Жена - это что-то серьезное. Он будет, видимо, править пожизненно

Подписаться
Вступай в сообщество «servizhome.ru»!
ВКонтакте:

- Первой реакцией на «Рай» у большинства зрителей становится недоумение.

Мне кажется, что разъяснять свое кино - это форма интеллектуального онанизма. Когда я немного отошел от фильма и посмотрел на него отстраненно, я, к своему удивлению, обнаружил в нем больше литературы, чем кинематографа. Почему-то это мне напомнило Томаса Манна. Но я такую задачу себе не ставил.

- Именно он.

Я пришел к выводу, чтобы режиссер не формулировал приступая к съёмкам, всё равно получается «не про это». Конечно, необходима некая энергия, чтобы двигаться к цели, которую Толстой называл «энергией заблуждения». Если у зрителя возникает недоумение, если поступок героини в финале не имеет объяснения, режиссеру бессмысленно с ним спорить. Пускай зрители спорят между собой.

Меня там больше испугал эпизод, когда она целует немца, сползает на колени и кричит: да, вы, наверное, имеете право на все это, вы великая нация…

Ну что ж - испугал, так испугал. Даже когда человек ведет себя неожиданно, за поступком кроется причинно-следственная связь. Поведение героини имеет смысл - ей подарили жизнь. И немецкий офицер - это достаточно сложный характер, который не должен вызывать чувство отвращения. Более того, он даже может быть привлекателен своим беззаветным служением идее, но сама идея, которой он служит, делает его фигурой трагической в своей слепоте. Неудивительно, что она в какой-то момент увидела в нем сверхчеловека.

Когда мне в последнее время чего-то не хочется делать, - вообще я очень стал ленив, мало мотиваций, - я себя подхлестываю фразой из фильма: зло происходит само, добро требует усилия.

Это достаточно очевидная вещь. Для меня все-таки главным было показать соблазнительность зла. Если бы зло не было бы соблазнительным, люди могли бы избежать огромных страданий, которые они доставляют друг другу. И большинство злодеяний в Новое время совершено во имя вечных ценностей - демократии, справедливости, прав человека и иногда идеологического мусора. Для меня очень сложным было решиться на создание фильма о Холокосте. Это тема настолько изъезжена и банализирована большим количеством совершенно разных картин, что сейчас кадры исхудавших иудеев в полосатых пижамах для меня выглядят как опера Верди «Набукко».

- Как её там принимали?

Была пятнадцатиминутная овация, мы порывались уйти, но нас не отпускали. Вообще, для меня самые счастливые моменты Биеннале Венеции не эти, а другие - это бродить по набережным венецианского острова Джудекка, в прошлом венецианского еврейского гетто, - и смотреть на закат. Идешь по просторной немноголюдной набережной, а самого пронизывает чувство ожидания, надежды и восторга, что твой фильм будет показан через пару дней.

- А оскаровские перспективы у вас какие?

Понятия не имею. Я об этом не думаю. Вернее, стараюсь не думать, ибо постоянно напоминают.

Хорошо, про соблазн того фашизма я еще понимаю. Но какие соблазны у нынешних российских крымнашистов? Ведь они-то все понимают.

Твой язык и слова, который ты употребляешь, говорят о том, что тебе абсолютно ясна картина мира. Ты знаешь, что хорошо и что плохо. И вряд ли ты задумываешься, что ты узник своей концепции. Осмелюсь предположить, что ты сидишь в тюрьме своей концепции. А ведь всё на свете становится одновременно и хуже и лучше. «Хуже» всегда очевиднее, потому то оно всегда громче заявляет о себе. Мне кажется, пугалки и разговоры о фашизме в России - это готовые к носке дешевые формы одежды, этакое «Pret-a-porter».

Мало кто понимает, что русская культура - огромная архаическая плита, которая лежит во всю Евразию и восходит даже не к славянству, а к праславянству, к самой языческой древности.

В наследство от Византии нам досталось Православие, но не досталось ни иудейской схоластики, ни греческой философии, ни римского права. И в этом - как наш недостаток, так и наше преимущество. И эту тектоническую плиту пока никому не удалось сдвинуть. И любую власть она будет структурировать, согласно своему представлению: какой она должна быть.

- Согласитесь, эта плита начинает сейчас размываться…

С чем я должен соглашаться? С тем, во что веришь? Твои надежды, которые ты выдаешь за действительность? Мудрость Путина именно в том и заключается, что он улавливает эти гравитационные волны, - в отличие от других политиков, которых народ сейчас недолюбливает. Путин опирается на эту тектоническую плиту, в этом его сила, зачем ему соответствовать ожиданиям наших «друзей»?

Он такой лидер, в котором мы нуждаемся, именно поэтому у России в XXI веке наилучшие шансы. И когда «Министерство Правды» совокупного западного мира возмущается тем, что Путин «хочет изменить существующий мировой порядок», оно скромно умалчивает, что сегодня - это мировой порядок, соответствующий интересам Америки. Я должен констатировать, к своему огорчению, что этот мировой порядок приходит к своему краху, и никакие рецепты спасения англо-саксонского мира уже не работают. Первыми, как всегда, это сообразили англичане. Помнишь, в фильме «Гараж» герой Гафта говорит: «Вовремя предать - это не предать, это предвидеть!» Англичане - мастера предвидения! Королева Британии делает книксен китайскому коммунисту, подсаживает его в золотую карету - думал ли ты дожить до такого?

Так вот, вернемся к кризису англо-саксонского миропорядка - Путин совершенно четко дает ему понять, что доллар не должен управлять мировой экономикой. Все, кто осмеливались до него это сделать, были физически уничтожены. Кеннеди, Садам Хусейн, Каддафи… Де Голлю повезло - он умер своей смертью. Сегодня никто не осмеливается этого сделать, но Путин сделал.

Знаете, Андрей Сергеевич… Вот услышать от вас слово «англосаксы» - до этого я действительно не думал дожить. Дальше, наверное, будет «геополитика».

В слове «англосаксы» нет негативного смысла. Они были всегда наиболее продвинутыми идеологами имперской экспансии. Еще влиятельный английский придворный астролог, математик, астроном, географ и секретный агент Джон Ди в конце шестнадцатого века в письмах Елизавете Первой внушал ей представления об особом мировом предназначении Нового Света. Он был вовлечен в тайную внешнюю политику королевы и стоял у истоков борьбы с Россией. Кстати, Джон Ди подписывал свои секретные сообщения королеве псевдонимом «007».

Англия всегда боялась конкуренции с Россией. Она постоянно сталкивала Россию с другими государствами. Полтора века назад английский премьер-министр, лорд Палмерстон, признался - «как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет». Тут нечего добавить! Пытаясь ослабить Россию, британцы всегда успешно сражались с нами чужими руками - французскими, немецкими, турецкими.

Мне кажется, что революционный агитпроп Маяковского времен 20-х годов вполне отвечает реальности. Есть мировой капитал, «три толстяка», про которых все гениально угадал Олеша, - так и выглядит мировой империализм. Конечно, и у Рокфеллера и у Сороса есть ЯСНОЕ представление о том, как должен быть обустроен мир. Но, согласись, принимать во внимание их мнение бы ошибкой, Гайдар с Чубайсом уже это попробовали…

Теперь и у «толстяков» грядут разборки. Например, европейский клан Ротшильдов не на жизнь, а на смерть конкурирует с американскими Рокфеллерами.

Если ты подозреваешь, что от моих ответов пахнет «ватником», - я не против. Считай, что я ватник.

- Но Россия не развивается, гниет, о каких великих шансах вы говорите?!

Это твоя точка зрения, - одна из бесконечного количества точек зрения других думающих людей, которые убеждены, что их понимание проблемы отражает истину. Спорить с тобой я не нахожу продуктивным. Однако могу заметить, что такая категорическая ЯСНОСТЬ - не самая лучшая позиция, чтобы хоть как-то приблизиться к пониманию истины. Осторожная попытка оценки свойственна восточной мудрости. Сегодняшняя европейская безапелляционность - во многом результат изобилия мгновенно доступной информации в интернете, где банальные истины смешаны с гениальными прозрениями и теряются в океане полного мусора. Изобилие информации привело к банализации всех понятий и десакрализации мировых ценностей и к «ПОЛНОЙ ЯСНОСТИ». Такая ясность может быть очень опасна и разрушительна.

Теперь попробуй опровергнуть несколько фактов: Россия при Путине стала одним из центров глобальной политики. Ни одно серьёзное решение в мире не может быть принято без участия России. Это касается как политических решений (например, попыток пересмотра итогов Второй мировой войны), так и экономических (мировые цены на нефть, газ и др.). А ты утверждаешь, что Россия гниет… Другой вопрос, что кризис мировой политической системы, а также невероятный накат лжи и грязи, льющийся из общезападного «Министерства Правды» вкупе с разного рода санкциями, заставляет Россию поджимать ноги и преодолевать ухабы и рытвины, а также принимать адекватные меры для сохранения своей государственности. Да, запахло морозцем, но «подмороженность» - как говорил, кажется, Победоносцев, - лучшее состояние для Российского государства… Чтобы, так сказать, «не протухла»…

А так, мне кажется, что наша страна редко когда была в лучшем состоянии…

Не могу удержаться, тут у меня отмечена чья-то реплика из среды «интелликонов»:

«…Мы зажрались, господа. Мы слишком много и вкусно жрем, нам слишком легко все достается. Мы не ценим шмотки из прошлой коллекции, забыв как наши бабушки штопали носки. Мы ноем, что нам плохо, в комфортных автомобилях с кондеем. Мы вообще всегда ноем. Нам вечно мало, ничего не удивляет. Чтобы быть счастливым, надо себя ограничивать. Не зря в любой религии существует пост. Чем человек голоднее, тем вкуснее еда. Чем человек зажратие, тем еда безвкуснее, а душа несчастнее… Нас почему-то воспитывали так, что нам все должны. Мы не ходили в школу за 5 километров, вгрызаясь в гранит науки. Мы не помогали родителям в поле - нас всегда обеспечивали горячим завтраком. Многие их нас не хотят детей. А зачем заботиться о ком-то?..» ну и так далее. Конечно, это только еще одна точка зрения… Однако, стоит признать, что опасения и страх западных стран вполне обоснованы… Огромные просторы, неизбывные ресурсы, талантливейший народ, высокая нравственность, сохранившаяся с ХIХ века - у России действительно есть все для того, чтобы стать державой-гегемоном.

- Никто не получает от них ничего.

Мне, конечно, очень симпатично твое искреннее стремление к справедливому распределению благ, которое напоминает мне первые лозунги большевиков и которые так приглянулись архаическому крестьянину. Но ничто в мире не случается без причинно-следственных связей.

Русская ментальность безгранично неприхотлива и лишена буржуазного накопительского инстинкта. Одной из главных проблем нашей Власти я вижу в том, что призыв к предпринимательству не рождает в русской душе немедленного желания бурной деятельности и разбогатеть.

Крестьянская ментальность, которая пронизывает наше общество, и носителями которой также являемся мы с тобой (да, да, не морщись!), эта ментальность требует от государства лишь одного - чтобы его государство оставило в покое и не мешало существовать. Солидной части нашего населения будет вполне комфортно, если им будут прибавлять по пять тысяч в год, они будет довольны.

И потом, не надо забывать - Россия самый лакомый кусок для мировой алчной Дантовой волчицы, потому что при таком богатстве земли у нас самая малая плотность населения. У Китая нет природных ресурсов и сто сорок пять человек на квадратный километр, а у нас восточней Урала - двое. Оптимальное соотношение гигантских запасов, огромной территории и почти нет народа. В этом плане похожи мы только на Бразилию. И именно мы - две главные страны этого века. От Европы вообще уже ничего не осталось, ее добил интернет, вялая мягкотелая имитация демократии, политкорректность. А Россия останется неизменной и перемелет всех. Философ Александр Ахиезер, незаслуженно забытый, нащупал алгоритм российского маятника от архаики к попытке модернизации и откат обратно в хтоничекую пропасть. Он пришел к выводу, что в отсутствие в русской культуре «серого» звена между белым и черным, между «наш» и «не наш», Россия всегда будет выбирать архаизацию, всегда будет совершать возвратно-поступательное движение - кризис, перезревшие реформы, медленные откат, назревание нового кризиса. И так до тех пор, пока не возникнет безжалостная потребность насильственно утвердить между двумя крайностями третью нейтральное аксиологическое пространство, которое сведет на нет стремление русских к крайностям - «кто не с нами, тот против нас».

- Но Ахиезер ужасался этой ситуации, а вы восхищаетесь…

Во-первых - с чего ты взял, что он ужасался? Ученый не может ужасаться, это удел мечтателей и тех людей, которым ЯСНО, как должна складываться реальность. Ибо то, что Ахиезер описал, само по себе не плохо и не хорошо…

Я восхищаюсь не смыслом его анализа, я восхищаюсь его глубиной, которая помогает понять Россию и объяснить закономерности ее развития. Еще один ученый - Владимир Булдаков - очень интересно развил мысль Ахиезера, касающуюся тектонической плиты архаики, на которой покоится российская культура, а следовательно, государство. Не без иронии Булдаков замечает, что интеллигенции недоступно понимание того иррационального факта, что русский народ создает в своем обществе власть согласно своему представлению о власти, а не вследствие победы той или иной партии на выборах. Для меня это было огромное облегчение - понять неизбежность возникновения властной государственной вертикали.

Так вот, в 90-е года Запад находился в эйфории от ощущения, что Россия ослабла и не представляет более никакой опасности для ее полного захвата, и тут откуда ни возьмись вышел этот, невысокий, и сказал: «хватит, Россию я вам не отдам!»

Может быть и не он сказал, а через него история сказала, провидение! У него просто хороший слух, он услышал тихий голос истории, вот и все.

- Он будет, видимо, править пожизненно?

Я чувствую горечь в твоих ламентациях! А у тебя есть альтернатива? Чем дольше он будет править, тем это лучше для России. Россия сейчас единственная, кроме Китая, кто может помешать «трем толстякам» угробить планету. Так что нас они в покое не оставят.

- Скажите, а в Крым обязательно было входить?

Зачем ты задаешь мне такие смешные проверочные вопросы, чтобы понять, что я «свой» или «чужой»?

Просто факт - в семнадцатом истекает контракт с Украиной на размещение нашего флота в Севастополе, и украинцы с американцами уже договорились о военной базе с НАТО. Так что в Крыму была бы американская база со всеми вытекающими из этого последствиями. Ты можешь себе это представить: американский Крым?!

- Я даже спорить с вами не буду, потому что с конспирологией не спорят.

Старик, но все это так очевидно! Тебе, конечно, подавай великие потрясения, потому что ты толстый, как Хичкок, и соответственно любишь триллеры…

- Я не очень толстый.

Ты толстый.

- Феллини тоже был толстый.

Но не такой, как ты. Я его видел не раз. Он был плотный малый, но и только. Я в семидесятом оказался в Риме и позвал всех кумиров смотреть «Дворянское гнездо»: Феллини, Антониони, Пазолини, Лоллобриджиду, Кардинале… Они все пришли. Почему - до сих пор не понимаю. Видимо, поразились моей наглости. Феллини сел в первом ряду и через десять минут ушел, и больше я его не видел. Он, наверное, не мог находиться с Антониони в одном помещении.

- А все равно Антониони хуже. И Пазолини хуже. Хотя они уж были совсем худые.

Антониони имел внешность скорее профессорскую, да. Пазолини вообще, по-моему, не столько режиссер, сколько поэт, снимающий кино, - но он делал это талантливо, по крайней мере, «Евангелие от Матфея» было открытием.

- Там сильный литературный источник.

Многие брались за этот источник, а так снял он. К творчеству Антониони эпитеты «хорошо»-«плохо», на мой взгляд, неприменимы. Он создал мир. До него снимали сюжеты, а он стал снимать фильмы о своем мире. Сюжет исчез в «Приключении»: пропала женщина, так и не нашлась, пошел фильм про другое. Некоторым фильм кажется скучным, да, но Антониони пытается зафиксировать течение времени, и это абсолютно новый подход к кинематографу. И когда в его фильме «Ночь» история разворачивается предельно сухо, и мы не можем понять, куда нас ведет автор, и вдруг в конце эти слезы Жанны Моро… и ты сам рыдаешь, потому что тебе разрешили заплакать… Вообще-то его мир бесслезный. И каждая вспышка эмоции в нем тебя действительно рвет на куски!

- Вернемся к вашей будущей работе, кто у вас будет играть Микеланджело?

Думаю идти по стопам Витторио Де Сика - искать актеров на улице среди непрофессионалов. В Италии все актеры - они так живут, играя! Потом, хотелось найти лица, которые будто сошли с картин Возрождения. С обычными актерами это невозможно.

- Мне показалось, что этот сценарий - в огромной степени ваша рефлексия на темы «Рублева».

Ты прав. Я обнаружил, что «Рублев» во мне до сих пор сидит. Значит, отпечатался где-то в подсознании. Как-никак мы восемь месяцев читали литературу по Древней Руси, потом примерно столько же писали огромный - на 250 страниц - сценарий… из которого Тарковский за первый месяц снял шесть страниц. И вышло три часа материала. Вот тогда он позвал меня на съемки - сокращать, и я стал рубить по живому огромные куски, и получилась - вполне случайно - вот эта форма дискретного фильма в новеллах. Но «Рублев» был фильм о монахе, который творил сакральное искусство. Микеланджело - это фигура, освобождающаяся от диктата церкви, он может быть и хотел достичь сакрального, но это уже было искусство религиозное. Большая разница.

- «Рублев» - как из всего вот этого вот получилась «Троица»…

Ну да, а «Микеланджело» - как руки гения освобождают из мрамора заточенных там пленников. В том числе, его трагическая, невыносимая, безумно для меня привлекательная личность. Он вынужден был общаться с сильными мира сего, и очень страдал от этого. Счастлив был, кажется, только когда выбирал мрамор для работы, осматривал глыбу и прикидывал, кто в ней скрывается. И общаться с удовольствием мог только с этими каменотесами - жителями Апуанских гор, презирающими равнинных жителей. Кстати, именно там были главные партизанские очаги сопротивления фашистам, - потому что они знали горные тропы, и у них, охотников, было оружие. Вот этих горцев я хочу снимать. И этот мраморный карьер, сверкающий от белой мраморной крошки.

- Вы много ставите в театре: это сильно отличается от режиссуры в кино?

Сильно. Я знаю единицы режиссеров, которые успешно совмещали кино и театр: Бергман, Патрис Шеро (этот еще и оперу ставил!). Это как сравнить оперу и балет.

- То и другое под музыку.

Но оперу может слушать и слепой, а балет может смотреть и глухой! Совершенно разное акцентируется, и кино отличается от театра, сказал бы я, разным характером принуждения. В кино ты заставляешь зрителя смотреть на крупный план, максимально приближаешь его - и важно, по мысли Брессона, не то, что ты показываешь, а то, чего не показываешь. В кино актер вышел из кадра - и продолжает жить. И с ним много чего может произойти. А в театре он вышел в кулису. В кино ты вынужден следить только за тем, что в кадре - а в театре на сцене могут быть десять человек, и тебе надо найти способ акцентировать тех, кто тебе важен.

- Почему вы все время ставите Чехова?

Потому что это все шедевры. У него нет лучшей пьесы, все прекрасны. Чехов - это такая колбаса: какую сцену из любой пьесы ни возьмешь - все изумительны!

Знаете, я вас как-то спросил: почему у вас так часто бывали романы с актрисами? А вы сказали: это нормальная часть работы режиссера с актрисой, некоторые иначе не понимают.

Не помню.

- Я помню. Но вот сейчас скандал вокруг этой школы, не будем называть…

Читал, да.

- Иногда пишут, что ученица - о сексе, конечно, речи нет, - должна быть влюблена в учителя, чтобы лучше понимать. Как вы на это смотрите?

Э, нет. Я не могу согласиться. Во первых, в школе идеал учителя - это предмет восхищения. Во-вторых ученик от учителя зависит в прямом смысле. И эксплуатировать эту зависимость просто подло.

- Ну и актриса зависит.

И актриса часто получает роль через постель. Как только начинается секс в неравных позициях - он режиссер, она актриса, он начальник, она секретарша, - сразу вступает игра: ты мне, я тебе - называй это товарными отношениями.

- Да это отношения с властью… Кстати, как сложилась судьба Тряпицына? Спился?

Он давно не пьет: стал депутатом!

- Лучше бы спился.

Это тебе в Москве так кажется. А там это большое дело. И он достоин.

https://www.сайт/2017-10-07/dmitriy_bykov_o_novyh_i_buduchih_knigah_razgovorah_s_vlastyu_i_sverhcheloveke

«Путин искренне понимает, что он - последняя скрепа»

Дмитрий Быков - о новых и будущих книгах, разговорах с властью и сверхчеловеке

В Екатеринбург приехал поэт, писатель и журналист Дмитрий Быков — в рамках проекта «Прямая речь» он читает две лекции для екатеринбургской публики. Заместитель шеф-редактора сайт Дмитрий Колезев поговорил с Быковым о его дебатах с Мединским, последнем романе «Июнь» и работе над книгой «Океан». Как это нередко бывает, разговор о литературе перешел в разговор о политике.

— Во время недавних дебатов с Мединским на «Дожде» вы были довольно нежны с министром.

— Я вообще не собираюсь устраивать рэп-баттлы, это не входит в мои задачи. Я предпочитаю разговаривать в мягкой манере, чтобы человек раскрывался и можно было выстроить диалог. Мединский — один из очень немногих в нынешнем правительстве, кто разговороспособен. Он, по-моему, тоже вел себя предельно интеллигентно. Те люди, которые ждали от меня напора или прямого хамства, заблуждаются на мой счет.

С властью надо учиться разговаривать. Причем разговаривать так, чтобы это не было поединком, соревнованием по взаимному хамству. И самое главное — мы с Мединским знакомы лет десять. С какой стати мне в публичном разговоре отходить от нашего обычного общения? Мы вместе работали в МГИМО, он был у меня в эфире, когда я еще работал на «Сити-ФМ». Я не вижу, в чем тут доблесть: нахамить человеку, который пришел к тебе в гости? Я все равно никак от него не завишу, преференций мне Минкульт дать не может. Слава богу, чтобы написать книгу, мне не нужны деньги Минкульта.

Мне Мединский до известной степени интересен как заложник. Мне интересно, как он сочетает, с одной стороны, разумного человека (и неплохого, кстати, преподавателя), а с другой стороны — должность, на которой он должен говорить совершенно определенные вещи, касающиеся духовных скреп. Как он себе это объясняет?

Представители культуры уже не очень хотят у него брать деньги. Раздаются голоса с призывом бойкота Минкульта вообще. Вот как он себя среди этого чувствует? Это мне и было интересно.

У меня есть от этого диалога ощущение большой удачи. Обычно меня это ощущение не обманывает. И подтверждает это то, что некоторые люди громче всех кричат: провал! Позор! Оглушительный провал! Позор с треском! Чем громче они кричат, тем каждый раз я чувствую себя лучше. Значит, мои успехи их раздражают. Значит, все хорошо.

— Во время этого эфира вы говорили, что в нынешней ситуации художник не может брать деньги у государства. Тогда где ему брать деньги?

— А зачем ему деньги?

— Писатель может сесть и написать книгу. Но как быть кинорежиссерам, театральным режиссерам?

— Режиссер берет камеру — благо она сейчас есть в любом телефоне — идет на улицу и снимает, что ему надо. Так получился итальянский неореализм. Если хотите снять блокбастер, найдите спонсоров. Если вы хотите снять кино из современной жизни, вы можете, как Сергей Лобан с фильмом «Пыль», обойтись шестью тысячами долларов. Они у художника есть. Я вообще не считаю, что российский художник чем-то отличается от художника американского (например, от так называемого независимого кинематографа), от художника итальянского — скажем, от Де Сики. Какие деньги были нужны, чтобы снять «Похитителей велосипедов»? Тем не менее это этапный фильм в мировом кино. На какие деньги Тарантино снимал Reservoir Dogs? На совершенные копейки, которые он набрал по друзьям, плюс некоторое количество друзей-актеров работали бесплатно.

Правильно когда-то сказал один художник, который потом сильно испортился, но тогда был вполне актуален: «Если тебе хочется нарисовать, ты нарисуешь борщом на стене». Вопрос денег в искусстве, честно говоря, — последний. Важно, чтобы вам было что сказать. А если есть, то вам Господь как-нибудь даст. Знаете, Аллах Чечне же дает? Ну и художнику Господь дает. Я не думаю, что Господь плохо относится к художнику. Он же дал ему зачем-то талант? Значит, он даст ему и деньги на реализацию этого таланта. У меня были такие стишки: «А если я так и не выйду из ада, то так мне и надо». Это вопрос художественной стратегии. Если ты не умеешь реализовываться, зачем тебе заниматься искусством?

— Еще немного о Мединском. Если не он, то кто? Вы видите в сфере культуры (или, может быть, в государственной сфере) человека, который бы сейчас хорошо подходил на роль министра культуры?

— Это не моя забота — назначать министров культуры. Какое я имею к этому отношение? Я писатель. Зачем мне министр культуры?

— Вы же и о других художниках думаете.

— Я думаю о себе. Мне 50 лет в этом году. Я умру скоро.

— Не скоро.

— «Для Вселенной 20 лет — мало». Мне пора думать, что от меня останется. А кто будет министром культуры и что будут делать другие художники?.. Умирает же человек в одиночку. Пусть каждый думает за себя. Я как журналист использую иногда возможность поговорить с министром. Но думать о том, кто должен быть министром, — это совершенно не моя епархия.

— Раз вы упомянули слово «баттл». Пользуясь случаем, хочу поинтересоваться вашим мнением об этом феномене. Это искусство?

— Конечно, это искусство. Поэзия — вообще дело соревновательное. Она всегда заключалась в том, что несколько поэтов сходились (например, на так называемых айтысах) и демонстрировали свои способности к импровизации. Иногда это бывает дуэт, иногда диалог, иногда конкуренция, как у Тургенева в рассказе «Певцы». Иногда съезжаются труверы и соревнуются, кто лучше прославит прекрасную даму. Иногда сходятся поэты при дворе Карла Орлеанского и пишут стихи на заданную тему. Например, «От жажды умираю над ручьем» — из этого получается баллада в честь вина, получается патриотическая баллада («Вот я над ручьем, отделяющим Англию от Франции», условно говоря, — о Па-де-Кале). А иногда получается гениальный текст Вийона, такой парадоксалистский: «От жажды умираю над ручьем / Смеюсь сквозь слезы и тружусь, играя».

Соревнование — это жанр. Я бы с удовольствием поучаствовал в поэтическом соревновании, если бы оно не сводилось именно к взаимным оскорблениям. Это не интересно. А вот воспеть какую-то заданную тему — всегда с удовольствием.

— Вы недавно встревожили своих российских читателей интервью американскому изданию Los Angeles Review of Books. Вы сказали, что ваш новый роман «Океан», возможно, не выйдет в России и будет написан на английском.

— Я не уверен, что он будет издан вне России. Мне хочется его написать на английском, а где он будет издан в этом качестве, мне совершенно не важно. Знаете, как итальянскую оперу надо петь по-итальянски, так и американский роман должен быть написан по-английски. Мне хочется написать в жанре американского романа.

Американский роман подразумевает определенные жанровые особенности. Первый великий американский роман, как считается, — это «Виланд» Чарльза Брауна. А кто-то считает, что первый великий американский роман — это «Моби Дик». По большей части это триллер. Есть подробное обоснование, почему состояние готической тревоги является американским. Огромный континент, заново осваиваемый, осваиваемый довольно жестоко. Не установившаяся религиозная традиция. Все это порождает ощущение метафизической тревоги.

Такой роман построен чаще всего на библейских аллюзиях, потому что новое общество строится по библейским законам. Такой роман чаще всего имеет несколько слоев и такое матрешкообразное барочное построение. И, наконец, в нем всегда присутствует объясняющая мир новая гипотеза. К тому же чаще всего он основан, как тот же «Виланд», на реальных событиях или на реальном конфликте.

Так вот, мне хочется (так как я долгое время читал большие американские романы, в диапазоне от Мелвилла до Делилло) написать упражнение в этом жанре. Интонационно это, наверное, будет больше всего похоже на пинчоновское V., а по содержанию и смыслу совсем на него не похоже.

V. — это правильный роман. Я вообще Пинчона не очень люблю, хотя некоторые его вещи мне безумно нравятся (например, Against the Day; к Gravity’s Rainbow сложнее отношусь). Но мне хочется написать такую книгу, которая была бы сложна. Не сложна для восприятия, но многослойна. Там будет очень много всего.

Это большая работа, это не на один год. Сейчас я его придумал, я понял, как его делать. А осуществить это на практике — это огромный труд, это даже физически сложно. Это большая книга. Для того чтобы это написать, мне нужно будет довольно много ездить, собирать материал. Но я заранее испытываю наслаждение, знаете, как краснодеревщик перед сложным шкафом, который возьмет все его способности. Мне хочется написать книгу на пределе своих возможностей. Для этого я ближайшие три года ничем другим заниматься не буду. А может, и пять лет. А может, я вообще ее печатать не стану. Не знаю. Я могу себе позволить не печататься, потому что я зарабатываю не литературой.

Другой вопрос — насколько это все получится? Думаю, что получится, потому что сюжет очень сильный.

— Вам легко писать по-английски?

— Какие-то куски я буду писать сначала по-русски, а потом переводить. Пейзажи мне легко писать по-английски. Совершенно правильно сказал Набоков, что по-английски лучше всего выходят определенные вещи. Например, пейзажи, эротика, звукоподражание. А по-русски проще писать экшн, действие.

Не знаю, как получится. Это настолько сложное сочинение, там так много всего. Я еще продолжаю «вдумывать» туда очень много. Я думаю об этой долгой работе, как об очень приятной. Я люблю вызовы, люблю сложные задачи. Мне нравится ставить перед собой гигантские барьеры.

Я когда-то поставил себе задачу перевести Sordello, роман в стихах Роберта Браунинга, который по-английски-то никому не понятен, настолько это сложная барочная поэзия. Но я его перевел для себя — естественно, не для того, чтобы печатать. Порядка десяти тысяч строк на мужскую рифму. Кстати, выучил много новых слов под это дело.

Сейчас мне тоже хочется взяться за сложное, потому что все кругом ставят себе какие-то элементарные задачи. Получится — получится. Не получится — ну, хорошо. Напишу еще один русский роман.

— Насколько сложной была работа над вашей последней книгой, «Июнем»?

— Придумать было легко. Написать сложно. Сложность была в одном: показать эпоху не через газеты и политические споры, а через то, как это время влияет на любовные отношения. Каким образом эпоха террора провоцирует садомазохизм? Почему люди, угнетенные ситуацией, начинают изобретательно мучить друг друга? Или каким образом профессиональное двуличие советского журналиста заставляет его так же раздваиваться и в любовных отношениях? Вот это сложно: показать террор не через политику. Когда это получилось, остальное было совсем легко.

Так же и порча, которая сейчас носится в воздухе в России, — она же не в коррупции. Коррупция дословно и означает «порча», если буквально переводить слово corruption. Но эта порча выражается не в том, что люди воруют, а в том, например, что они начинают насмешливо относиться к героике, перестают держать слово, не могут к сроку сделать элементарную вещь. Это именно порча на уровне совершенно рядовых отношений. Это и хотелось показать.

Террор плох не только тем, что многих людей убивают без суда. Он плох тем, что выжившие превращаются в очень примитивные и эгоистичные машины для жизни. Вместо того чтобы быть людьми, они становятся машинами. Вот это мне интересно проследить. Не знаю, насколько это получилось, но задача была такова.

— В чем причина коррупции как порчи?

— Вероятно, в том, что нормальные человеческие проявления становятся невозможны или смешны. Коррупция выражается не на внешнем уровне. Она выражается в том, что у человек не остается пространства (нет space) для каких-то человеческих проявлений. Для выбора — не обязательно политического, но иногда экзистенциального. Террор — это ситуация, лишающая вас выбора.

Я вчера у вас в Музее Ельцина подумал, что Ельцин очень любил загонять себя и страну в ситуацию, когда нет выбора, когда надо совершать единственный поступок. И он всегда находил в себе мужество на этот единственный поступок, это верно. Но зачем же до этого доводить? Потому что ситуация без выбора — это ситуация больная. Человек — это существо, которое выбирает, которое рождено выбирать, которое ничего другого делать не должно.

Был такой Лешек Колаковский, мой любимый мыслитель, поляк, переехавший в Оксфорд. Он говорил, что главная задача человека — это ежеминутно делать нравственный выбор. Это выбор между водой и кофе, между предательством и любовью, неважно. Колаковский доходил до такого радикального утверждения, что ничей другой выбор не может обосновать вашу позицию. Нет этики. Этику вы вырабатываете ежедневно, каждый день.

(Кстати, Колаковский довольно сильно повлиял на Окуджаву. Я, собственно, и познакомился с его сочинениями, когда начал изучать биографию Окуджавы. Мы же не знаем, что Окуджава был в огромной степени сформирован как человек и поэт именно Польшей — после первого визита туда. На него сильно повлияла, скажем, Агнешка Осецкая — и он на нее, это было взаимное обогащение.)

Так вот, идея Колаковского — что каждую секунду ты должен делать выбор. А в современной России где делать выбор? Где ситуация, когда ты можешь отковывать из себя человека? Максимум твой выбор — это пойти на акцию Навального и получить там по башке или не пойти. Но это не есть пространство выбора, это пространство единого решения. Нравственный императив формируется там, где у человека есть упражнения на эту тему. Это как мышцы. Нравственность можно накачать, делая правильный выбор. Чем меньше у человека ситуаций, где он может задуматься, тем больше разъедается его нравственная плоть. И в «Июне» та же история.

— Книга — о предчувствии войны. Вы говорили, что это роман-предупреждение, и даже высказывали опасение, что, может быть, к моменту издания книги это предупреждение уже устареет, так как сбудется. Но пока война не началась. Как вам кажется — как писателю, поэту — она продолжает витать в воздухе?

— У России есть такая традиция: выходить из внутренних кризисов через внешние конфликты. Они не решают ни одной проблемы, но загоняют их внутрь. Это нормальная история.

К сожалению, во время войны общество действительно отковывается. Но оно отковывается такой ценой — как случилось в Великую Отечественную. Да, страна, которая погрязла в нравственной порче, в терроре, в страхе, во лжи и так далее, — напомнила себе на короткое время… Слишком велики кровавые жертвы за напоминание о нескольких этически простых и несомненных вещах.

Да, действительно, во время войны к обществу вернулась самостоятельность и в известной степени свобода. Вот там пространства выбора было сколько угодно. Об этом рассказывает, скажем, «В окопах Сталинграда» Некрасова. Это как раз книга о том, как герои возвращают себе, например, право морального суда. Они осуждают командира, который послал солдат на бессмысленную гибель. У них появляются моральные осуждения.

Я не говорю уж о том, что у них появляется профессия. А у профессионалов всегда есть совесть, профессия и есть совесть. Появляются профессиональные саперы, профессиональные военные инженеры, профессиональные водители, что тоже немаловажно. Мой дед, которого я вывел в романе, пришел с войны абсолютно бесстрашным человеком. Я не видал другого человека, которому настолько безразличны были любые риски, забавляли любые вызовы. Ему действительно нравилось, например, когда машина слетала с дороги и увязала в кювете, ему было это весело. Ему нравилась ситуация, когда прорвало кран. Его восхищали любые проблемы, с которыми он сталкивался. Он не любил только конфликтовать с государством, а все остальное ему очень нравилось. В нем было не просто бесстрашие, насмешка. И то он говорил: «Вот мы-то что, вот разведчики — это были люди, те вообще ничего не боялись».

Но, знаете, всякий раз войной покупать такое отношение к жизни — это дороговато выходит. Ведь он мог много раз погибнуть, и что бы тогда было со мной — Бог знает. Поэтому я бы за то, чтобы без войны как-то становиться людьми. Это выходит не расчетливо: каждый раз класть 30 миллионов, чтобы вспомнить азы морали.

— Война, точнее, Победа, — одна из тех скреп, которые составляют современную идеологию российского государства. Вы как раз говорили о скрепах с Мединским. Но как без скреп собирать огромную страну, в которой столько разных людей, разных регионов, разных обществ? Вы недавно говорили про фильм «Крым» и сказали, что мы вообще превратились в разные антропологические виды.

— Да, это антропология. Но не только мы. Это не российская проблема — это и американская проблема тоже. Американцы дошли до того, что они рушат памятники. Я думаю, что Трамп просто выпустил это наружу. За что я люблю Америку — за ее колоссальную наглядность. Это очень наглядная страна. И вот там эти антропологические различия были заданы изначально, потому что был расовый конфликт. Сейчас он, как вы знаете, обострился снова (в Атланте, например; Атланта вообще в этом смысле очень трудный регион). Но, конечно, у американца-реднека и американского профессора-левака нет не только базовых скреп (кроме верности американскому флагу, которая на самом деле довольно показушная), но и общих интересов, общих понятий. Им невозможно будет договориться.

Америка немного раньше начала об этом думать и писать. Фильм Night Animals — экранизация хорошего американского романа — он об этом. Кстати говоря, первый фильм на эту тему, как я теперь понимаю, — это «Соломенные псы» с Дастином Хоффманом. Тогда все говорили — ну, Пекинпа, трэш. А Пекинпа оказался не трэш. Жанровый кинематограф на самом деле — самый умный. Он не пытается казаться интеллектуальным, но он видит проблему. Проблема антропологического различия давно заявлена.

Это веселая, интересная тема. Там что-то такое случилось на рубеже XIX и XX веков. Началось это еще раньше, со Штирнера, в XIX столетии, с книги «Единственный и его собственность». Первая книга, в которой данная проблема была поставлена. Дальше — Ницше. И Ницше сказал точнее всего: «Найти меня — не штука, теперь проблема — потерять меня». Вот нам бы всем потерять Ницше, но уже проблему не снимешь. Он заговорил о сверхчеловеке не в смысле, конечно, «белокурой бестии», не в смысле нацизма. Нацизм использует существующую проблему, пытается ее интерпретировать как расовую. Но то, что люди поделились на два класса, — это почувствовали все. Об этом написал Уэллс в «Машине времени», об этом очень много говорили в России. Российская проблема сверхчеловека стоит острее всех благодаря Горькому, который пошел в некоторых отношениях дальше Ницше. Повесть «Исповедь» как раз об этой антропологической революции.

Человек оказался на рубеже перехода на следующий биологический уровень. Какой это будет уровень? Проще всего сказать, что это будет сращение с машиной. Что это будет человек, который благодаря машине освоил телепатию. Вы уже сейчас можете послать SMS. А скоро это можно будет делать, например, движением глаза.

— То есть киборги.

— Но я не думаю, что дело упирается в это. Я думаю, что у сверхчеловека будет немного другая мораль. Что я понимаю под сверхчеловеком? Разумеется, не того, кто будет повелевать недочеловеком. Это просто тот, кто исчезнет из их поля зрения, кто ушагает дальше. Эта проблема есть: разделение людей на особи, которые уже не могут договориться. Это было всегда, но это были одиночки, которых можно сжечь, затоптать, выслать и так далее.

Сегодня этого сделать нельзя. Сегодня это стало достаточно массовым явлением. Если когда-то Джордано Бруно можно было сжечь, то сегодня Джордано Бруно, иначе задумывающийся о мироздании, — это достаточно массовое явление. Другое дело, что человек, наверное, будет чем-то довольно серьезно платить за это интеллектуальное перевоплощение. Прежде всего на эмоциональном уровне, а может быть, и на физиологическом.

Хокинг за свою способность иначе видеть вселенную заплатил боковым амиотрофическим склерозом. Мы не знаем, отчего эта болезнь берется, но, может, это как-то связано с интеллектуальным прорывом. Может, это какая-то форма перерождения?

Сейчас самая болезненная проблема в педагогике — это так называемый СДВГ, синдром дефицита внимания и гиперактивности. Есть люди, которые считают, что СДВГ — это болезнь, это надо лечить. Может быть. Но я боюсь (это во мне уже заговорил фантаст), что это не столько болезнь, сколько начало какой-то новой формы мышления. Современного ребенка очень трудно заставить десять минут спокойно слушать. Он и за пять минут понимает.

Я с некоторым ужасом отношусь к этой особенности детей. Я сейчас веду в новой школе мастерскую-семинар «Бейкер-стрит». Мы берем великие тайны эпохи — литературные, криминальные, социальные — обсуждаем их и расследуем. И вот, я в ужасе от того, что я еще только успел задуматься над проблемой, а они уже успели найти подходы к ее решению. Они не только соображают быстрее меня, они лучше меня знают, где взять информацию.

Вот я им даю одну из загадок, которая будет существовать в романе «Океан» — тайну смерти Элизы Лэм, довольно известная история. И они ее щелкают за две минуты, сразу понимают, на что надо обратить внимание, какие детали указывают на то, что эта история — вымысел, а не реальное убийство. Мне бы этого и в голову не пришло. Мы имеем дело не с дефицитом внимания, а с каким-то разгоном мышления до сверхчеловеческих скоростей. И вот это разделение на условных «тормозов» и «бегунов» для меня очень мучительно. Потому что мне с моим темпом мышления (достаточно высоким для моего поколения) приходится очень быстро бежать, чтобы оставаться хотя бы на их уровне, не говорю — быть выше.

Мы стоим перед этим вызовом, надо что-то с этим делать. Но самое главное — надо как-то уживаться в рамках одного человечества с этими новыми людьми. Господь так разумно устроил, что мы почти не попадаем в поле зрения друг друга. Но есть ситуации, в которых мы неизбежно пересекаемся. Таких ситуаций две: секс и политика. В сексе мы хочешь не хочешь общаемся с противоположным полом, и тут возможно влюбиться в другого человека, в другой биологический вид. А в политике есть всеобщее избирательное право, где одни голосуют так, а другие сяк. Как мы будем тут уживаться, я пока не знаю.

Раскол на красных и белых не был антропологическим, это были люди одной породы, и они пели одни песни. А вот нынешние люди поют разные песни, и их песни несовместимы. Это страшно. Крым — это не тема раскола, это предлог, чтобы он вышел наружу. Как мы будем дальше — я не знаю. У нас разное все. Им нравится, условно говоря, доминировать, а нам — сотрудничать. И я не знаю, какие тут могут быть варианты.

Это хорошо почувствовал Щербаков в своей песне «Не скифы» (всем ее рекомендую). Он этот вопрос еще раз поставил ребром. Были блоковские «Скифы», а сто лет спустя ему Щербаков ответил: «Не скифы». Этот раскол сейчас — самый мучительный, и как его преодолевать, я пока не придумал.

И роман «Океан» я пишу об этом, в общем. Но… Если уж выдавать все тайны: почему Женщина из Исдален никем не была опознана? Потому что она находилась не на их уровне восприятия. Механизм ее совершенно абсурдных передвижений по Европе находится вне логики ее современников. Поэтому ее убили, и как это произошло — не важно.

Почему не опознан Человек из Сомертона ? Потому что он находился на том уровне, который был недоступен остальным. Поэтому до известной степени, пока он не умер, он был им просто не видим. Вот это я пытаюсь рассказать.

Проблема в этом. Проблема не в Путине. Путин же искренне понимает, что он, может быть, — последняя скрепа, которая удерживает. Так вопрос в том, что не надо удерживать. Надо дать размежеванию совершиться. Последние слова Достоевского были: «Не удерживай». И это не так глупо.

Выдержки из интервью, которое взял Дмитрий Быков у Андрея Кончаловского

Быков: Но какие соблазны у нынешних российских крымнашистов? Ведь они-то все понимают.

Кончаловский: Твой язык и слова, который ты употребляешь, говорят о том, что тебе абсолютно ясна картина мира. Ты знаешь, что хорошо и что плохо. И вряд ли ты задумываешься, что ты узник своей концепции. Осмелюсь предположить, что ты сидишь в тюрьме своей концепции. А ведь всё на свете становится одновременно и хуже и лучше. «Хуже» всегда очевиднее, потому то оно всегда громче заявляет о себе. Мне кажется, пугалки и разговоры о фашизме в России — это готовые к носке дешевые формы одежды, этакое «Pret-a-porter». Мало кто понимает, что русская культура — огромная архаическая плита, которая лежит во всю Евразию и восходит даже не к славянству, а к праславянству, к самой языческой древности. В наследство от Византии нам досталось Православие, но не досталось ни иудейской схоластики, ни греческой философии, ни римского права. И в этом — как наш недостаток, так и наше преимущество. И эту тектоническую плиту пока никому не удалось сдвинуть. И любую власть она будет структурировать, согласно своему представлению: какой она должна быть.

Быков: Согласитесь, эта плита начинает сейчас размываться…

Кончаловский: С чем я должен соглашаться? С тем, во что веришь? Твои надежды, которые ты выдаешь за действительность? Мудрость Путина именно в том и заключается, что он улавливает эти гравитационные волны, — в отличие от других политиков, которых народ сейчас недолюбливает. Путин опирается на эту тектоническую плиту, в этом его сила, зачем ему соответствовать ожиданиям наших «друзей»?
Он такой лидер, в котором мы нуждаемся, именно поэтому у России в XXI веке наилучшие шансы. И когда «Министерство Правды» совокупного западного мира возмущается тем, что Путин «хочет изменить существующий мировой порядок», оно скромно умалчивает, что сегодня — это мировой порядок, соответствующий интересам Америки. Я должен констатировать, к своему огорчению, что этот мировой порядок приходит к своему краху, и никакие рецепты спасения англо-саксонского мира уже не работают.
Первыми, как всегда, это сообразили англичане. Помнишь, в фильме «Гараж» герой Гафта говорит: «Вовремя предать — это не предать, это предвидеть!» Англичане — мастера предвидения! Королева Британии делает книксен китайскому коммунисту, подсаживает его в золотую карету — думал ли ты дожить до такого? Так вот, вернемся в кризису англо-саксонского миропорядка — Путин совершенно четко дает ему понять, что доллар не должен управлять мировой экономикой. Все, кто осмеливались до него это сделать, были физически уничтожены. Кеннеди, Садам Хусейн, Каддафи… Де Голлю повезло — он умер своей смертью. Сегодня никто не осмеливается этого сделать, но Путин сделал.

Быков: Знаете, Андрей Сергеевич... Вот услышать от вас слово «англосаксы» — до этого я действительно не думал дожить. Дальше, наверное, будет «геополитика».

Кончаловский: В слове «англосаксы» нет негативного смысла. Они были всегда наиболее продвинутыми идеологами имперской экспансии. Еще влиятельный английский придворный астролог, математик, астроном, географ и секретный агент Джон Ди в конце шестнадцатого века в письмах Елизавете Первой внушал ей представления об особом мировом предназначении Нового Света. Он был вовлечен в тайную внешнюю политику королевы и стоял у истоков борьбы с Россией. Кстати, Джон Ди подписывал свои секретные сообщения королеве псевдонимом «007». Англия всегда боялась конкуренции с Россией. Она постоянно сталкивала Россию с другими государствами. Полтора века назад английский премьер-министр, лорд Палмерстон, признался — «как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет». Тут нечего добавить! Пытаясь ослабить Россию, британцы всегда успешно сражались с нами чужими руками — французскими, немецкими, турецкими. Мне кажется, что революционный агитпроп Маяковского времен 20-х годов вполне отвечает реальности. Есть мировой капитал, «три толстяка», про которых все гениально угадал Олеша, — так и выглядит мировой империализм. Конечно, и у Рокфеллера и у Сороса есть ЯСНОЕ представление о том, как должен быть обустроен мир. Но, согласись, принимать во внимание их мнение бы ошибкой, Гайдар с Чубайсом уже это попробовали… Теперь и у «толстяков» грядут разборки. Например, европейский клан Ротшильдов не на жизнь, а на смерть конкурирует с американскими Рокфеллерами. Если ты подозреваешь, что от моих ответов пахнет «ватником», — я не против. Считай, что я ватник.

Быков: Но Россия не развивается, гниет, о каких великих шансах вы говорите?!

Кончаловский: Это твоя точка зрения, — одна из бесконечного количества точек зрения других думающих людей, которые убеждены что их понимание проблемы отражает истину. Спорить с тобой я не нахожу продуктивным. Однако могу заметить, что такая категорическая ЯСНОСТЬ — не самая лучшая позиция, чтобы хоть как-то приблизиться к пониманию истины. Осторожная попытка оценки свойственна восточной мудрости. Сегодняшняя европейская безапелляционность — во многом результат изобилия мгновенно доступной информации в интернете, где банальные истины смешаны с гениальными прозрениями и теряются в океане полного мусора.
Изобилие информации привело к банализации всех понятий и десакрализации мировых ценностей и к «ПОЛНОЙ ЯСНОСТИ». Такая ясность может быть очень опасна и разрушительна. Теперь попробуй опровергнуть несколько фактов: Россия при Путине стала одним из центров глобальной политики. Ни одно серьёзное решение в мире не может быть принято без участия России. Это касается как политических решений (например, попыток пересмотра итогов 2-й мировой войны), так и экономических (мировые цены на нефть, газ и др.). А ты утверждаешь что Россия гниет…
Другой вопрос что кризис мировой политической системы, а также невероятный накат лжи и грязи, льющийся из общезападного «Министерства Правды» вкупе с разного рода санкциями, заставляет Россию поджимать ноги и преодолевать ухабы и рытвины, а также принимать адекватные меры для сохранения своей государственности.

Да, запахло морозцем, но «подмороженность» - как говорил, кажется, Победоносцев, — лучшее состояние для Российского государства… Чтобы, так сказать, «не протухла»…
А так, мне кажется, что наша страна редко когда была в лучшем состоянии…
Не могу удержаться, тут у меня отмечена чья-то реплика из среды «интелликонов»: «…Мы зажрались, господа. Мы слишком много и вкусно жрем, нам слишком легко все достается. Мы не ценим шмотки из прошлой коллекции, забыв как наши бабушки штопали носки. Мы ноем, что нам плохо, в комфортных автомобилях с кондеем. Мы вообще всегда ноем. Нам вечно мало, ничего не удивляет. Чтобы быть счастливым, надо себя ограничивать. Не зря в любой религии существует пост. Чем человек голоднее, тем вкуснее еда. Чем человек зажратие, тем еда безвкуснее, а душа несчастнее. ..Нас почему-то воспитывали так, что нам все должны. Мы не ходили в школу за 5 километров, вгрызаясь в гранит науки. Мы не помогали родителям в поле - нас всегда обеспечивали горячим завтраком. Многие их нас не хотят детей. А зачем заботиться о ком-то?..» ну и так далее. Конечно, это только еще одна точка зрения… Однако, стоит признать, что опасения и страх Западных стран вполне обоснованы… Огромные просторы, неизбывные ресурсы, талантливейший народ, высокая нравственность сохранившаяся с ХIХ века - у России действительно есть все для того, чтобы стать державой - гегемоном

Быков: Никто не получает от них ничего.

Кончаловский: Мне, конечно, очень симпатично твое искреннее стремление к справедливому распределению благ, которое напоминает мне первые лозунги большевиков и которые так приглянулись архаическому крестьянину. Но ничто в мире не случается без причинно-следственных связей. Русская ментальность безгранично неприхотлива и лишена буржуазного накопительского инстинкта.
Одной из главных проблем нашей Власти я вижу в том, что призыв к предпринимательству не рождает в русской душе немедленного желания бурной деятельности и разбогатеть. Крестьянская ментальность, которая пронизывает наше общество, и носителями которой также являемся мы с тобой (да, да, не морщись!), эта ментальность требует от государства лишь одного — чтобы его государство оставило в покое и не мешало существовать. Солидной части нашего населения будет вполне комфортно, если им будут прибавлять по пять тысяч в год, они будет довольны. И потом, не надо забывать — Россия самый лакомый кусок для мировой алчной Дантовой волчицы, потому что при таком богатстве земли у нас самая малая плотность населения.
У Китая нет природных ресурсов и сто сорок пять человек на квадратный километр, а у нас восточней Урала — двое. Оптимальное соотношение гигантских запасов, огромной территории и почти нет народа. В этом плане похожи мы только на Бразилию. И именно мы — две главные страны этого века. От Европы вообще уже ничего не осталось, ее добил интернет, вялая мягкотелая имитация демократии, политкорректность.
А Россия останется неизменной и перемелет всех. Философ Александр Ахиезер, незаслуженно забытый, нащупал алгоритм российского маятника от архаики к попытке модернизации и откат откат обратно в хтоничекую пропасть. Он пришел к выводу, что в отсутствии в русской культуре «серого» звена между белым и черным, между «наш» и «не наш», Россия всегда будет выбирать архаизацию, всегда будет совершать возвратно-поступательное движение — кризис, перезревшие реформы, медленные откат, назревание нового кризиса.
И так до тех пор, пока не возникнет безжалостная потребность насильственно утвердить между двумя крайностями третью нейтральное аксиологическое пространство, которое сведет на нет стремление русских к крайностям — «кто не с нами, тот против нас».

Быков: Но Ахиезер ужасался этой ситуации, а вы восхищаетесь…

Кончаловский: Во первых — с чего ты взял, что он ужасался? Ученый не может ужасаться, это удел мечтателей и тех людей, которым ЯСНО, как должна складываться реальность. Ибо то, что Ахиезер описал, само по себе не плохо и не хорошо … Я восхищаюсь не смыслом его анализа, я восхищаюсь его глубиной, которая помогает понять Россию и объяснить закономерности ее развития. Еще один ученый — Владимир Булдаков — очень интересно развил мысль Ахиезера, касающуюся тектонической плиты архаики, на которой покоится российская культура, а следовательно, государство.
Не без иронии Булдаков замечает, что интеллигенции недоступно понимание того иррационального факта, что русский народ создает в своем обществе власть согласно своему представлению о власти, а не вследствие победы той или иной партии на выборах. Для меня это было огромное облегчение — понять неизбежность возникновения властной государственной вертикали. Так вот, в 90-е года Запад находился в эйфории от ощущения, что Россия ослабла и не представляет более никакой опасности для ее полного захвата, и тут откуда ни возьмись вышел этот, невысокий, и сказал: «хватит, Россию я вам не отдам!»
Может быть и не он сказал, а через него история сказала, провидение! У него просто хороший слух, он услышал тихий голос истории, вот и все.

Быков: Он будет, видимо, править пожизненно?

Кончаловский: Я чувствую горечь в твоих ламентациях! А у тебя есть альтернатива? Чем дольше он будет править, тем это лучше для России. Россия сейчас единственная, кроме Китая, кто может помешать «Трем Толстякам» угробить планету. Так что нас они в покое не оставят.

Быков: Скажите, а в Крым обязательно было входить?

Кончаловский: Зачем ты задаешь мне такие смешные проверочные вопросы, чтобы понять, что я «свой» или «чужой»? Просто факт — в семнадцатом истекает контракт с Украиной на размещение нашего флота в Севастополе, и украинцы с американцами уже договорились о военной базе с НАТО. Так что в Крыму была бы американская база со всеми вытекающими из этого последствиями. Ты можешь себе это представить: американский Крым?!

Быков: Я даже спорить с вами не буду, потому что с конспирологией не спорят.

Кончаловский: Старик, но все это так очевидно! Тебе, конечно, подавай великие потрясения, потому что ты толстый, как Хичкок, и соответственно любишь триллеры…

Быков: Я не очень толстый.

Кончаловский: Ты толстый.

Быков: Феллини тоже был толстый.

Кончаловский: Но не такой, как ты. Я его видел не раз. Он был плотный малый, но и только. Я в семидесятом оказался в Риме и позвал всех кумиров смотреть «Дворянское гнездо»: Феллини, Антониони, Пазолини, Лоллобриджиду, Кардинале... Они все пришли. Почему - до сих пор не понимаю. Видимо, поразились моей наглости. Феллини сел в первом ряду и через десять минут ушел, и больше я его не видел. Он, наверное, не мог находиться с Антониони в одном помещении.

И.Г. Вас называют постоянным возмутителем спокойствия, репейником, чрезвычайно язвительным человеком. Вас радует такая оценка? Ведь на самом деле вы белый и пушистый в душе.

Д.Б. Меня конечно радует такая оценка и не потому, что я такой черный и колючий, а потому, что я пытаюсь несколько расширить границы общественной терпимости, по научному говоря толерантности. Это мне кажется очень важным, потому что когда люди привыкают терпеть меня или кого-нибудь другого несогласного и любой другой вариант ершистости, они от этого становятся толерантнее в целом, поэтому я не то, чтобы сознательный возмутитель спокойствия, но я люблю иногда говорить вещи, которые не совпадают с официальной или общепринятой точкой зрения. Потому что люди, говорящие то, что предсказуемо, преследуют совершенно конкретные цели. Я знаю нескольких людей, которые очень любят поговорить о том, что добро - это хорошо, что надо быть добрым, что надо быть ласковым с мамой. Есть даже такое содружество людей в сети, которые занимаются пропагандой того, как важны хорошие отношения в семье, человеческие отношения. Надо помогать больным детям, надо, обязательно. Кто же скажет, что не надо помогать больным детям? Не надо разрывать на части чеченских детей, разве вы хотите, чтобы разрывали чеченских детей? Но, как правило, такой прием - это прием ложной идентификации. Например, надо помогать чеченским детям, а государство им не помогает, поэтому надо уничтожить российское государство, которое этим детям не помогает, а вместо этого делает бум, ну и так далее. То есть, это человек, который отождествляет себя с чем-то добрым и прекрасным, а потом с чем-то ужасным, и потом уже невозможно это разделить. Поэтому я против повторения банальностей. Потому что когда человек повторяет вещи банальные, он это всегда делает зачем-нибудь и с целью, как правило, это цель корыстная. Поэтому я никогда банальностей стараюсь не повторять, кроме тех необходимых случаев, когда нужно ну уж совсем внятно напомнить какие-то вещи. Вот в искусстве повторять банальности можно и даже нужно. Но в критике я работаю как диагност, а в остальном нет, я могу себе позволить говорить вещи нестандартные.

И.Г. Скажите, Дмитрий, как Вас на все хватает? Насколько я понимаю, Вы успеваете и писать статьи, и создавать книги, и постоянно общаться с разными людьми, как в сети, так и в реальной жизни. Высокий темп жизни для вас норма? А как к этому относится ваша семья? Вам удается уделять внимание жене и детям?

Д.Б. Я собственно ничего абсолютно не успеваю. Я очень мало успел по сравнению с другими людьми. Например, если посмотреть, сколько успел Сергей Шойгу, то я успел минимально. Писать не трудно. Напрасно думают, что писать трудно, конечно это процесс трудоемкий, но это труд приятный, точно так как считают что секс это тяжело, так как, занимаясь сексом, человек теряет сил и энергии столько, сколько требуется на разгрузку вагона дров, если он будет не очень интенсивно грузить. Такие вещи бывают, ничего ужасного, нормально. Я не считаю это каким-то аховым подвигом. Я успеваю мало. Я уже много раз рассказывал, что пишу прозу по субботам и воскресеньям, все остальное время работа. На самом деле, если бы я писал то, что хочу и так как хочу, то я бы написал уже гораздо больше, романов у меня уже было бы штук восемь. А у меня их только четыре. У меня просто нет времени физически поехать посмотреть какие-то вещи, без чего роман не состоится. Я хочу написать хороший производственный роман. Мне для этого надо поехать в Сибирь, но я сейчас не могу. Наверное, придется делать это где-то в августе. Притом, за счет чего я экономлю время, так это потому, что у меня нет никаких хобби, этого мне не надо, никаких занятий, кроме литературы у меня нет. Детей мало вижу, но когда их вижу, я естественно ими занимаюсь, но то у них кружки, то у меня кружки. Так что я мало делаю. Надо больше, гораздо больше. Много писателей что ли в России? Писателей очень мало и пишущих мало. Надо все успеть, столько интересных событий происходит.

И.Г. Почему политические стихотворные сатиры и памфлеты, в которых явно присутствует и рифма, и ритм Вы пишете прозаической строкой, не так, как стихи?

Д.Б. Потому что это статья по большому счету. Что тут еще сказать?

И.Г. Насколько мне известно из ваших заявлений - Вы не любите интернет, вернее рулинет. Вас там даже нарекли "бонвиваном интернета" Как Вы относитесь к подобным нападкам в свой адрес?

Д.Б. Интернет-литература очень вторична. Литературные страсти сами по себе ужасны, а сетевые тем более. Главное, что сетевые говорят, вот мы белые и пушистые и талантливые, а все остальные получают деньги за свои произведения, продаются. Это такая типичная отмазка непрофессионала. Сейчас уже затихли эти склоки в интернете, потому что все, что в интернете существовало и пыталось пробиться на бумагу, успокоилось, и мы увидели, чего это стоит, 90% того, что печатается в сети это просто говно, причем 100%, законченное. Это либо очень вторичное говно, байки, либо там в сети кипят такие социалистические романы, дикие африканские страсти, где люди орут друг на друга, ссорятся, мирятся и серьезно к этому относятся, а этого делать не надо совершенно, это не может быть настоящей жизнью. Я как-то писал, о том, что конечно умирать за литературу приходится всегда, но обидно умирать за плохую литературу, что какой смысл? Поэтому я очень резок. Шостакович как-то раз сказал одному молодому музыканту, когда тот ему сыграл: "Очень хорошо, но лучше пить водку". Так вот в литературе лучше пить водку, она менее губительна. Поэтому к интернету я как к форме легитимизации литературного процесса отношусь отрицательно. "Я выложил в сеть свое произведение", - то есть, как бы опубликовал, к такой публикации я отношусь очень плохо, это не интересно. Это скопление дурных подпольных инстинктов. Графоман любой ужасен, а когда этот графоман в своей тусовке еще что-то значит, то это вообще ужасно. А как вы знаете, своя тусовка есть у всех, даже самый бездарный текст соберет поклонников. Так что это трагедия. Я очень не люблю публичного дневника. Человек пишет о себе в расчете на то, что это прочтут окружающие. Есть несколько типажей в сети. Есть романтическая девочка, есть мальчик - брутальный мачо, который комментирует военные события с войны с политической точки зрения и т.д. Любой, у кого есть ЖЖ - это человек с явной психической патологией. Я себе завел пароль исключительно для того, чтобы заходить иногда в ЖЖ, когда там обсуждают меня, но я читаю там про себя какие-то чудовищные вещи и я вношу какую-то ясность. Я не был там-то и там-то, я не говорил того то и того-то, у меня есть доказательства, извинитесь, пожалуйста. Чаще всего они извиняются.

И.Г. А вам это надо развеивать эти слухи?

Д.Б. Ну, если о вас ползут слухи, что вы в такое и такое-то время валялись пьяный на тротуаре в обнимку с девушкой, то, что вы на это скажете? Нет, я в это время не валялся пьяный на тротуаре, я валялся совершенно в другом месте и с другой девушкой. Вот свидетели. Извинитесь.

Иногда я отношусь к ЖЖ позитивно, как к форме общения. Иногда спорю с кем-то о различных вещах и мне интересно. Негативно к этому я отношусь только как к форме самовыражения. Человек пишет о себе и пишет, так чтобы нравится окружающим, и тогда он становится ужасным. Так себя позиционировать слишком просто и неинтересно, очень легко быть белым и пушистым и нравиться людям. Я абсолютно четко знаю, что надо делать, чтобы тебя полюбила та или иная категория людей. Что надо делать, чтобы нравиться женщинам после 30, русским, евреям, девушкам. Тогда уж лучше что-то делать, чтобы нравиться собственному ребенку, по крайней мере, его реакции еще не настолько запрограммированы. Чтобы понравиться сетевому сообществу надо писать рублеными фразами такими, как бы вдохновенными, всё время говорить банальности, иногда стирать свой журнал, устраивать виртуальные самоубийства. Все это очень доступно. Кого хвалить, кого ругать, кого поддерживать - это все понятно. Все эти люди знают, как надо жить.

И.Г. В своей статье "Достоевский и психология русского литературного Интернета" Вы пишете, что "Трения между литераторами неизбежны, поскольку литература имеет дело с такими дефицитными вещами, как личное бессмертие, сознание осмысленности своего бытия, конечная истина и пр. Естественно, что совместное пользование всеми этими прекрасными вещами исключено. Можно сколько угодно говорить о терпимости, но нетерпимость заложена в самом ремесле художника. При этом собственно уровень художника, мера его одаренности - вопрос десятистепенный". Я так понимаю, что это относится не только к интернету, но и к писателям вообще. А вы сами человек терпимый к чужим удачам, а к неудачам?

Д.Б. Как писатель я конечно человек завистливый, но завидую я, как правило, все-таки белой завистью. У писателей, у литераторов, конечно, есть свои комплексы: с возрастом хиреет память, падают творческие способности, как сказано у Маяковского "приходит страшнейшая амортизация". Зависти я подвержен в меньшей степени, так как очень много творческих людей - мои друзья, по крайней мере, те, кто мне нравится как пишет, мы с ними встречаемся, общаемся, мы составляем некую такую творческую когорту, типа того, что вместе проще выжить, и потому, что я хочу общаться с человеком, если есть что-то за текстом, что меня к нему притягивает, так что я завидую им по-хорошему, белой завистью. Меня притягивает к ним их талант. Мы можем часть дел и творческих задач передавать друг другу, переваливать на них. И это хорошо. А завидую ли я, например, деньгам? Да, безусловно, и не только литераторским. Я завидую всем людям, у которых много денег, которые могут себе позволить не работать или работать так, как им хочется. И эта зависть во мне есть, и я этого не стыжусь. Завидую я праздным богатым людям, которые могут сидеть и груши околачивать, так как это моё, я бы это с удовольствием делал. Не праздным людям, олигархам я не завидую, которые работают с утра до ночи.

А по поводу неудач - я люблю писать фельетоны и делаю это с наслаждением. Вот у меня лежит гранка с тремя политическими биографиями, написанными плохо, смешно и нелепо. Я оттягиваюсь и пишу фельетоны по этому поводу. Потом терпим ли я к чужому мнению? Нет, нетерпим, потому что у меня есть свое и я не верю в терпимость к чужому мнению. Я не люблю, когда люди говорят глупости, тем более, когда это опасные глупости. Когда мы расходимся в трактовках того или иного литературного произведения, тогда пожалуйста, но если человек говорит, что Москва для москвичей, то я конечно могу ему объяснить, что он не прав. Ну и так далее. Так что я никогда не видел ни одного терпимого человека, это просто люди умеющие скрывать свои чувства и мысли, я как раз предпочитаю вспыльчивых людей, потому что они гораздо честнее. По крайней мере, такой человек из-за угла никогда не огреет оглоблей. Лучше та собака, которая лает, потому что она не кусает.

И.Г. У вас намечаются еще какие-то программы на телевидении или вам это уже надоело, жизненный опыт получен и пора двигаться дальше? Каков тогда следующий шаг? Может, пора снять мультфильм?

Д.Б. Пока нет. А насчет мультфильма - это тоже не от меня зависит. Но это очень сложно. Сделать убедительный диалог, например, для кино, я бы не смог. Я очень хорошо умею писать прозу, это я знаю, как делается. Ритм в прозе у меня есть, ритма в кино нет. У меня очень небольшой спектр увлечений в литературе и за них я отвечаю, а писать сценарии для кино я не могу. Например, я очень плохо разбираюсь в изобразительном искусстве, хотя все мои друзья-художники меня старательно просвещали, водили меня в музеи, говорили: "вот это плохо, а вот это хорошо". Я никогда не буду поэтому делать того, что у меня получается через пень-колоду. Еще я прекрасно умею чинить электроприборы, всегда знаю, где контакт отходит. Да, хороших мультфильмов мало, но и хорошей музыки мало, я же не пишу музыку.

И.Г. Ну, у вас же есть ваша детская книга "Зверюши", ее можно экранизировать.

Д.Б. "Зверюши" могут и не получиться, это сугубо литературная вещь. Я не очень хорошо представляю себе зверюшу на экране. Зверюша - это существо. Это хорошая плюшевая игрушка, ее трудно представить рисованной, она скорее кукольная, что ли.

И.Г. Как удается совмещать в себе поэта и прозаика? По вашему же выражению, из публикации "Двести лет вместе", прозаики - люди "неумные", поэты - практически наоборот. Так каким образом у вас это свелось к единому знаменателю?

Д.Б. Ну, это не совсем так. Прозаик глупей, а поэт умней. Да, я на этом настаиваю, это действительно так. Но мне это не мешает, так как я не масштабный прозаик. Единственный случай, который вызывал у меня сомнения, это был Искандер. Мне казалось, что он был отчаянно умен и что при этом он был талантливый писатель. Но потом я написал в своей статье, что Искандер действительно был очень умен, но он остановился в шаге от величия настоящего. Еще бы шаг - и он бы рехнулся по-настоящему, но он остался просто очень хорошим писателем и остановился за шаг от гения. И поэтому у него сохранилась потрясающая способность четко отделять добро от зла. Он всегда отличался поразительной адекватностью. Например, он первым в 1994 году сказал, что должна быть лояльность по отношению к власти. Это была очень глубокая мысль. Он же мне когда-то сказал, люди нравственности, это люди поврежденного ума, так как люди и мораль плохо совместимы.

Он же первый сказал: "Насколько музыка лучше, чем водка, потому что музыка не дает похмелья". С тех пор я с ним совершенно согласен. Потому что ужасы похмелья компенсируют любое удовольствие, и я с некоторых пор понял, что это правда. При том много людей хороших интересных людей, которых я знал, довели себя до такого состояния, что с ними сейчас уже ни о чем не поговоришь.

И.Г. "Каждая нация осуществляет свою тайную программу - и только русские боятся заглянуть в себя", - пишете вы в той же статье "Двести лет вместе". А вы русский человек? И тоже боитесь заглянуть в себя или делаете это регулярно? И что вы там видите?

Д.Б. Да я в себя заглянул. И многое понял. Я понял, что нельзя примирить русского и еврея. Поэтому я их из себя выдавливал, сначала еврея, потом русского. Все свои книги я написал, чтобы избавиться от различных страхов и комплексов.

Эвакуатора я написал, чтобы избавиться от страха перед жизнью, чтобы понять, что бежать некуда. А вот "ЖД" это то, что остается, когда выдавишь из себя по капле и жида, и русского. Как говорил Пелевин, что тогда упадут с трубы А и Б, то останется то самое И, которое представляет из себя интерес.

И.Г. В романе "Эвакуатор" ваша героиня говорит: "Все стало второсортным, а мы с тобой первосортные. Поэтому мы всё это разрушаем". Вы соотносите эти слова с самим собой?

Д.Б. Нет, я совсем не первосортный.

Тот, кто работает хорошо, рано или поздно получает по балде, это закон жизни. Это не просто так. Господь не фраер, он наверно каким-то образом пытается спасать талантливых людей, но у него ничего не получается, потому что все первосортное ведет к гибели этого мира, этого сегодняшнего, русского. А гибель этого мира, видимо, пока нежелательна. Все что хорошо, оно приближает историю, оно заставляет историю начинаться.

Россия живет 800 лет без истории, а может быть и больше. И любой человек, который начинает задумываться "ребят, ну вы что, что же мы делаем", заигрывает с судьбой: "минуточку, минуточку, вот этого не надо". То, что в России есть установка на второсортность, по-моему, достаточно очевидно. Надо писать так, чтобы тебя все поняли, надо написать так, чтобы тебе это не стоило какой-то жизненной катастрофы. В поэзии это не так заметно. А написать сейчас в России настоящую прозу, это значит констатировать несколько совершенно чудовищных для нас вещей, для нашей нации. Написать, например, открытым текстом: русских как нации нет, власти нет - и написать все это открытым текстом. Но это не пройдет. И поэтому приходится писать все это странными кривыми путями.

И.Г. А вот если бы от вас зависело, кому дать литературную премию, а кому не дать, тогда как?

Д.Б. Мне всегда было безразлично, кому дать, а кому нет. Всякий писатель очень несчастный человек и очень нуждается в деньгах. Он заслуживает того, чтобы получить бабки. Я думаю, что все должны были бы собраться и решить: какой из писателей сейчас больше всего нуждается в премии, не финансово, а по-человечески. И дать ему премию. Давайте премию мне, потому что я нуждаюсь в деньгах, а если не мне, то любому, так как любой писатель - это страдалец за человечество.

И.Г. Дмитрий, расскажите, каким образом возникают ваши идеи романов? Что-то одно можно "выцепить из воздуха", но целиком продумать сюжет, все переходы, коллизии: Как это происходит у вас?

Д.Б. Я бы с удовольствием написал хороший производственный роман, эта идея у меня давно зреет, только времени нет. Этот сюжет кроме меня сейчас никто не напишет, потому что это тяжело и потому, что я знаю, как это надо сделать. Роман придумать очень просто, придумать его, трудно его писать, потому что это большой труд. Холст нужно сначала загрунтовать, потом написать картину в два или три этапа, сначала просто набросать красками приблизительно, и вот приблизительно такая картинка, потом уже начинаешь это все прописывать, менять местами, убирать какие-то линии, переписывать их. Писать роман - то же самое, это чисто технический процесс.

Хороший роман пишется год, это как минимум. Иногда два-три, но это уже на эпопею. А роман - год, а потом еще его два месяца доводишь вместе с редактором. Дольше писать роман нецелесообразно. Можно переносить его в себе или рехнуться.

И.Г. Ваше стихотворение "Автопортрет на фоне" очень интересно и самокритично. А в нынешний период жизни вопрос о смысле жизни вас тоже не волнует? Вы его уже поняли для себя?

Д.Б. Для того чтобы задаваться вопросом о смысле жизни, надо находиться где-то вне жизни. Сверху. В человеческой компетенции этот вопрос неразрешим. Есть два ответа на этот вопрос: религиозный и атеистический. Религиозный - это исполнение божественного замысла, а атеистический - делай все, что можешь, максимально реализуйся. Я так полагаю, что моя максимальная реализация не так уж противоречит божественному замыслу, так что все примерно так я для себя решил. Вообще вопрос о смысле жизни при известном качестве жизни не возникает. Он не возникает либо когда человеку очень плохо и тогда ему не до смысла, либо когда ему очень хорошо. Так вот надо либо ввести себя в состояние, когда тебе очень плохо, сознательно ввести, либо постараться сделать очень хорошо.

Моя реализация сейчас затруднена, так как у меня на нее есть всего два дня в неделю и то не факт. На мне сейчас висит три текста. Это хорошо или нет? Нет, это плохо, это неправильно. Поэтому я может и загоняю сейчас себя так работой потому, чтобы у меня не было времени задуматься "А зачем?" или испугаться смерти по-настоящему или подумать "Ах, какой ужас этот бег времени". Когда мне думать об этом? Так что ничего хорошего, уверяю вас, в этом нет. Я пытаюсь поставить себя в ситуацию, когда у меня нет сил думать о собственном смысле жизни.

Автопортрет на фоне Хорошо, что я в шестидесятых Не был, не рядился в их парчу. Я не прочь бы отмотать назад их - Посмотреть. А жить не захочу. Вот слетелись интеллектуалы, Зажужжали, выпили вина, В тонких пальцах тонкие бокалы Тонко крутят, нижут имена. А вокруг девицы роковые, Знающие только слово "нет", Вслушиваются, выгибают выи И молчат загадочно в ответ. Загляну в кино Антониони, В дымную, прокуренную мглу: Что бы делал я на этом фоне? Верно, спал бы где-нибудь в углу. В роковых феминах нет загадок, Как и в предпочтениях толпы. Их разврат старателен и гадок, В большинстве своем они глупы. Равнодушен к вырезам и перьям, Не желая разовых наград, О, с каким бы я высокомерьем Нюхал их зеленый виноград! Толстый мальчик, сосланный от нянек В детский ад, где шум и толкотня, - Дорогая, я такой ботаник, Что куда Линнею до меня. Никаких я истин не отыскивал, Никогда я горькую не пил, - Все бы эти листики опрыскивал, Все бы эти рифмочки лепил. Дорогая, видишь это фото? Рассмотри не злясь и не грубя. Ты на нем увидишь идиота, С первых дней нашедшего себя. Сомкнутые брови, как на тризне. Пухлых щек щетинистый овал. Видно, что вопрос о смысле жизни Никогда его не волновал.

Так, что Быков просто испугался больше разговаривать на эту тему.

"- Но какие соблазны у нынешних российских крымнашистов? Ведь они-то все понимают.

Твой язык и слова, который ты употребляешь, говорят о том, что тебе абсолютно ясна картина мира. Ты знаешь, что хорошо и что плохо. И вряд ли ты задумываешься, что ты узник своей концепции. Осмелюсь предположить, что ты сидишь в тюрьме своей концепции. А ведь всё на свете становится одновременно и хуже и лучше. «Хуже» всегда очевиднее, потому то оно всегда громче заявляет о себе. Мне кажется, пугалки и разговоры о фашизме в России - это готовые к носке дешевые формы одежды, этакое «Pret-a-porter». Мало кто понимает, что русская культура - огромная архаическая плита, которая лежит во всю Евразию и восходит даже не к славянству, а к праславянству, к самой языческой древности. В наследство от Византии нам досталось Православие, но не досталось ни иудейской схоластики, ни греческой философии, ни римского права. И в этом - как наш недостаток, так и наше преимущество. И эту тектоническую плиту пока никому не удалось сдвинуть. И любую власть она будет структурировать, согласно своему представлению: какой она должна быть.


- Согласитесь, эта плита начинает сейчас размываться…

С чем я должен соглашаться? С тем, во что веришь? Твои надежды, которые ты выдаешь за действительность? Мудрость Путина именно в том и заключается, что он улавливает эти гравитационные волны, - в отличие от других политиков, которых народ сейчас недолюбливает. Путин опирается на эту тектоническую плиту, в этом его сила, зачем ему соответствовать ожиданиям наших «друзей»?
Он такой лидер, в котором мы нуждаемся, именно поэтому у России в XXI веке наилучшие шансы. И когда «Министерство Правды» совокупного западного мира возмущается тем, что Путин «хочет изменить существующий мировой порядок», оно скромно умалчивает, что сегодня - это мировой порядок, соответствующий интересам Америки. Я должен констатировать, к своему огорчению, что этот мировой порядок приходит к своему краху, и никакие рецепты спасения англо-саксонского мира уже не работают.
Первыми, как всегда, это сообразили англичане. Помнишь, в фильме «Гараж» герой Гафта говорит: «Вовремя предать - это не предать, это предвидеть!» Англичане - мастера предвидения! Королева Британии делает книксен китайскому коммунисту, подсаживает его в золотую карету - думал ли ты дожить до такого? Так вот, вернемся в кризису англо-саксонского миропорядка - Путин совершенно четко дает ему понять, что доллар не должен управлять мировой экономикой. Все, кто осмеливались до него это сделать, были физически уничтожены. Кеннеди, Садам Хусейн, Каддафи… Де Голлю повезло - он умер своей смертью. Сегодня никто не осмеливается этого сделать, но Путин сделал.

- Знаете, Андрей Сергеевич… Вот услышать от вас слово «англосаксы» - до этого я действительно не думал дожить. Дальше, наверное, будет «геополитика».

В слове «англосаксы» нет негативного смысла. Они были всегда наиболее продвинутыми идеологами имперской экспансии. Еще влиятельный английский придворный астролог, математик, астроном, географ и секретный агент Джон Ди в конце шестнадцатого века в письмах Елизавете Первой внушал ей представления об особом мировом предназначении Нового Света. Он был вовлечен в тайную внешнюю политику королевы и стоял у истоков борьбы с Россией. Кстати, Джон Ди подписывал свои секретные сообщения королеве псевдонимом «007». Англия всегда боялась конкуренции с Россией. Она постоянно сталкивала Россию с другими государствами. Полтора века назад английский премьер-министр, лорд Палмерстон, признался - «как тяжело жить, когда с Россией никто не воюет». Тут нечего добавить! Пытаясь ослабить Россию, британцы всегда успешно сражались с нами чужими руками - французскими, немецкими, турецкими. Мне кажется, что революционный агитпроп Маяковского времен 20-х годов вполне отвечает реальности. Есть мировой капитал, «три толстяка», про которых все гениально угадал Олеша, - так и выглядит мировой империализм. Конечно, и у Рокфеллера и у Сороса есть ЯСНОЕ представление о том, как должен быть обустроен мир. Но, согласись, принимать во внимание их мнение бы ошибкой, Гайдар с Чубайсом уже это попробовали… Теперь и у «толстяков» грядут разборки. Например, европейский клан Ротшильдов не на жизнь, а на смерть конкурирует с американскими Рокфеллерами. Если ты подозреваешь, что от моих ответов пахнет «ватником», - я не против. Считай, что я ватник.

- Но Россия не развивается, гниет, о каких великих шансах вы говорите?!

Это твоя точка зрения, - одна из бесконечного количества точек зрения других думающих людей, которые убеждены что их понимание проблемы отражает истину. Спорить с тобой я не нахожу продуктивным. Однако могу заметить, что такая категорическая ЯСНОСТЬ - не самая лучшая позиция, чтобы хоть как-то приблизиться к пониманию истины. Осторожная попытка оценки свойственна восточной мудрости. Сегодняшняя европейская безапелляционность - во многом результат изобилия мгновенно доступной информации в интернете, где банальные истины смешаны с гениальными прозрениями и теряются в океане полного мусора.
Изобилие информации привело к банализации всех понятий и десакрализации мировых ценностей и к «ПОЛНОЙ ЯСНОСТИ». Такая ясность может быть очень опасна и разрушительна. Теперь попробуй опровергнуть несколько фактов: Россия при Путине стала одним из центров глобальной политики. Ни одно серьёзное решение в мире не может быть принято без участия России. Это касается как политических решений (например, попыток пересмотра итогов 2-й мировой войны), так и экономических (мировые цены на нефть, газ и др.). А ты утверждаешь что Россия гниет…
Другой вопрос что кризис мировой политической системы, а также невероятный накат лжи и грязи, льющийся из общезападного «Министерства Правды» вкупе с разного рода санкциями, заставляет Россию поджимать ноги и преодолевать ухабы и рытвины, а также принимать адекватные меры для сохранения своей государственности.

Да, запахло морозцем, но «подмороженность» – как говорил, кажется, Победоносцев, - лучшее состояние для Российского государства… Чтобы, так сказать, «не протухла»…
А так, мне кажется, что наша страна редко когда была в лучшем состоянии…
Не могу удержаться, тут у меня отмечена чья-то реплика из среды «интелликонов»: «…Мы зажрались, господа. Мы слишком много и вкусно жрем, нам слишком легко все достается. Мы не ценим шмотки из прошлой коллекции, забыв как наши бабушки штопали носки. Мы ноем, что нам плохо, в комфортных автомобилях с кондеем. Мы вообще всегда ноем. Нам вечно мало, ничего не удивляет. Чтобы быть счастливым, надо себя ограничивать. Не зря в любой религии существует пост. Чем человек голоднее, тем вкуснее еда. Чем человек зажратие, тем еда безвкуснее, а душа несчастнее...Нас почему-то воспитывали так, что нам все должны. Мы не ходили в школу за 5 километров, вгрызаясь в гранит науки. Мы не помогали родителям в поле – нас всегда обеспечивали горячим завтраком. Многие их нас не хотят детей. А зачем заботиться о ком-то?..» ну и так далее. Конечно, это только еще одна точка зрения… Однако, стоит признать, что опасения и страх Западных стран вполне обоснованы… Огромные просторы, неизбывные ресурсы, талантливейший народ, высокая нравственность сохранившаяся с ХIХ века - у России действительно есть все для того, чтобы стать державой - гегемоном

- Никто не получает от них ничего.

Мне, конечно, очень симпатично твое искреннее стремление к справедливому распределению благ, которое напоминает мне первые лозунги большевиков и которые так приглянулись архаическому крестьянину. Но ничто в мире не случается без причинно-следственных связей. Русская ментальность безгранично неприхотлива и лишена буржуазного накопительского инстинкта.
Одной из главных проблем нашей Власти я вижу в том, что призыв к предпринимательству не рождает в русской душе немедленного желания бурной деятельности и разбогатеть. Крестьянская ментальность, которая пронизывает наше общество, и носителями которой также являемся мы с тобой (да, да, не морщись!), эта ментальность требует от государства лишь одного - чтобы его государство оставило в покое и не мешало существовать. Солидной части нашего населения будет вполне комфортно, если им будут прибавлять по пять тысяч в год, они будет довольны. И потом, не надо забывать - Россия самый лакомый кусок для мировой алчной Дантовой волчицы, потому что при таком богатстве земли у нас самая малая плотность населения.
У Китая нет природных ресурсов и сто сорок пять человек на квадратный километр, а у нас восточней Урала - двое. Оптимальное соотношение гигантских запасов, огромной территории и почти нет народа. В этом плане похожи мы только на Бразилию. И именно мы - две главные страны этого века. От Европы вообще уже ничего не осталось, ее добил интернет, вялая мягкотелая имитация демократии, политкорректность.
А Россия останется неизменной и перемелет всех. Философ Александр Ахиезер, незаслуженно забытый, нащупал алгоритм российского маятника от архаики к попытке модернизации и откат откат обратно в хтоничекую пропасть. Он пришел к выводу, что в отсутствии в русской культуре «серого» звена между белым и черным, между «наш» и «не наш», Россия всегда будет выбирать архаизацию, всегда будет совершать возвратно-поступательное движение - кризис, перезревшие реформы, медленные откат, назревание нового кризиса.
И так до тех пор, пока не возникнет безжалостная потребность насильственно утвердить между двумя крайностями третью нейтральное аксиологическое пространство, которое сведет на нет стремление русских к крайностям - «кто не с нами, тот против нас».

- Но Ахиезер ужасался этой ситуации, а вы восхищаетесь…

Во первых - с чего ты взял, что он ужасался? Ученый не может ужасаться, это удел мечтателей и тех людей, которым ЯСНО, как должна складываться реальность. Ибо то, что Ахиезер описал, само по себе не плохо и не хорошо … Я восхищаюсь не смыслом его анализа, я восхищаюсь его глубиной, которая помогает понять Россию и объяснить закономерности ее развития. Еще один ученый - Владимир Булдаков - очень интересно развил мысль Ахиезера, касающуюся тектонической плиты архаики, на которой покоится российская культура, а следовательно, государство.
Не без иронии Булдаков замечает, что интеллигенции недоступно понимание того иррационального факта, что русский народ создает в своем обществе власть согласно своему представлению о власти, а не вследствие победы той или иной партии на выборах. Для меня это было огромное облегчение - понять неизбежность возникновения властной государственной вертикали. Так вот, в 90-е года Запад находился в эйфории от ощущения, что Россия ослабла и не представляет более никакой опасности для ее полного захвата, и тут откуда ни возьмись вышел этот, невысокий, и сказал: «хватит, Россию я вам не отдам!»
Может быть и не он сказал, а через него история сказала, провидение! У него просто хороший слух, он услышал тихий голос истории, вот и все.

- Он будет, видимо, править пожизненно?

Я чувствую горечь в твоих ламентациях! А у тебя есть альтернатива? Чем дольше он будет править, тем это лучше для России. Россия сейчас единственная, кроме Китая, кто может помешать «Трем Толстякам» угробить планету. Так что нас они в покое не оставят.

- Скажите, а в Крым обязательно было входить?

Зачем ты задаешь мне такие смешные проверочные вопросы, чтобы понять, что я «свой» или «чужой»? Просто факт - в семнадцатом истекает контракт с Украиной на размещение нашего флота в Севастополе, и украинцы с американцами уже договорились о военной базе с НАТО. Так что в Крыму была бы американская база со всеми вытекающими из этого последствиями. Ты можешь себе это представить: американский Крым?!

- Я даже спорить с вами не буду, потому что с конспирологией не спорят.

Старик, но все это так очевидно! Тебе, конечно, подавай великие потрясения, потому что ты толстый, как Хичкок, и соответственно любишь триллеры…

- Я не очень толстый.

Ты толстый.

- Феллини тоже был толстый.

Но не такой, как ты. Я его видел не раз. Он был плотный малый, но и только. Я в семидесятом оказался в Риме и позвал всех кумиров смотреть «Дворянское гнездо»: Феллини, Антониони, Пазолини, Лоллобриджиду, Кардинале… Они все пришли. Почему – до сих пор не понимаю. Видимо, поразились моей наглости. Феллини сел в первом ряду и через десять минут ушел, и больше я его не видел. Он, наверное, не мог находиться с Антониони в одном помещении.



← Вернуться

×
Вступай в сообщество «servizhome.ru»!
ВКонтакте:
Я уже подписан на сообщество «servizhome.ru»