пермский и др.) 4. Жития праведных жен, совершающих христианские подвиги в миру (т.наз. «мирянский» тип святости: Ульяния Осорьина).

Выдающиеся русские агиографы - преп. Нестор, открывший на Руси житийный канон; Епифаний Премудрый, использовавший стиль «плетения словес», Пахомий Логофет, блестящий стилист; Ермолай Еразм, талантливый писатель и публицист, и др.

В 17 в. жанр жития обретает новые черты, не разрушающие канон: идет процесс «обмирщения», но для житийной литературы это означала не уход от святости, а ее утверждение в бытовой, повседневной жизни мирян.

Г.П. Федотов считает, что в древнерусской святости формировался особый религиозный тип, генетически связанный с общехристианскими началами и византийским наследием. Но он отмечает и отличия.

Г. П. Федотов намечает этапы развития русской святости .

I этап он связывает с Киево-Печерским монастырем и подвигом преподобного Феодосия Печерского, в лице которого "сохранив аскетическую традицию Византии, усилила евангельский элемент, который ставил во главу угла действенную любовь, служение лю­дям, милосердие»

II этап - мистический. Связан с именем преп. Сергия Радонежского – первого русского мистика-исихаста (исихазм –особая практика духовного самоуглубления, молитвы, преображения личности через ее сокровенное единение с Богом). При этом Сергий продолжал и подвиг, начатый Феодосием – трудничества, созидания монастыря, служения людям.

III этап - московский – XVI в – характеризуется столкновением 2-х направлений: «стяжателей» и «нестяжателей» , - в которых по-разному развивалась духовная традиция преп. Сергия.

XVII – XVIII Федотов считает временем духовного упадка (период смуты, раскола, затем преобразований Петра), когда уменьшается количество святых на Руси.

Но в XIX в. он отмечает духовный подъем и IV этап связывает с расцветом Оптиной Пустыни, старчества, и именем преп. Серафима Саровского.

Мы же можем смело говорить о V этапе русской святости – в ХХ веке, который дал нам сонм новомучеников и исповедников российских (1500 человек были канонизированы только на одном Православном Соборе в 2000 году, на самом деле количество прославленных русских мучеников-святых эпохи ХХ века гораздо больше)

«Святость (гр. agioths, лат. sanctitas), одно из фундаментальных понятий христианского учения. Его основной смысл состоит в причастности человека к Богу, его обоженности, в его преображении под действием благодати Божией». «Святость, свойство, присущее Богу, которым Он наделяет лица и предметы. Святость не означает безгрешность, но принадлежность к Богу, устремленность к безгрешности и совершенству. Святой - угодник Божий, наслаждающийся вечным блаженством». «Святой − значит собственно сияющий или очищающий».

«Святые подвижники Божии образуют видимое звено между нашим миром и небесным Царством Божиим. Это истинно ангельские люди и человеческие ангелы. Восходя от меры в меру, все более и более проникаясь божественным духовным светом благодати, они, подобно раскаленному железу под действием огня, просветляются, как солнце, достигая высших состояний обожения в познании духовных тайн, в Богосозерцании и Богообщении».

«В преображенном человеке восстановлена его не поврежденная грехом природа, его соединение с Богом как "чада Божиего". Основой этого восстановления является Боговоплощение, восприятие Христом человеческой природы. Поскольку во Христе человеческая природа была обожена, это открыло путь к Богу и для всего человечества: христиане, следуя Христу, соучаствуют в его Божестве по благодати и становятся святыми».

«Таким образом, святой − это всякий раз явление спасения, милости Божией к людям, благодати, посылаемой Богом своему народу… Подвиг, совершаемый святыми, рассматривается, таким образом, не столько как достижение самого святого, сколько как действие благодати Божией, как явление Божественного промысла».

Агиографическая литература включает в себя разные формы. Помимо житий, существуют прологи, синаксари, минеи, патерики.

Прологом называется книга, содержащая в себе жития святых, вместе с указаниями относительно празднований в честь их. Минеи – это сборники пространных сказаний о святых в праздниках, расположенных по месяцам. Они бывают служебные и минеи-четии (для чтения). Патерики - специальные сборники рассказов о монахах, подвижниках монастыря или какой-либо местности, могут включать полные жития святых, или отдельные части. Также есть патерики – сборники высказываний святых отцов. Т.е. это жанр более свободный в подборе материала и форме его изложения. В рукописях известны древние переводные патерики (Римский, Синайский (или Лимонарь И. Мосха), Египетский (или Лавсаик Палладия) и др. (см. Лекцию 1).

Типы житий.

Типы житий складывались исторически и зависели от характера и содержания основного подвига святого. Так, первые три века христианства ознаменованы были гонениями на христиан и основной подвиг был – мученический. Так появляются записи свидетелей их мучений. Эти записи затем складываются в жития особого типа – мученические, или мартирии (лат). Последующие века – с 4 по 8-й – это время распространения монашества. Поэтому литература этого периода изобилует монашескими житиями, патериками разного содержания (см. раздел о переводной литературе, материал 1 лекции). Эти жития и называются монашескими, главный подвиг святого относится к преподобническому. (преподобный , т.е. человек, достигший подобия - очень подобен Христу) Известны жития о святителях, о праведных, о юродивых, о равноапостольных, о святых благоверных князьях (чисто русский тип святости), о пустынниках, столпниках, молчальниках, пещерниках и др. Есть святые, соединяющие подвиги, например, монашества и мученичества, тогда их называют преподобномучениками, что отражается в содержании жития. Количество типов святости гораздо больше и часто отражаются они в именованиях святого: «Филарет милостивый», «Иоанн многострадальный» и т.д.

Житийным каноном – т.е. правилом, по которому создается житие – следует считать вовсе не тот трафарет в виде строгой сюжетно-композиционной схемы, который сложился в византийской литературе и был перенесен на русскую почву (этот материал вы найдете в любом учебнике и справочнике). И, заметим, необходимость этой формы не отменяется как формы правильной, истинной. При этом и не обязывается самим жанром, чтобы она была неизменной (в ДРЛ встречаются формы житийной повести, военной или бытовой, или сказания (например, о Борисе и Глебе), т.е. типа повествования внешне не агиграфического). Но главным для жития, тем, без чего его не может быть, остается категория святости , сам факт святости. Если этого факта нет, то никакая правильная житийная форма не сможет быть житием. (пример тому – «Житие» протопопа Аввакума, им самим написанное)

Лекция 6

Первые русские жития.

«Сказание о Борисе и Глебе» и «Житие Феодосия Печерского» .

1. Образы святых Бориса и Глеба в «Сказании» и в «Чтении» Нестора.

2. Тип святости, особенность подвига святых Бориса и Глеба.

3. Жанровые и стилевые особенности первого русского жития.

4. Идея святости и тип подвига в «Житии Феодосия Печерского»

Первые русские святые – Борис и Глеб, которым посвящены несколько произведений агиографического характера

Древнерусская литература житий святых собственно-русских начинается с житий Бориса и Глеба, которым посвящен целый ряд текстов, из которых два памятника житийного характера: «Чтение о житии и погублении блаженную страстотерпцу Бориса и Глеба» преп. Нестора и «Сказание, и страсти, и похвале святую мученику Бориса и Глеба» неизвестного автора. Перу Нестора принадлежит и «Житие Феодосия Печерского». Таким образом, два типа житий открывает ДРЛ: мученическое и монашеское, причем, весьма отличающиеся от византийских образцов своим более свободным отношением к форме при сохранении канона. «Сказание» о Борисе и Глебе» получило большее распространение, известно более 170-ти списков, почему и возьмем для изучения текст «Сказания».

«Сказание о Борисе и Глебе» (полное название: «Сказание, и страсти, и похвале святую мученику Бориса и Глеба»)

В интерпретации их святости существует спорный момент: некоторые считают их канонизацию политическим актом (Как пишет учебник В.Кускова: для «утверждения своей религиозной самостоятельности», «содействия политическому упрочению основ феодального строя» (В.Кусков. История древнерусской литературы, 1998.), другие не соотносят напрямую с политикой, усматривая в их подвиге, прежде всего, евангельскую мотивацию.

Их тип святости определяется как страстотерпческий, что является, по слову Г.Федотова «смертью в последовании Христу». Он называет их подвиг - «подвигом непротивления», что нужно связать с ценностным выбором, который совершает Борис, а вслед за ним и Глеб. Они своей смертью утверждают ценности мира вечного, Царствия Небесного, вместо мира этого , царства земного, ради которого идет на убийство Святополк.

Особенностями же «Сказания» явилась неожиданная для жития форма «психологизированного» повествования, с описанием внутренних переживаний святых, с экспрессивностью стиля и т.д.

«Житие Феодосия Печерского» (полное название: «Житие преподобного отца нашего Феодосия, игумена Печерского»)» написано преподобным Нестором, монахом Киево-Печерского монастыря. Главный подвиг Феодосия – монашеский. Он является аскетом, моливенником, подвижником, борется с дьяволом, творит чудеса. Он созидает первый на Руси общежитийный монастырь по уставу святого Федора Студита. Главное же его качество, свидетельствующее о достижении им святости – удивительное смирение. Оно подчеркивается на протяжении всего житийного повествования. «Житие Феодосия» составлено Нестором по всем правилам житийного жанра, включающим композиционную трехчастность, традиционные сюжетные мотивы, самоуничижение агиографа, чудеса и т.д. И это никак не помешало Нестору передать особенности быта, речи, подробности исторических реалий, даже некоторую психологизацию портрета матери Феодосия – первого в русской литературе индивидуального женского образа. Отметить нужно писательское мастерство преп. Нестора, выразившееся в стиле, выразительности деталей, в динамичности сюжета, и т.д. Все это сделало «Житие Феодосия» уникальным памятником древнерусской литературы.

← Вернуться